Что представляют собой «модели догоняющего развития»? Покажите их практическую реализацию в странах мира

Разрыв в уровнях социально-экономического развития между странами мира, существовавший ранее, резко возрос, и мир оказался сильнее, чем раньше, разделенным на развитые и менее развитые страны. Перед менее развитыми странами стоит задача догнать передовые страны, или задача догоняющего развития, что возможно лишь за счет ускорения экономического роста в странах догоняющего развития.

В последние десятилетия на путь сокращения разрыва с развитыми странами стали Китай, Индия и другие страны Азии (прежде всего новые индустриальные). В то же время скромная динамика экономического роста Латинской Америки и особенно Африки за последние десятилетия увеличивает их разрыв с развитыми странами. Можно сделать вывод, что у разных стран и групп стран различные успехи и неудачи в преодолении разрыва.

Из стран с формирующимися рынками своими размерами и неплохой динамикой выделяются Китай, Индия, Бразилия и Россия. Можно прогнозировать, что в будущем их вес в мировой экономике будет еще больше, особенно за счет первых двух стран, развитие которых уже сейчас оказывает серьезное влияние на состояние МЭ и МЭО во всех их формах.

Базирующаяся фактически на меркантилистской теории, импортозамещающая модель в полном объеме сложилась вначале в послереволюционной России, затем в других социалистических государствах, а также в крупных странах Латинской Америки и Азии (Аргентине, Бразилии, Мексике, Индии, Пакистане). Частично этой модели придерживались в 30-40-е гг. и многие развитые страны.

Суть данной модели заключается в протекционизме по отношению к большинству отраслей национальной экономики, часто подкрепленном государственной монополией внешней торговли и неконвертируемостью национальной валюты. Протекционизм благоприятствует развитию импортозамещающих отраслей, монополия (полная или частичная) внешней торговли также ослабляет конкуренцию отечественным товарам со стороны иностранных, а неконвертируемость национальной валюты препятствует вывозу национального капитала, концентрируя его во внутренних капиталовложениях.

Данная модель способствует созданию многоотраслевой экономики, включая самые современные производства. Однако на практике сокращается лишь импорт потребительских товаров, а импорт инвестиционных товаров растет, и, главное, многие новые (и даже старые) отрасли национальной экономики оказываются неконкурентоспособными на мировом рынке, так как создавались или привыкли к «тепличным» условиям протекционизма.

Экспортоориентированная модель сложилась еще в прошлом веке в наиболее развитых странах (примером может быть пионер индустриализации и свободы внешней торговли - Великобритания). Апеллируя к Смиту и Рикардо, сторонники этой модели смогли ее реализовать и в других, в том числе отстающих, странах. Ориентация создаваемых отраслей преимущественно на внешний рынок с самого начала заставляла их поддерживать высокую конкурентоспособность, которая еще больше усиливалась, если страна имела небольшие (или нулевые) ввозные пошлины. Подобная экспортная ориентация могла сочетаться с активным привлечением к экспортному производству иностранного капитала, особенно если в стране были невысокие налоги, политическая и социальная стабильность и иностранному капиталу предоставлялись льготы. Однако во многих странах модель экспортоориентации включала и элементы импортозамещения, так как в ряде экспортоориентированных отраслей сохранялись высокие ввозные пошлины.

Успешное использование экспортоориентированной модели, точнее, одной из ее модификаций (ориентация на экспорт, но без свободы доступа конкурирующих товаров и капиталов на внутренний рынок) Японией, а затем Южной Кореей подтолкнуло Китай и другие крупные страны Азии и Латинской Америки применить эту модель у себя. Однако максимально ее использовали (причем скорее в чистом, а не в модифицированном виде) те новые индустриальные страны, средние и малые размеры которых с самого начала не позволяли им создавать многоотраслевую экономику. Прежде всего, это относится к таким космополитическим городам-государствам, как Сингапур и Гонконг. Несмотря на проблемы, вытекающие из усиления их участия в мировой экономике, страны, использовавшие экспортоориентированную модель развития, продемонстрировали ее преимущества, выразившиеся, прежде всего в их высоких темпах экономического развития.

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-1.jpg" alt=">Модель догоняющего развития Выполнили: Акбиева Айдан Апанасенко Яна Кузнецова"> Модель догоняющего развития Выполнили: Акбиева Айдан Апанасенко Яна Кузнецова Елена Кулишова Татьяна Хисматуллина Гузель Янковский Валентин

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-2.jpg" alt="> Догоняющим развитием называется экономическая стратегия, преследующая цель преодолеть отставание страны по"> Догоняющим развитием называется экономическая стратегия, преследующая цель преодолеть отставание страны по уровню жизни. Различают две модели догоняющего развития: импортозамещающая и экспортоориентированная.

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-3.jpg" alt="> Цели стратегии 1. Развитие национальной промышленности 2. Улучшение условий торговли 3. Модернизация"> Цели стратегии 1. Развитие национальной промышленности 2. Улучшение условий торговли 3. Модернизация путём ускоренного освоения технологий 4. Централизация инвестирования 5. Улучшение инвестиционного климата 6. Увеличение запасов инвестиционных ресурсов

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-4.jpg" alt=">Стратегия импортозамещения Базируется на меркантилистской теории. Суть модели заключается в протекционизме по"> Стратегия импортозамещения Базируется на меркантилистской теории. Суть модели заключается в протекционизме по отношению к большинству отраслей национальной экономики, часто подкрепленном государственной монополией внешней торговли и неконвертируемостью национальной валюты. Импортозамещающая модель способствует улучшению структуры платёжного баланса, нормализации внутреннего спроса, обеспечению занятости, развитию машиностроительного производства, научного потенциала, созданию многоотраслевой экономики, включая самые современные производства.

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-5.jpg" alt="> Негативными сторонами являются самоизоляция от новых тенденций в мировой экономике; возможность"> Негативными сторонами являются самоизоляция от новых тенденций в мировой экономике; возможность технологического, а следовательно, конкурентного отставания от развитых стран; опасность создания тепличных условий для национальных производителей, ; необходимость, независимо от международного разделения труда, выстраивать полностью производственные цепочки.

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-6.jpg" alt="> Механизмы стратегии: Введение монополии государства на внешнюю торговлю Отказ"> Механизмы стратегии: Введение монополии государства на внешнюю торговлю Отказ от конвертируемости национальной валюты Высокие таможенные пошлины на импорт – защита отечественных производителей от иностранной конкуренции Ограничение иностранных инвестиций

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-7.jpg" alt="> Особенности стратегии: Создание крупного государственного сектора Дискриминация ряда отраслей"> Особенности стратегии: Создание крупного государственного сектора Дискриминация ряда отраслей и производств (установление завышенных цен на продукцию промышленности и заниженных – на продукцию с/х). Сущность процесса догоняющей модернизации везде одна и та же независимо от политического и социального строя: это организация масс для индустриализации. Так как целью данной модели является насыщение внутреннего рынка, притом что производимая продукция неконкурентоспособна и не пользуется спросом на внешнем рынке, государство вынуждено реализовывать ее, ограничивая реализацию более качественной импортной продукции, что не идет на пользу ни национальному производству, ни потребителям

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-8.jpg" alt="> Результаты стратегии: Произошло отделение внутреннего рынка от внешнего Создание"> Результаты стратегии: Произошло отделение внутреннего рынка от внешнего Создание крупного государственного сектора Нехватка валюты Эта стратегия привела к кризису (уменьшение НД на 10%).

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-9.jpg" alt="> Страны: СССР, бывшие социалистические страны, Аргентина, Бразилия, Мексика,"> Страны: СССР, бывшие социалистические страны, Аргентина, Бразилия, Мексика, Индия, Пакистан. Большие по территории Аграрные С большим внутренним рынком Богатые природными ресурсами Экспортеры сырья

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-10.jpg" alt="> CCCР: Хозяйственная автаркия Использование жестких мобилизационных"> CCCР: Хозяйственная автаркия Использование жестких мобилизационных мер Принуждение к труду Создание внутри страны целостных технологических пирамид во всех отраслях Государственные субсидии в малоэффективные отрасли Отсутствие стимулирующего эффекта

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-11.jpg" alt="> Стратегия экспортной ориентации Базируется на теории сравнительных преимуществ Д. Рикардо."> Стратегия экспортной ориентации Базируется на теории сравнительных преимуществ Д. Рикардо. Суть экспортоориентированной модели промышленной политики состоит во всемерном поощрении производств, ориентированных на экспорт своей продукции. Преимуществами этой модели является включение страны в мировое хозяйство и доступ к мировым ресурсам и технологиям; развитие сильных конкурентных отраслей экономики, ; привлечение валютных средств в страну и их инвестирование в развитие производства и сферы услуг национальной экономики.

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-12.jpg" alt="> Негативные факторы при реализации экспортоориентированной модели связаны в основном с сырьевым"> Негативные факторы при реализации экспортоориентированной модели связаны в основном с сырьевым экспортом, поскольку чрезмерное его присутствие в структуре экспортируемой продукции грозит привести к примитивизации структуры национальной промышленности; росту коррупции во властных структурах; оттоку людских и финансовых ресурсов из обрабатывающей промышленности страны.

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-14.jpg" alt="> Особенности стратегии: Отсутствие подавления рыночных сил, как это происходило в"> Особенности стратегии: Отсутствие подавления рыночных сил, как это происходило в СССР. Реализация стратегии требует громадных инвестиционных ресурсов. Специфика модели предполагает благоприятный инвестиционный климат внутри страны. Политика протекционизма в отраслях, в которых страна не обладает конкурентными преимуществами. Политика экспортной ориентации в отраслях, в которых страна обладает конкурентными преимуществами. Занижение валютного курса

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-15.jpg" alt="> Догоняющее развитие: «Догоняющая модель» модернизации создает острова, анклавы современной жизни"> Догоняющее развитие: «Догоняющая модель» модернизации создает острова, анклавы современной жизни в отсталых странах. «Догоняющая» стратегия предполагает, что Северная Америка и Западная Европа остаются неизменными В настоящее время универсальные формы легитимации модернизации отсутствуют. Догоняющая модель развития имеет свои пределы. По мнению большинства авторитетных ученых концепция догоняющего развития не может рассматриваться как завершенная теория. Необходимость развития творческого потенциала личности.

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-16.jpg" alt="> Результаты стратегии Формирование разветвленной и эффективной производственной базы Быстрые"> Результаты стратегии Формирование разветвленной и эффективной производственной базы Быстрые темпы экономического роста и роста экспорта Рост доли промышленной продукции в экспорте (до 80 - 90%) Создание больших валютных резервов Отсутствие проблемы нерегулируемости платежного баланса Отсутствие потребности во внешних займах

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-17.jpg" alt="> Страны: Большинство стран Восточной и Юго- Восточной Азии: Япония,"> Страны: Большинство стран Восточной и Юго- Восточной Азии: Япония, Р. Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур, Малайзия, Таиланд, Индонезия. Небольшие по территории Не обладающие богатыми природными ресурсами Имеющие слаборазвитую обрабатывающую промышленность

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-18.jpg" alt="> Япония: Импорт технология из США Развитие эффективных,"> Япония: Импорт технология из США Развитие эффективных, конкурентоспособных отраслей На первом этапе модернизации – создание и поддержка новых отраслей, на втором – поддержка только тех отраслей, которые прорываются на внешние рынки (поощрение экспорта). Третий этап – отказ от любой поддержки. Стимулирование государством перемещения ресурсов в более конкурентоспособные отрасли

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-19.jpg" alt="> объединение производителей, поставщиков ресурсов, сбытчиков продукции, и банков в тесно связанные"> объединение производителей, поставщиков ресурсов, сбытчиков продукции, и банков в тесно связанные группы называемые кэйрэцу; взаимовыгодные отношения предпринимателей с правительством; гарантия пожизненной занятости в больших корпорациях; активное профсоюзное движение; Коллективизм и патриархальность.

Src="https://present5.com/presentation/3/4184666_136911065.pdf-img/4184666_136911065.pdf-20.jpg" alt=">Спасибо за внимание ">

Экономическая стратегии, преследующая цель преодолеть отставание страны по уровню развития, называется догоняющим развитием. Широко известны две модели догоняющего развития: импортозамещающая и экспортоориентированная.

Базирующаяся фактически на меркантилистской теории, импортозамещающая модель в полном объеме сложилась вначале к послереволюционной России, затем в других социалистических государствах, а также в крупных странах Латинской Америки и Азии (Аргентине, Бразилии, Мексике, Индии, Пакистане). Частично этой модели придерживались в 30-40-е гг. и многие развитые страны.

Суть данной модели заключается в протекционизме по отношению к большинству отраслей национальной экономики, часто подкрепленном государственной монополией внешней торговли и неконвертируемостью национальной валюты. Протекционизм благоприятствует развитию импортозамещающих отраслей, монополия (полная или частичная) внешней торговли также ослабляет конкуренцию отечественным товарам со стороны иностранных, а неконвертируемость национальной валюты препятствует вывозу национального капитала, концентрируя его во внутренних капиталовложениях.

Данная модель способствует созданию многоотраслевой экономики, включая самые современные производства. Однако на практике сокращается лишь импорт потребительских товаров, а импорт инвестиционных товаров растет, увеличивается дефицит конвертируемой валюты и, главное, многие новые (и даже старые) отрасли национальной экономики оказываются некойкуренто-

способными на мировом рынке, так как создавались или привыкли к «тепличным» условиям протекционизма.

Экспортоориентированная модель сложилась еще в прошлом веке в наиболее развитых странах (примером может быть пионер индустриализации и свободы внешней торговли - Великобритания)* Апеллируя к Смиту и Рикардо, сторонники этой модели смогли ее реализовать и в других, в том числе отстающих, странах* Ориентация создаваемых отраслей преимущественно на внешний рынок с самого начала заставляла их поддерживать высокую конкурентоспособность, которая еще больше усиливалась, если страна имела небольшие (или нулевые) ввозные пошлины* Подобная экспортная ориентация могла сочетаться с активным привлечением к экспортному производству иностранного капитала, особенно если в стране были невысокие налоги, политическая и социальная стабильность и иностранному капиталу предоставлялись льготы.

Однако во многих странах модель экспортоориента- ции включала и элементы импортозамещения, так как в ряде экспортоориентированных отраслей сохранялись высокие ввозные пошлины*

Успешное использование эксиортоориентированной модели, точнее, одной ив ее модификаций (ориентация на экспорт, но без свободы доступа конкурирующих товаров и капиталов на внутренний рынок) Японией, а затем Южной Кореей подтолкнуло Китай и другие крупные страны Азии и Латинской Америки применить эту модель у себя. Однако максимально ее использовали (причем скорее в чистом, а не в модифицированном виде) те новые индустриальные страны, средние и малые размеры которых с самого начала не позволяли им создавать многоотраслевую экономику* Прежде всего это относится к таким космополитическим городам-государствам, как Сингапур и Гонконг* Несмотря на проблемы, вытекающие из усиления их участия в мировой экономике, страны, использовавшие экспортоориентированную модель развития, продемонстрировали ее преимущества, выразившиеся прежде всего в их высоких темпах экономического развития.

Подобная динамика, поляризация богатства и власти имеют разнообразные и многочисленные причины. Однако со всей определенностью следует отметить, что одной из важнейших таких причин было слепое следование доктрине "догоняющего" развития, господствовавшей в умах социологов и политиков на протяжении большей части XX века. Как свидетельствует практика прошлых столетий, "догоняющее" развитие приносило успех только при наличии двух обязательных условий. Во-первых, "догоняющая" страна могла добиться существенных результатов лишь тогда, когда "догоняемая" находилась на более высоких ступенях того же технологического уклада, что и она сама. Во-вторых, практика "догоняния" способна быть эффективной только в том случае, если ее адекватным инструментом служат мобилизационные методы, включающие прямое принуждение, если человек рассматривается, по сути дела, лишь как орудие производства. Следовательно, пределы "догоняющего" развития не безграничны.
Эти соображения достаточно очевидны, а при необходимости могут быть легко пояснены. С одной стороны, модель "догоняющего" развития не может эффективно использоваться там, где догоняющая сторона не владеет методами производства догоняемой. Если бы, например, в середине прошлого века какая-либо отсталая страна могла приобрести технологии конвертерного производства стали, шансы на их внедрение остались бы минимальными. Напротив, когда европейские методы изготовления литых артиллерийских орудий стали доступны странам, выпускавшим кованые пушки, они быстро были освоены и способствовали перевооружению их армий. С другой стороны, если догоняющая страна ставит задачу достичь тех же объемов производства угля, что и догоняемая, то подобная задача может быть решена путем мобилизации подневольных работников или повышения оплаты труда углекопов - даже без широкомасштабной технологической модернизации. Когда же целью оказывается создание нового информационного продукта, то лишь полученное на протяжении десятилетий образование и укорененное в работнике стремление к творчеству могут стать инструментами ее достижения.
В первом случае оказывается, что аграрное по своей природе общество только при гигантском напряжении сил и явных технологических заимствованиях может догнать индустриальное; во втором мы видим, что индустриальное общество уже не может догнать постиндустриальное, так как методы мобилизации, на которых, по определению, основано любое "догоняющее" развитие, не применимы к творчеству свободной личности, являющемуся основой прогресса постиндустриального социума. Таким образом, успехи "догоняющего" развития ограничены рамками индустриального производственного уклада.
Теории ускоренной вестернизации
В 50-е и 60-е годы концепция индустриального общества получала все более широкое распространение, и большинство западных исследователей по вполне понятным причинам находилось под явным влиянием идей технологического детерминизма. В конце 50-х годов У. Ростоу предложил концепцию стадий экономического роста, выделив в хозяйственной истории каждого народа пять этапов - традиционное общество, "предпосылки взлета, взлет, вызревание и эпоха массового потребления". При этом он допускал возможность наступления шестого периода, обозначенного им как beyond consumption, однако его характеристики уточнены не были. В традиционном обществе, по У. Ростоу, "развитие структуры происходит в рамках ограниченных производственных функций, в основе которых лежат доньютоновы наука и техника и доньютоново отношение к материальному миру", тогда как важнейшими параметрами основных этапов - взлета и вызревания он называл уровни инвестиционной активности, составлявшие 5-10 и 10-20% национального дохода соответственно. Все прочие характеристики тех или иных этапов также носили сугубо технологический характер.
В 60-е годы другой видный экономист и футуролог - Г.Кан, приняв в качестве критерия классификации обществ уровни доходов на душу населения, разделил страны мира на пять групп: доиндустриальные, со среднедушевым доходом от 50 до 200 долл.; частично индустриальные, с доходом от 200 до 600 долл.; индустриальные, с доходом от 600 до 1500 долл.; общества массового потребления, или развитые индустриальные, с доходом от 1,5 до 4 тыс. долл.; наконец, постиндустриальные, с доходом, превышающим 4 тыс. долл. Здесь технократический подход достигал своего предела, так как никакие характеристики общества, кроме уровня его экономического развития, вообще не принимались во внимание.
В контексте такого подхода западные теоретики рассматривали индустриальное развитие как абсолютную ценность, ради которой можно принести в жертву любые идеологические парадигмы. Их уверенность, несомненно, укреплялась тем, что в 50-е и 60-е годы Советский Союз реально претендовал на роль лидера технологического прогресса и быстро сокращал свой отрыв от Соединенных Штатов, а Япония становилась опасным конкурентом, захватывавшим традиционные рынки американских и европейских товаров. В то время многие специалисты на Западе разделяли мнение о том, что США и СССР представляют собой две модели единого по своей сути индустриального общества, и "все разделяли оптимизм относительно того, что можно достичь путем внедрения планового инвестирования в новый физический капитал с использованием резервов прибавочного труда, стратегии импортозаменяющей индустриализации... и централизованного планирования". Именно в то время стали популярны идеи конвергенции западных рыночных экономик и хозяйственных систем социалистического типа. Все это объясняет, почему на Западе считали возможным и желательным внедрение западной модели развития во всем мире.
Постиндустриальные тенденции и предпосылки кризиса модели "догоняющего" развития
Ниже мы проанализируем основные изъяны данной теории, но уже здесь можно констатировать, что основными "козырями" приверженцев "догоняющего" развития являются или возможность использовать монопольные права на отдельные виды ресурсов, или возможность широкомасштабных технологических заимствований, позволяющих на их основе организовать производство более эффективным образом, нежели на родине этих технологий. Идея модернизации, базирующейся на собственных источниках, объективно воплощается в элементах коммунистической практики, так как в этом случае неизбежно требуется фактически всеобщая мобилизация сил нации и предполагается, в явной или неявной форме, закрытость системы от остального мира. История Советского Союза убедительнее всего свидетельствует о неэффективности такого пути. Таким образом, любая стратегия "догоняющего" развития опирается на использование для оптимизации индустриального хозяйства уникальных, объективных или субъективных, возможностей той или иной страны.
Сама по себе подобная практика вполне понятна и на определенных этапах истории оправданна. Однако нельзя не обратить внимания на то, ресурсы, позволяющие быстро развить промышленное производство, как правило, небезграничны. Истощаются запасы полезных ископаемых, цены на них весьма нестабильны на мировых рынках, и те отрасли промышленности, которые в определенных условиях давали импульс индустриальному прогрессу, могут оказаться его тормозом. Дешевая рабочая сила в развивающихся странах не остается таковой вечно; по мере роста уровня жизни издержки по найму возрастают и в конечном счете стремятся к тем показателям, которые достигнуты в более развитых государствах. Таким образом, ни естественные ресурсы, ни дешевый труд не способны стать основой прорыва к постиндустриальным рубежам, поскольку обеспечиваемое ими ускоренное накопление имеет естественный предел и не носит самоподдерживающегося характера.
Единственным источником стабильного процветания страны является лишь интеллектуальный потенциал нации и раскрепощенность ее граждан. XX век многократно подтвердил это положение. Если в XVIII и XIX столетиях Англии удавалось лидировать на основе достижений экспериментальной науки, в той же мере закономерных, в какой и случайных, то в начале ХХ-го Германия заняла первое место среди индустриальных держав фактически исключительно за счет новых отраслей промышленности, в частности химии и электротехники, где ключевым фактором успеха было применение уже не экспериментального, а теоретического знания. Лидерство США в середине века обусловлено их прорывом в область высоких информационных технологий; здесь теоретическое знание стало использоваться уже не для производства новых продуктов, а для генерирования самого нового знания. Подобные аспекты развития западных обществ неоднократно анализировались с самым пристальным вниманием.
Таким образом, в условиях, когда информация и знания становятся непосредственной производительной силой, возникает монопольный ресурс, отличающийся неизвестными прежде качествами и характеристиками.
С одной стороны, усвоение знаний и информации служит предпосылкой производства нового знания, а их отчуждение не уменьшает располагаемого количества этого ресурса; таким образом, он оказывается неисчерпаемым, что радикально меняет характер задач и целей, стоящих перед человеком, формирует новую систему мотивов деятельности. С другой стороны, доступ к этому ресурсу остается ограниченным, так как знания отличаются от большинства индустриальных благ своей редкостью и невоспроизводимостью, а рост затрат, используемых для их создания, непропорционален получаемым результатам; в этой связи ценность знания регулируется законами цен монопольных благ, и его носители оказываются в исключительном положении по отношению к окружающим.
Следует подчеркнуть, что становление общества, в котором знания и информация служат важнейшим производственным ресурсом, требует максимального развития каждой личности, то есть открывает перед людьми новые горизонты, превращает человека из "винтика" индустриальной машины в свободного индивида, и делает прогресс общественного целого производной от индивидуальных достижений составляющих его граждан. Возникающая в результате социальная система оказывается наиболее динамичной из всех, известных истории, и одно только это перечеркивает надежды развивающихся и индустриальных стран на успешное воплощение в жизнь стратегии "догоняющего" развития.
Становление постиндустриального общества и фундамент его устойчивости
Только этим объясняется наблюдавшееся на протяжении почти всего XX столетия неуклонное повышение уровня квалификации индустриальных работников. Так, если в 1890 году только 7% американской молодежи в возрасте от 14 до 17 лет обучались в школе, то в послевоенные годы среднее образование получали более 90%. В 1940 году в колледжи поступало менее 15% выпускников школ в возрасте от 18 до 21 года; к 1993 году этот показатель вырос до 62%. Такая "тяга к знаниям" получала достойное вознаграждение: начиная с середины 70-х годов реальные доходы выпускников колледжей стали расти на фоне стагнации и снижения доходов лиц, получивших лишь среднее образование. Только за период с 1978 по 1987 год доход работников со средним образованием упал на 4%, а выпускников колледжей - повысился на 48%. Однако свободное общество, основанное на конкуренции, поощряет людей, добивающихся на общем фоне лучших результатов. Поэтому как только выпускники вузов стали определять общий "фон" на рынке труда, наиболее ценной группой занятых стали работники, отмеченные учеными степенями или на деле доказавшие уникальность своих способностей. С 1987 по 1993 год сокращение средней заработной платы лиц с высшим образованием составило более 2%; при этом обладатели степени бакалавра увеличили свои доходы на 30%, а доктора наук - почти вдвое. Но специалисты подобного уровня стремятся не только к большим доходам, но и к собственному развитию, и, следовательно, в образуемой ими новой социальной группе формируется мотивационная система, существенно отличающаяся от той, в центре которой стояла жажда наживы. С того момента, как интеллектуальная элита стала доминирующим классом западных обществ, социальные преобразования приняли необратимый характер.
Не будет значительным преувеличением сказать, что сегодня класс интеллектуалов составляет высшую страту западных обществ. Об этом говорят многочисленные факты. Если, например, в начале века в США только 10% руководителей промышленных компаний имели высшее образование, то сегодня более 60% управленческого персонала составляют обладатели докторских степеней. Среди лиц, составляющих 1 % самых богатых американцев (доля которых в национальном богатстве США выросла с 19 до 39% только за последние 20 лет), лишь каждый пятнадцатый получает свои доходы в качестве прибыли на вложенный капитал, тогда как более половины работают на административных постах в крупных компаниях, почти треть представлена практикующими юристами и врачами, а остальную часть образуют люди творческих профессий, включая профессоров и преподавателей. Четыре из каждых пяти современных американских миллионеров не приумножили унаследованные ими активы, а заработали, состояние практически с нуля. Важно и то, что представители класса интеллектуалов демонстрируют четкую приверженность избранным ими ценностям: так, если в 1980 году только 30% детей, чьи родители получали более 67 тыс. долл. в год, заканчивали колледж, то сегодня этот показатель вырос до 80%.
В современных западных странах уверенно формируется общество, основанное на знаниях (knowledge-based societies), и это не могло не сказаться на распределении богатства не только внутри этих стран, но также и в мировом масштабе. Сегодня на 20% населения планеты, проживающего в развитых государствах, приходится 86% мирового валового продукта; еще в середине 90-х годов семь постиндустриальных держав обладали 80,4% мировой компьютерной техники, обеспечивали 90,5% высокотехнологичного производства и контролировали 97% зарегистрированных в мире патентов13 (отметим, что 80% патентов, выданных в развивающихся странах, также принадлежали гражданам постиндустриального мира). К этому времени Запад контролировал более четырех пятых мирового рынка услуг, суммарный объем сделок на котором превысил в 1992 году 1 трлн. долл. Объемы продаж за рубеж американской интеллектуальной собственности выросли с 1986 по 1995 год в 3,5 раза, а положительное сальдо торгового баланса в этой области превысило 20 млрд. долл.; к 1995 году на долю США приходилось 72% мирового рынка информационных услуг и услуг по обработке данных, емкость которого составляла в середине 90-х годов 95 млрд. долл.
Средства, инвестируемые в наукоемкие отрасли, приносят в последние десятилетия поистине фантастическую отдачу (с 1960 по 1999 год она составляла в среднем 45% в год, тогда как вложения в акции обеспечивали в среднем 13,34% годовых), следствием чего становится приток средств в финансирование соответствующих "прорывных" проектов. Если в 1995 году прямые вложения в принципиально новые технологические разработки составляли в США 6,4 млрд. долл., то в 1997 году они достигли 11,5 млрд. долл., а в 1999-м - 35,5 млрд. долл. Еще более щедро наполнялись инвестиционные фонды, финансирующие венчурные проекты: если в 1995году они привлекли около 9 млрд. долл., то в 1999-м - 56 млрд. долл., а только за первый квартал 2000 года объем привлечений составил 22,7 млрд. долл.; при этом вложения в подобные фонды обеспечивали в 1990 году среднюю доходность на уровне 2% годовых, в 1993-м - 20%, в 1996-м - 34, а в 1999-м - 147 (!)% годовых. Европейские страны также демонстрируют аналогичную динамику: в 1999 году вложения в венчурные проекты в ЕС выросли на 70%, причем в Германии, Франции, Нидерландах и Бельгии этот показатель составил более 2 раз. На протяжении последнего десятилетия институциональные и частные инвесторы в США тратили на научные исследования и разработки в среднем около 240 млрд. долл. в год, а частные компании ежегодно направляли на повышение образовательного уровня своих сотрудников около 30 млрд. долл., что эквивалентно ассигнованиям на все направления научных исследований в России, Китае, Южной Корее и на Тайване. В 1997-1999 годах США направляли на развитие всех форм образования 635 млрд. долл. в год - в два с лишним раза больше, чем на военные нужды; обоснованность подобных затрат подтверждена расчетами, показывающими, что только совершенствование высшего образования обеспечило четверть всего прироста американского валового национального продукта в XX веке.
Результатом стал беспрецедентный технологический отрыв постиндустриального мира от всех других стран и народов. Сегодня на долю США приходится 44% мировых затрат на научные разработки, в то время как на долю стран Латинской Америки и Африки - всего 1%; численность научно-технических работников на 1 млн. населения составляет в США 126,2 тыс., тогда как среднемировой показатель не превышает 23,4 тыс. В 1997 году почти три четверти всех пользователей Интернета в мире составляли американские граждане, а общая доля американцев, канадцев и жителей западноевропейских стран в данном показателе превышала 96%. Значение этого фактора становится понятным, если учесть, что в 1998 году вклад в мировой валовой продукт индустрии, сложившейся вокруг этой глобальной сети, превысил 236 млрд. долл., что сопоставимо с ВНП России в том же году. Технологический прогресс постоянно ускоряется в последние десятилетия; если для того, чтобы в каждой четвертой американской семье появился автомобиль, потребовалось 35 лет с того момента, как началось их производство, то соответствующие временные интервалы для компьютера, мобильного телефона и электронной почты составили 18,13 и 7 лет, соответственно.
Этот технологический отрыв непосредственно, на наш взгляд, сопряжен с нарастанием различий в общеэкономических показателях, характеризующих развитие тех или иных регионов планеты, отчетливо обозначившимся начиная с середины 70-х годов. Если исходить из общепринятой оценки мирового валового продукта в 24 трлн. долл. по состоянию на 1993 год, то 19 трлн. из них было создано в постиндустриальных государствах, и только 5 трлн. долл. приходится на все развивающиеся страны, где живет более 80% населения Земли. Соответственно, разница в номинальных годовых доходах граждан выросла с 5,7 тыс. долл. в 1960 году до 15,4 тыс. долл. в 1993-м и 19,2 тыс. долл. в 1999-м; таким образом, 1/5 часть человечества на одном полюсе развития присваивала в 1960 году в 30 раз больше богатств, нежели 1/5 на другом, в 1993-м - в 61 раз, а в 1999 году этот разрыв достиг 74 раз. Характерно, что это происходит в условиях, когда реальные доходы населения беднейших стран фактически не увеличились на протяжении последних 120 (!) лет, и экстраполяция этой динамики дает некоторым исследователям основание утверждать, что к середине XXI столетия этот разрыв может составить 350 раз. Согласно данным комиссии ООН, 358 богатейших в мире людей владеют сегодня состоянием, эквивалентным тому, которым распоряжаются 2,3 млрд. самых обездоленных жителей планеты, а 400 крупнейших транснациональных корпораций контролируют Уз всех основных производственных фондов, существующих в настоящее время. За 1975-1995 годы доля создаваемых в мире богатств, оказывающаяся в распоряжении 20% граждан развитых стран, возросла с 70 до 82,7%, тогда как доля беднейших 20%, населяющих "третий мир", снизилась с 2,3 до 1,4%, и надежды на улучшение сложившейся ситуации выглядят иллюзорными.
Таким образом, современная экономическая ситуация в постиндустриальном мире характеризуется рядом принципиально новых обстоятельств. Во-первых, фактически устранены сырьевые и ресурсные ограничители хозяйственного роста, а рост потребления в первую очередь приходится на использование информационных благ, а не традиционных массовых промышленных товаров. Во-вторых, все большая часть населения применяет свои способности в производстве высокотехнологичных товаров и услуг, в результате чего уменьшается зависимость от стран, остающихся производителями промышленной продукции. И, наконец, в-третьих, хозяйственный рост приобретает новое качество, когда наиболее эффективной формой накопления становится развитие людьми собственных способностей, а наиболее выгодными инвестициями - инвестиции в человека, его знания и таланты.
Таким образом, потребность западных стран в сырье и промышленных товарах, поставщиками которых выступают государства, находящиеся на индустриальной стадии развития, резко снижается. В то же время, как мы уже отмечали, основой стратегии "догоняющего" развития является импорт технологий и экспорт производимой продукции в развитые страны, что позволяет привлекать в "догоняющие" экономики валютные поступления и способствует поддержанию хозяйственного роста. Следовательно, важнейшим препятствием для осуществления "догоняющего" развития становится все возрастающая "закрытость" западного мира.
Самодостаточность западной цивилизации
Современная постиндустриальная хозяйственная система базируется на производстве и потреблении знаний. Этот факт наряду с постоянно отмечаемой "глобализацией" информационных потоков вызывает нарастающее обособление западных стран от остального мира, принимаемое во внимание гораздо реже.
Экспансия экономики знаний, во-первых, радикально сократила потребности народного хозяйства развитых стран в вещных элементах производства, особенно в сырье и материалах, и, во-вторых, кардинально изменила отношение человека к среде обитания, сделав возможным устойчивое экологическое равновесие. В результате Запад получил потенциальную возможность снизить интенсивность хозяйственного взаимодействия с другими странами и народами.
Сегодня возможности рационального использования сырья, не говоря уже о замене исчерпаемых природных ресурсов синтетическими материалами, широки как никогда ранее. Если медный кабель, проложенный по дну Атлантического океана в 1966 году, мог обеспечивать 138 параллельных телефонных вызовов, то оптоволоконный кабель, инсталлированный в начале 90-х, способен обслуживать одновременно 1,5 млн. абонентов; при этом доля стоимости материалов и энергии в затратах на изготовление медного кабеля достигала 80%, а при производстве оптоволоконного она не превышает и 10%. Согласно прогнозам компании "Спринт", к 2002 году издержки по обслуживанию трансатлантических телефонных переговоров сократятся в 17 раз по сравнению с 1998 годом, что позволит снизить стоимость телефонного разговора почти на 85%. Расширяется спектр отраслей производства, отказывающихся от использования редких ресурсов: в течение 80-х годов корпорацией "Кодак" был запатентован метод фотографирования без применения серебра; компания "Форд" объявила о создании катализаторов на основе заменителя платины; у производителей микросхем отпала потребность в золотых контактах и проводниках. В 1991-1997 годах масса промышленных изделий, представленных в американском экспорте в расчете на один доллар их цены снизилась более чем в 2 раза, тогда как за 1967-1988 годы этот показатель сократился только на 43 %116. Ожидается, что в ближайшие тридцать лет потребности стран - участниц ОЭСР в природных ресурсах из расчета на 100 долл. произведенного национального дохода должны снизиться в 10 раз - до 31 кг по сравнению с 300 кг в 1996 году117. Сегодня можно утверждать, что технологическая революция практически сняла с повестки дня проблему скорой исчерпаемости минеральных и энергетических запасов, в результате чего постиндустриальные страны живут ныне в новом мире - мире неограниченных ресурсов.
Как следствие подобных перемен, экологическая ситуация в странах Запада устойчиво улучшается на протяжении более чем двадцати лет. В последние годы в странах ЕС на природоохранные программы расходуется от 4,2 до 8,4% ВВП, и эта тенденция обнаруживает устойчивый рост. Современные технологии устраняют из отходов производства и выбрасываемых газов до двух третей NО(2) и трех четвертей SO(2), что позволит к 2010 году снизить долю стран Северной Америки в общемировом объеме вредных выбросов в атмосферу с сегодняшних 26,7 до 21,9%. США стали в 1996 году единственной страной, полностью прекратившей производство озоноразрушающих веществ, а доля стран - членов ОЭСР в мировом объеме выбросов углекислого газа в атмосферу на протяжении последних тридцати лет остается фактически стабильной. При этом большинство европейских стран направляют от 0,5 до 1 % своего валового национального продукта на развитие международных программ по защите окружающей среды, что составляет около 60 млрд. долл. в год.
В это же время развитие постиндустриального хозяйства, во-первых, повысило степень его самообеспеченности и, во-вторых, переориентировало торговые и инвестиционные потоки, ранее направлявшиеся в "третий мир", на наиболее высокоразвитые государства. Результатом становится реальное "замыкание" западного мира в себе самом.
Обладая технологиями глубокой переработки вторичного сырья, постиндустриальный мир контролирует сегодня не меньший объем ресурсов, нежели развивающиеся страны. В середине 90-х годов в США было восстановлено из отходов 70 млн. т стали, 3,5 млн. т алюминия, 1,45 млн. т меди, 1 млн. т олова, 22,5 тыс. т титана и много другого минерального сырья; доля вторично получаемых материалов в общем потреблении определенного вида сырья составила по указанным позициям 68,5, 40,0, 38,6, 61,5 и 49,0%, соответственно. В то же время основные центры промышленного производства также остаются сосредоточенными в постиндустриальных странах, и в 90-е годы объемы продаж дешевой азиатской техники на рынках США и Европы стали снижаться, а предложение качественной отечественной продукции - расти. В нынешней ситуации в Техасе, где доходы фермеров относятся к наиболее высоким среди сельскохозяйственных работников мира, производится более дешевая пшеница, чем в Нигерии, а производительность труда голландских крестьян даже по данным официальной статистики в 100 раз выше, чем в России. На протяжении последних десятилетий постиндустриальные страны стали крупнейшими экспортерами не только промышленной, но и сельскохозяйственной продукции, в том числе, например, арахиса и сои - традиционных предметов импорта из беднейших стран Африки и Азии.
Как следствие, быстро растущие объемы товарных потоков концентрируются в границах постиндустриального мира. Если в 1953 году передовые индустриальные державы направляли в страны того же уровня развития 38% общего объема своего экспорта, в 1963 году эта цифра составляла уже 49%, в 1973-м - 54, то в 1990-м она достигла 76 %. Если, например, в 1959 году доля африканских стран во французском экспорте составляла 28,2%, а оттуда Франция получала 20,3% импорта, то к середине 80-х соответствующие показатели составляли 7,8 и 5,9%. Напротив, двусторонние торговые и инвестиционные потоки между ЕС и США выросли за последние тридцать лет в 5 раз и в 1990 году превысили 1 трлн. долл. В результате в 1997 году только 5% торговых потоков, начинающихся или заканчивающихся на территории одного из государств - членов ОЭСР, выходили вовне этой совокупности стран, а из развивающихся стран постиндустриальные державы импортируют сегодня товаров на сумму, не превышающую 1,2% их суммарного ВНП. При этом следует заметить, что хотя в торговле между отдельными постиндустриальными государствами и существуют дисбалансы, в целом торговля стран "семерки" с остальным миром вполне сбалансирована: при экспорте в 1999 году в более чем 5 трлн. долл. отрицательное сальдо торгового баланса составляет всего 28 млрд. долл., то есть чуть более 0,5% экспорта, или менее 0,1% ВНП развитых стран. Следует также отметить, что весь регион Юго-Восточной Азии (10 стран АСЕАН, Япония и Южная Корея вместе взятые) имеет торговый оборот с другими странами на 13% меньший, чем США, и на 16% меньший, чем Европейский Союз.
Внутренние противоречия модели "догоняющего" развития
К концу XX столетия стало очевидно, что расцвет западных обществ, основанных на либеральной традиции, во многом обусловлен естественным ходом их эволюции. С этой точки зрения понятна и причина неудач, как стран социалистического лагеря, так и развивающихся государств, которые никогда не могли добиться естественности и самодостаточности в своем развитии.
XX век явил миру две модели "догоняющего" развития. Одна из них - сугубо индустриальная, представленная опытом СССР 30-х годов, Германии 30-х и 40-х, стран социалистического лагеря 50-х и 60-х годов. Другая модель в той или иной мере копировала черты постиндустриального развития западных обществ; этой модели следовали Япония в 70-е и 80-е годы и государства Юго-Восточной Азии в 80-е и 90-е. Обе эти модели заключали в себе фундаментальный конфликт между самодостаточностью и естественностью развития, конфликт, не порождавший конструктивного решения, а препятствовавший успешному воплощению в жизнь поставленных целей.
В первом случае, где доминировал (в основном по идеологическим или политическим причинам) принцип опоры на собственные силы, самодостаточная экономика вызывала автаркию, поддерживавшуюся ужесточением авторитарных режимов. Это приводило к использованию жестких мобилизационных мер, активизировало если не открытый протест, то социальную апатию и, в конечном счете, воплощалось в отсталой стагнирующей хозяйственной системе, неспособной к конкуренции с рыночными экономиками.
Во втором случае, где некоторая открытость сочеталась с принципами ускоренного развития, стремление использовать западный опыт воплощалось в масштабных технологических и организационных заимствованиях вкупе с явной ориентацией на внешние рынки в их качестве поставщиков капитала и неисчерпаемых потребителей готовой продукции. В этом варианте модели гораздо большая естественность развития, не требовавшая жесткого политического давления, не могла, тем не менее, компенсировать зависимости от внешних факторов слабой восприимчивости к новым тенденциям в развитии постиндустриального мира. Учитывая, что значительных успехов достигли в последние десятилетия именно те страны, которые следовали второй модели, мы сосредоточим внимание прежде всего на противоречиях того типа "догоняющего" развития, который был реализован в Японии, странах Юго-Восточной Азии и Китае.
Мы рассмотрим в этой главе шесть таких противоречий и групп порождающих их обстоятельств.
Первая из них заключается в явной односторонности индустриального развития всех "догоняющих" стран. Так, в государствах советского блока или нацистской Германии доминировали либо военный сектор, либо тяжелая промышленность, достижения которых не отражались позитивным образом на благосостоянии народа. В Японии же, и в еще большей мере в странах Азии, каждому исследователю бросается в глаза опережающее развитие машиностроения и электроники. Массово приобретая американские и европейские патенты, японские и азиатские производители увеличивали выпуск относительно недорогих товаров повседневного спроса, Такой ход индустриализации можно было бы считать весьма успешным, если бы не очевидная неспособность внутреннего рынка этих "догоняющих" стран поглотить производимую ими товарную массу. Известно, что уже в конце 60-х годов, когда в Южной Корее эксплуатировалось не более 165 тыс. легковых автомобилей, там был введен в действие завод, рассчитанный на производство 300 тыс. автомашин в год; в 80-е годы производство электронной техники в Сингапуре, Малайзии и Гонконге стабильно превышало потребности внутреннего рынка в 6-7 раз, а возводимые в этих странах объекты недвижимости на 60-70% приобретались иностранными инвесторами. Вполне очевидно, что ускоренная индустриализация не могла не требовать концентрации основных усилий "догоняющих" стран на некоторых определенных направлениях, однако не менее очевидны возможные негативные последствия такой стратегии.
Вторая важная группа обстоятельств связана с недопотреблением населения, обусловленным индустриальным типом "догоняющего" развития и создающим, по сути, непреодолимое препятствие для становления емкого внутреннего рынка. Известно, что развивающиеся страны, встававшие на путь "догоняющего" развития, имели низкий уровень материального благосостояния населения. Как правило, все они переходили к политике ускоренного индустриального роста в условиях, когда величина валового национального продукта не превышала 300 долл. на человека в год. В Малайзии он составлял не более 300 долл. в начале 50-х годов, в разрушенной войной Корее - около 100 долл. в конце 50-х, на Тайване - 160 долл. в начале 60-х, в Китае, двинувшемся по пути преобразований в 1978 году, - 280 долл., а во Вьетнаме уровень в 220 долл. был достигнут лишь к середине 80-х.
Именно низкий уровень доходов населения оказывался одним из условий ускоренной индустриализации, и для ее осуществления приходилось сдерживать подъем этого уровня. В середине 90-х годов, когда в развитых странах среднечасовая заработная плата промышленного рабочего составляла от 12 до 30 долл., в Корее и Сингапуре труд высоквалифицированного специалиста оплачивался из расчета не более 7 долл., а в Малайзии - 1,5 долл. в час. В Китае и Индии в это же время рабочие получали около 3, а во Вьетнаме - не более 1,5 долл. в день. Однако большинство исследований по проблемам современной конкуренции свидетельствует о том, что "компании, единственным преимуществом которых выступают низкие издержки производства, очень редко смещают с доминирующих позиций прежних лидеров [той или иной] отрасли"; это правило, на наш взгляд, в полной мере применимо не только к отдельным компаниям, но и к целым государствам. Развивающиеся страны не могут закрепиться на рынках постиндустриальных держав лишь на основе относительного примитивизма своей экономики; в то же время, не закрепляясь на этих рынках, они не способны получить стимулов для дальнейшего прогресса.
Третья группа обстоятельств, мимо которых также нельзя пройти в рамках нашего анализа, связана с преобладанием в "догоняющих" экономиках экстенсивных факторов развития, что существенно тормозит их хозяйственный прогресс. Выше мы подчеркивали, что стабильное развитие постиндустриальных держав в 90-е годы происходит на фоне нарастающего потребления их гражданами материальных и информационных благ и устойчивого снижения доли накопления в национальном доходе. В то же время в Юго-Восточной Азии имеет место диаметрально противоположная тенденция. Несмотря на и без того низкий уровень валового национального продукта на душу населения, страны региона были вынуждены значительную его часть направлять на развитие производства, так как индустриальный рост немыслим без пропорционального увеличения объема используемых ресурсов. В результате даже на относительно продвинутой стадии индустриализации, в начале 90-х годов, норма сбережений составляла на Тайване 24%, в Гонконге - 30, в Малайзии, Таиланде и Южной Корее - по 35, в Индонезии - 37, в Сингапуре - 47%, а в Китае доходила, по некоторым данным, до фантастического уровня в 50% валового национального продукта.
Но низкие доходы населения и высокая норма сбережения были не единственными источниками впечатляющего индустриального прорыва стран, взявших на вооружение доктрину "догоняющего" развития. Как и в любой аграрной стране, развивающееся промышленное производство предъявляло спрос на дополнительные рабочие руки, рекрутировавшиеся из среды крестьян и ремесленников. Рост доли промышленности в валовом национальном продукте сопровождался, что характерно, почти таким же повышением доли занятых в индустриальных отраслях в общей численности активного населения. В Сингапуре с 1966 по 1990 год этот показатель вырос с 27 до 51 %; в Южной Корее с начала 60-х по начало 90-х годов он повысился с 22 до 48%; на Тайване - с 17% в 1952 году до 40 в 1993-м. Параллельно в общей численности работающих росла доля женщин, а также повышалась продолжительность рабочего дня. В результате в Южной Корее и на Тайване в первой половине 90-х годов средняя продолжительность рабочего времени в индустриальном секторе достигала почти 2,5 тыс. часов в год, в то время как в большинстве европейских стран она законодательно была ограничена 1,5 тыс. часов.
Способствуя впечатляющим достижениям стран Юго-Восточной Азии на первом этапе их индустриального прорыва, такой характер численной экспансии промышленного рабочего класса формировал устойчивую зависимость местных экономик от низкого уровня цены рабочей силы; как следствие, когда в середине 90-х годов доходы населения стали расти, хозяйственные системы этих стран потеряли важнейшее свое конкурентное преимущество и оказались на пороге кризиса.
Все это говорит о том, что, несмотря на широкое использование технологических заимствований из постиндустриальных стран, азиатские экономики развивались вплоть до кризиса 1997 года исключительно экстенсивными методами. Если сравнить вклад фактора производительности в общую динамику роста валового национального продукта в различных странах в 50-е - 70-е годы, можно увидеть, что на Тайване при средних темпах роста в 9,4% посредством повышения производительности обеспечивалось лишь 2,6% прироста ВНП в год, в Южной Корее при темпах роста ВНП в 10,3% - всего 1,2%, в Сингапуре при ежегодном росте в 8,7% - только 0,2, тогда как во Франции эти показатели составляли 5,0 и 3,0%, соответственно.
Таким образом, несмотря на целый ряд фундаментальных различий, существующих между странами, которые предпочли первый, замкнутый, или второй, относительно открытый внешнему миру, пути "догоняющего" развития, методы, применяемые ими для ускорения индустриального прогресса, оставались весьма сходными. Поэтому мнение П.Кругмана, отмечающего, что "молодые индустриальные страны Азии, так же, как Советский Союз в 1950-е годы, добились быстрого роста главным образом за счет поразительной мобилизации ресурсов; их прогресс, как и развитие СССР в период высоких темпов роста, стимулировался в первую очередь небывалым увеличением затрат труда и капитала, а не повышением эффективности производства", следует признать объективно отражающим основное различие между постиндустриальным типом прогресса и практикой "догоняющего" развития.
Четвертая группа обстоятельств, существенно обостривших проблемы "догоняющих" стран, сопряжена с масштабным импортом капитала, сопровождавшим этот тип развития с его первых шагов. Еще в 50-е и первой половине 60-х годов США оказывали Южной Корее и Тайваню массированную экономическую помощь, размер которой составлял, соответственно, 5-6 и 10% валового национального продукта этих стран. Впоследствии приток западного капитала стал возрастать на коммерческой основе и оказался (особенно в 80-е и начале 90-х годов) столь активным, что прежние займы возвращались из новых, а инвесторы скупали ценные бумаги восточноазиатских компаний, подчас не анализируя даже детально их финансового положения. Безусловно, сами по себе иностранные инвестиции не могут и не должны рассматриваться как негативное явление; напротив, они представляют собой наиболее эффективный инструмент перенесения постиндустриальных производственных технологий в "третий мир". Однако в странах, вставших на путь "догоняющего" развития, экспансия иностранных инвестиций нередко становится причиной усугубления односторонности их экономики. С самого начала ускоренного развития Юго-Восточная Азия стала превращаться в сборочные цеха международных корпораций; известно, например, что в 80-е годы количество произведенных в Южной Корее компьютеров выросло в 20 раз, однако 95% из них было произведено по лицензиям; стоимость отечественных комплектующих не превышала 15%, а все установленное на них программное обеспечение было импортировано из-за рубежа. Обратной стороной иностранных инвестиций становится чудовищная зависимость от поставок комплектующих и технологий: к 1995 году импорт десяти новых индустриальных стран Азии составил 748 млрд. долл., что на 12 млрд. долл. превосходило импорт ЕС.
Путь, избранный в Юго-Восточной Азии, не только не предполагал постепенной переориентации на собственные силы, а, напротив, требовал все больших дополнительных инвестиций, и до поры до времени их приток нарастал. Только с 1987 по 1992 год объем прямых иностранных капиталовложений в малазийскую экономику вырос почти в 9 раз, в тайскую - от 12 до 15, в индонезийскую - в 16 раз. Поступление в эти страны гигантских средств (а темпы роста иностранных капиталовложений в 80-е и 90-е годы устойчиво превышали темпы роста валового национального продукта) делало фактически излишним повышение эффективности производства, ибо нарастал импорт технологических новшеств из-за рубежа. Как следствие, уже в середине 90-х годов наметилось снижение темпов роста, но для большинства инвесторов это прошло незамеченным: прямые капиталовложения иностранных компаний в страны региона за один лишь 1996 год составили 93 млрд. долл., увеличившись за пять предшествующих лет более чем в 3 раза.
Весьма характерно в этой связи и "головокружение от успехов", распространившееся в странах региона. Япония, Сингапур, Гонконг и Тайвань, ставшие лидерами "догоняющего" развития, настолько уверовали в правильность своей политики, что продолжали наращивать свои инвестиции даже тогда, когда рискованность этой практики стала очевидной. Это приводило к значительной переоцененности всех национальных активов и способствовало искусственному завышению спроса на землю, недвижимость и товары длительного пользования. В такой ситуации проблема эффективности производства отступала на задний план, а на авансцену выходили количественный рост, производство ради производства, расширение которого зависело от дополнительных инвестиций. Возник заколдованный круг, который рано или поздно должен был разомкнуться.
Важно также отметить, что на протяжении 90-х годов существенно менялась композиция инвестиций, направляемых в развивающиеся страны: в 1996 году, несмотря на бурное развитие фондовых рынков, суммарные капиталовложения в акции и коммерческие кредиты оказались меньше, чем прямые иностранные инвестиции; таким образом, постиндустриальный Запад перешел от политики извлечения спекулятивно высоких прибылей на развивающихся рынках к экспансии производственной деятельности. С этого момента промышленное развитие восточноазиатских стран в значительной мере стало развитием потенциала западных компаний, действующих в этих странах.
Пятая группа факторов, определивших несамодостаточность "догоняющего" развития, представляется нам особенно важной, поскольку под их влиянием сложилась зависимость "догоняющих" стран от экспорта собственной продукции. Концепция ориентированности на внешние рынки была и остается одной из основ азиатской модели индустриализации. Между тем она обладает как минимум двумя принципиальными недостатками. С одной стороны, исповедующие эту концепцию страны оказываются чрезвычайно уязвимыми со стороны изменений спроса на западных рынках; классический пример такой уязвимости дают последствия резкого сокращения спроса на сырьевые ресурсы в первой половине 80-х годов, жестоко ударившего по экономикам большинства стран "третьего мира" и предопределившего новый облик мировой хозяйственной системы в последние годы XX века.
С другой стороны, возникает потребность в жесткой протекционистской политике, в результате чего не только могут значительно завышаться внутренние цены (так, в конце 80-х годов цены на продовольственные товары были в Японии в среднем в 20 (!) раз выше, чем в США, что обходилось японским потребителям в 40 млрд. долл. ежегодно), но практикуется и откровенный демпинг на мировых рынках, призванный обеспечить прочность позиций для товаров той или иной страны на рынках постиндустриальных держав. Между тем в 90-е годы подобная политика перестала приносить плоды, так как поддержание высоких объемов экспорта требовало, во-первых, дополнительных (и притом малопроизводительных) инвестиций и, во-вторых, существенно повышало зависимость от изменений мировой конъюнктуры.
В результате "догоняющие" страны создают ситуацию, когда параметры их развития коренным образом отличаются от параметров "догоняемых" стран. В самом деле: доля продукции, поставляемой на экспорт постиндустриальными государствами, составляет не более 7-8% их ВНП, в то время как в Китае это 21,2%, в Индонезии - 21,9, на Филиппинах - 24,4, в Южной Корее - 26,8, в Таиланде - 30,2, на Тайване - 42,5, в Малайзии - 78,8%. Однако поистине фантастического уровня достиг этот показатель в Гонконге и Сингапуре, где он составил 117,3 и 132,9%, соответственно. Возведенный в абсолют, принцип экспортной ориентированности развивающихся экономик привел к тому, что в 80-е годы экономический рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74%, соответственно, был обусловлен только американскими закупками промышленной продукции этих стран; для Бразилии американский импорт обеспечивал более половины, а для Мексики - почти 85% положительного сальдо торгового баланса.
Очевидно, что зависимость развивающихся стран от постиндустриального мира принимает вопиюще непропорциональный характер. Доля экспортных товаров этих стран, поставляемых в США, Западную Европу и Японию, колеблется, как правило, в пределах от 45 до 60%, в то время как в торговом обороте Франции и Италии доля экспорта в развивающиеся государства составляет 4,3%, Германии - 5,5, Великобритании - 7,7, США - 16,3, и только Япония поддерживает этот показатель на значительно более высоком уровне - 30,4%. Таким образом, в современных условиях потеря развивающихся рынков оказалась бы для постиндустриальных стран гораздо менее болезненной, чем сокращение поставок в Европу и США для "догоняющих" государств. Это и обнаружилось на практике в середине 90-х годов: если в 1995 году объем экспорта из Южной Кореи вырос более чем на 30%, из Малайзии - на 26, из Китая - на 25, а из Таиланда - на 23%, то соответствующие показатели в 1996 году составили уже 4,2, 4,0, 1,5 и 0,5%. В то же время оставалась исключительно большой их зависимость от поставок патентов и комплектующих; результатом стало финансирование промышленного развития за счет покрытия дефицита из долговых источников, а это свидетельствовало о близком и неизбежном кризисе. К 1996 году текущий дефицит платежного баланса стран Юго-Восточной Азии достиг 36,5 млрд. долл., увеличившись в течение одного года более чем на 10%, из которых почти две трети приходилось на долю Южной Кореи.
К середине 90-х годов хозяйственное развитие "догоняющих" стран, будь то государства Юго-Восточной Азии, страны Латинской Америки или экономики Восточной Европы, со всей отчетливостью продемонстрировало, что оно в полной мере зависит от импорта западных технологий и капитала и экспорта собственной продукции в постиндустриальные страны. Таким образом, даже апологеты "догоняющего" развития стали убеждаться, что догнать развитой мир можно настолько быстро и продвинуться на этом пути можно настолько далеко, насколько это будет угодно самому развитому миру.
И, наконец, шестая группа обстоятельств, важных в контексте этой главы, определяет абсолютную технологическую, интеллектуальную и культурную зависимость "догоняющих" стран от постиндустриального мира. Все эти страны имеют отрицательное сальдо в балансе торговли технологиями с Западом. Зачаточное состояние среднего класса не может служить основой для формирования социального слоя, в котором образованность воспринималась бы в качестве значимой ценности, а стремление к творчеству становилось бы настоятельной потребностью, как в постиндустриальных обществах. Хотя в Японии или Южной Корее почти все дети посещают сегодня школу, это остается, скорее, данью традиции, нежели диктуется внутренними мотивами; иначе чем объяснить, что 60% высших менеджеров американских компаний имеют докторские степени, а 30% японских управляющих даже не учились в колледже? В то же время в Китае и Индонезии только 45-50, а в Таиланде - менее 40% молодежи учится в средней школе. Более того; если во Франции 44% выпускников школ поступают в высшие учебные заведения, а в США этот показатель достигает 65%, то в Малайзии он не поднимается выше 12%; в результате в вузах обучается не более 5% молодежи в возрасте от 20 до 24 лет.
Таковы основные причины, обусловливающие несамодостаточность модели "догоняющего" развития, делающие ее внутренне противоречивой, неспособной вывести страны, взявшие ее на вооружение, из-под диктата постиндустриальных держав. Несколько особняком в этом ряду стоит еще одно важное обстоятельство, общее для всех "догоняющих" стран. Оно одновременно и проистекает из всех шести названных позиций, и обусловливает их; поэтому мы не можем поставить его в один ряд с ними и исследовать вне контекста развития каждой страны. Речь идет о совершенно особенной роли государства, неизбежно участвующего в любой мобилизационной схеме развития.
Роль государства
Роль этого фактора настолько велика, что в 80-е годы на Западе было введено в оборот понятие "developmental state", призванное обозначить государство, проповедующее и обеспечивающее ускоренное развитие. Однако уже к середине 90-х стало очевидно, что теоретические конструкции, выстраиваемые вокруг этого понятия, не дают ответа на многие вопросы, в том числе и такие принципиальные, как: какие сектора экономики в наибольшей мере выигрывают в рамках данной модели, на какие социальные слои должна опираться подобная государственная машина и, наконец, способна ли она обеспечить переход к естественному, самовоспроизводящемуся развитию, не предполагающему искусственной стимуляции.
В последние годы все чаще отмечается, что, сколь бы активными ни были усилия государства, направленные на обеспечение быстрого хозяйственного роста, "ни одна страна в мире еще не добивалась подлинного развития на пути осуществления отдельных проектов"; мы также полагаем, что современное постиндустриальное общество может сложиться лишь на путях естественного, если угодно - гармоничного, хозяйственного прогресса, идущего параллельно с изменением социальных отношений и мотивов человеческой деятельности, и, таким образом, оно формируется эволюционным путем, а не может быть построено по плану, заранее предложенному единым хозяйствующим центром.
Практика показывает, что вмешательство государства в экономику развивающихся стран происходило по целому ряду направлений. Именно государство, находясь у истоков "догоняющего" развития, определяло важнейшие приоритеты хозяйственной политики; именно оно, применяя как ограничения, так и субсидии, в значительной мере вмешивается в дела частных компаний, изменяя реальные соотношения цен и искусственно выдвигая на первый план те или иные конкретные отрасли промышленности или программы развития. Достаточно вспомнить, как в начале 60-х годов министерство внешней торговли и промышленности Японии создало объединение, в которое вошли такие гиганты, как Sony, Hitachi, Toshiba, NEC и Mitsubishi, и выдало новому консорциуму гигантский льготный кредит, что стало началом японской компьютерной индустрии. Именно государство поощряло недопотребление, либо инициируя приток средств населения в контролируемые им банки, либо запуская политику управляемой инфляции, снижавшей покупательную способность населения. Так, в Индонезии с 1990 по 1995 год номинальный размер минимальной заработной платы рос на 10% в год, но ее долларовый эквивалент оставался практически неизменным, составляя 30 центов в час; нечто похожее имеет место и в Китае.
Государство более всего было ответственно за экстенсивные методы индустриального развития, проповедовавшиеся в Азии. Достаточно вспомнить, что корейское правительство осознанно проводило политику дотирования крупнейших предприятий, несмотря на низкую эффективность их деятельности: к примеру, в начале 80-х годов более 70% всех кредитных ресурсов направлялось в несколько крупнейших корпораций, отличавшихся минимальной рентабельностью (в 1988 году при объеме продаж в 32 млрд. долл. прибыль Samsung составила всего 439 млн. долл., что соответствует уровню рентабельности в 1,5%); на Тайване в 80-е годы кредиты на развитие экспортных производств выдавались под проценты, которые были вдвое ниже межбанковской ставки и почти в четыре раза ниже средней цены кредитов, сложившейся на рынке. Государство стимулировало приток иностранных инвестиции, и оно же предпринимало меры по ограничению свободной конкуренции на внутренних рынках. Наконец, государство создало огромную малоэффективную бюрократию (в относительно благополучной Японии, например, на 170 тыс. фермеров приходится 420 тыс. управленческих работников низового уровня и 90 тыс. персонала министерства по делам сельского хозяйства и рыболовства), которая сплошь и рядом оказывается тормозом хозяйственного развития или прямой угрозой экономической безопасности страны (достаточно вспомнить пример организации целой сети полугосударственных компаний в Индонезии, позволившей семье президента Сухарто сколотить самое большое состояние в Азии, достигающее, по некоторым оценкам, 40 млрд. долл.). Кризис, начавшийся в странах региона в 1997 году, в гораздо большей мере, чем о чем-либо другом, свидетельствовал о неэффективности и нежизнеспособности этатистской модели индустриального прогресса, казавшейся оптимальной еще несколько лет тому назад.
В заключение следует повторить: постиндустриальное общество не может быть построено; единственным путем его формирования является эволюционное развитие, происходящее на собственной основе, причем важнейшим его компонентом является раскрытие личностного потенциала граждан, достигших высокого уровня материального благосостояния.
Там, где постматериалистические ценности приносятся в жертву индустриальному развитию, такое общество также не может появиться на свет. Драматизм же современной ситуации заключен в том, что ни одна из стран, способных сегодня двинуться по пути "догоняющего" развития, не может самостоятельно выработать и контролировать те объемы информации и знания, опираясь на которые идут вперед страны Европы и США, а десятилетия заимствования новых технологий не порождают технологических прорывов. Догнать постиндустриальное общество индустриальными методами невозможно.
Заключение
Достижения постиндустриальных обществ очевидны и бесспорны. Впервые в истории человечества возникает хозяйственная система, для которой основным ресурсом становятся информация и знания; на этой основе радикально сокращается негативное воздействие хозяйственного прогресса на среду обитания людей. Для большинства населения западного мира исчезает необходимость постоянно бороться за поддержание достигнутого жизненного уровня; в обществе утверждается развитая система социальных гарантий. Формируется новая система общественных отношений, в которой основными критериями отнесения человека к высшему или низшему классу постиндустриального социума являются его творческий потенциал, личные способности к усвоению знаний, оперированию информационными потоками.
В то же время успехи постиндустриальных обществ, возвысившие значимость творчества и знаний, резко обесценили не только все ранее известные материальные факторы производства, но и массовые потребительские блага. Возможности безграничного потребления информации и знаний создали постиндустриальным государствам бесконечно емкий рынок, но в то же время существенно сократили емкость рынков для продукции развивающихся стран. Начиная с середины 80-х годов государства "третьего мира" стали реципиентами иностранных промышленных производств, сборочными цехами международных корпораций. При этом все они попали в положение, из которого нет и не может быть выхода на "столбовую дорогу" постиндустриального прогресса. Производя и поставляя в "первый мир" массовые промышленные товары, развивающиеся страны используют для их создания дешевые ресурсы и рабочую силу, находящуюся в их распоряжении; следовательно, они вывозят товары, количество которых сокращается прямо пропорционально объему экспорта, и при этом поддерживают доходы своих работников на относительно низком уровне, сохраняющем их конкурентоспособность.
Напротив, постиндустриальные государства экспортируют в первую очередь информационные и знаниеемкие продукты, высокотехнологичное оборудование и патенты, то есть передают "третьему миру" неисчерпаемые ресурсы, количество которых в самом постиндустриальном мире не уменьшается - как бы ни увеличивался их экспорт. Более того; производство подобных благ требует постоянного совершенствования квалификации работников и, следовательно, предполагает рост их материального и духовного потребления. Глобализация стала весьма эффективным инструментом установления единых общемировых стандартов производства; тем самым она вызвала у развивающихся стран необходимость постоянно подстраиваться под нужды постиндустриального мира и, следовательно, все интенсивнее экспортировать свои товары, обменивая их на новые информационные технологии.
Безусловно, в любой стране, в том числе и в постиндустриальной, существует и модернизируется индустриальный сектор хозяйства. Это дает нам основания говорить о возможности "догоняющего" развития, сокращающего разрыв именно в этой области по мере того, как прежнее малоэффективное индустриальное производство в развивающихся странах становится более совершенным на основе применения передовых технологий. Однако отсюда следуют два очевидных вывода: с одной стороны, сокращение разрыва возможно, но устранение его нереально; с другой - даже сокращение разрыва может быть осуществлено только при активном заимствовании технологических достижений развитых стран. Таким образом, накануне XXI века идеологи "догоняющего" развития должны наконец понять, что название отстаиваемых ими теорий происходит от слова "догонять", а не "догнать".
В подобной ситуации страны "третьего мира" оказываются перед сложным выбором. Одна из возможностей заключается в том, чтобы пойти по пути копирования достижений западных обществ. В таком случае велика вероятность, что эти государства получат поддержку постиндустриального мира, интегрируются в структуры постиндустриальной цивилизации и хотя вряд ли "догонят" наиболее развитые страны в обозримом будущем, тем не менее обеспечат себе устойчивое развитие, социальную стабильность и высокую степень безопасности от внешних и внутренних конфликтов. Наиболее ярко такая тенденция проявилась в Европе, где члены Европейского Союза активно инкорпорируют в свои ряды бывшие социалистические государства; менее заметна она в Юго-Восточной Азии, где быстро развивающиеся страны хотя и все более явно движутся в фарватере США и Японии, тем не менее не вступают в наднациональные организации, подобные ЕС. В случае движения по такому пути развивающиеся страны de facto обменивают свой суверенитет на экономическое развитие, передавая его наднациональным структурам постиндустриального мира и получая от них мощный толчок, активизирующий хозяйственный прогресс.
Другую возможность демонстрируют те развивающиеся страны, которые, наблюдая нарастающую неравномерность мирового развития и стремясь противостоять давлению со стороны постиндустриальных держав, избирают политику опоры на собственные силы и решаются идти путем возрастающей самоизоляции. Изоляционизм, как правило, порождает тоталитарные режимы, усиливает роль военных и повышает расходы на непроизводительные нужды - от самообогащения правителей до борьбы с собственным народом. Рано или поздно такие страны заходят в экономический тупик, разрушают свой человеческий потенциал и не вызывают в этой связи ничего, кроме жалости и сочувствия.
Исторической миссией постиндустриального общества является приобщение развивающихся стран к современным стандартам производства и современному уровню жизни. Развитые государства могут решить эту задачу, так как располагают для этого гигантскими материальными и информационными ресурсами. Развитые государства должны решить эту задачу, так как дальнейшая поляризация в современном мире породит множество не только социальных, но и экологических проблем, угрожающих самому существованию человечества. Опасности, исходящие от разделенности цивилизации на богатые и бедные страны, ничуть не меньше тех, что исходят от народа, разделенного на противостоящие социальные группы. В 1962 году в речи, произнесенной в Американском университете, президент Дж.Ф. Кеннеди сказал: "Если свободное общество не сможет помочь тому множеству людей, которые сегодня бедны, оно не сможет спасти и тех немногих, кому выпало стать богатыми". Однако средством помощи, о которой говорил Дж.Ф. Кеннеди, в современных условиях может стать непосредственное распространение юрисдикции постиндустриального мира на развивающиеся страны.
Мы не будем в этих заключительных ремарках подробно оценивать положительные и отрицательные стороны различных вариантов подобной интеграции; отметим лишь, что последние несколько десятилетий показывают нам пример взвешенного и сбалансированного подхода, представленный историей Европейского сообщества. В рамках объединенной Европы сегодня на практике воплощается модель постепенной экспансии постиндустриального мира. На первых ее этапах важнейшей задачей остается гармонизация отношений между самими развитыми государствами, что может быть осуществлено только по мере взаимопроникновения их культур, унификации норм права и законодательства, формирования лояльности отдельных наций друг к другу, осознания конгломерата относительно разнородных стран как объединенной единой великой миссией общности.
Затем начинается внешняя экспансия, которая в данном случае осуществляется согласно строгим правилам. Во-первых, Европейский Союз обладает всеми атрибутами суверенного государства: парламентом, исполнительной комиссией и верховным судом; в ближайшем будущем может последовать создание совместных вооруженных сил и принятие единого гражданства. Во-вторых, прерогативы национальных правительств уже сегодня подчинены единой политике; лучше всего это прослеживается на примере процесса перехода к единой европейской валюте, в ходе которого правительства и центральные банки стран-участниц предприняли ряд согласованных мер, часть из которых не вполне соответствовала их национальным интересам. Только имея практику принесения национальных интересов в жертву интересам сообщества, можно требовать такого же типа поведения от других стран; и нельзя не отметить, что США вряд ли станут центром подобного же объединения, так как никогда не были замечены ведущими себя схожим образом. С этих позиций страны ЕС формулируют условия вступления новых кандидатов; важнейшим из них является de facto отказ от элементов суверенитета в пользу единых европейских структур, переход на единую валюту, унификация таможенного и экономического законодательства, допущение свободной конкуренции на всем едином хозяйственном пространстве. Приобщение к постиндустриальной цивилизации, получение прав граждан ЕС, доступ к экономическому потенциалу единой Европы "покупается" утратой части прав национального государства. Важнейшим позитивным элементом европейского опыта мы также считаем расширение Союза не столько за счет стран, с которыми у его членов существуют наиболее тесные экономические отношения (в таком случае Алжир и Марокко были бы гораздо ближе к вступлению в ЕС, чем, скажем, Эстония или Словакия), сколько за счет государств, тяготеющих к большинству западноевропейских наций в силу особенностей своей истории и культуры. Мы считаем возможным еще раз повторить, что пример Европейского Союза представляется нам оптимальным путем распространения постиндустриальных тенденций на относительно близкую периферию.
В начале нашей книги мы рассматривали различные теории ускоренного социального прогресса и отмечали среди них концепцию, по иронии судьбы получившую название "депендьентизма". Ее сторонники утверждали, что страны "периферии" зависимы в своем развитии от государств "центра", так как в течение столетий последние искусственно замедляли развитие первых. С подобным тезисом можно соглашаться или не соглашаться, однако следовало бы в заключение обратить внимание на то, что эра подлинного, а не потенциального, "депендьентизма" находится не позади, а в будущем; именно в XXI веке развивающиеся страны в полной мере ощутят свою зависимость от постиндустриальной цивилизации, зависимость, которую не смогут отменить или преодолеть никакие внутренние усилия, направленные к обеспечению "догоняющего" развития.
Этот вывод хотелось бы проиллюстрировать следующим примером, в котором, на наш взгляд, находит отражение ситуация, сложившаяся в мире к концу XX столетия. Технологические достижения сделали постиндустриальные страны подобными катеру, уверенно движущемуся по течению реки, олицетворяющей прогресс. Развивающиеся государства похожи на гребные лодки, и любое движение вперед дается им неизмеримо труднее, причем у них есть три варианта движения. Во-первых, они могут попросить команду катера взять их на буксир, и в этом случае они двинутся фактически с той же скоростью, не приближаясь к развитым странам, но и не отставая от них; возможно, что дополнительные усилия будут способствовать даже сокращению разрыва, но, как мы отмечали выше, не его устранению. Во-вторых, они могут продолжить движение в том же направлении, что и цивилизованный мир, однако, опираясь на собственные силы; в таком случае через некоторое время они, безусловно, окажутся на том месте, где недавно был моторный катер, но сам он давно уже скроется за излучиной реки. И, наконец, в-третьих, они могут избрать противоположный путь и, гордясь своими особенностями и спецификой исторического опыта, повернуть против течения; в этом случае они будут оставаться на месте или идти вспять, полностью теряя надежду на сколь либо оптимистичное будущее. Какой из этих вариантов развития представляется предпочтительным, вряд ли стоит объяснять.
Владимир Мау
Посткоммунистическая Россия в постиндустриальном мире: проблемы догоняющего развития Отправной точкой для нашего анализа является достаточно очевидный тезис о том, что в последней трети ХХ века СССР столкнулся с кризисом индустриальной системы и в настоящее время перед Россией стоит задача продвижения в направлении постиндустриального общества. Поскольку же имеет место существенное технологическое и экономическое отставание России от наиболее передовых стран (что измеряется показателями среднедушевого ВВП или производительности труда), то перед нами со всей остротой встает проблема преодоления этого разрыва, или догоняющего развития.
Таким образом, на рубеже ХХ-XXI вв. Россия столкнулась с вызовами, схожими с теми, которые стояли перед ней на рубеже XIX-XX вв. Впрочем, в отличие от ситуации столетней давности, в настоящее время поднимается вопрос не о догоняющей индустриализации, а о догоняющей постиндустриализации. Именно в этом состоит ключевая долгосрочная проблема развития российского общества. И именно решение задачи сокращения и преодоления отставания от наиболее развитых стран мира может и должно стать центральной идеей, объединяющей общество, его элиту и различные группы интересов.
Мы должны с самого начала ограничить объект нашего исследования именно проблемами специфики догоняющего развития в индустриальном и постиндустриальном мире. Хотя термин "догоняющее развитие" не вполне удачен. Он неточно характеризует те задачи, которые должна решать страна. Экономическая история свидетельствует, что преодоление отставания, выход на передовые экономические рубежи требует не повторного прохождения всех стадий технического прогресса, характерных для развитых стран, но социально-экономического прорыва, основанного на усвоении и переработке технологического, социального, организационного опыта, накопленного развитыми странами. Строго говоря, точнее говорить не о догоняющем развитии, а о стратегии прорыва. Догоняющее развитие как исторический феномен Во-первых, социально-экономическое отставание можно рассматривать лишь применительно к эпохе экономического роста, то есть начиная примерно с конца XVI в.
И совсем по-другому стоит задача, когда имеет место экономический рост, изменяющий условия жизни практически каждого поколения людей. Здесь догоняющая страна должна не просто развиваться, но развиваться быстрее передовой. Кроме того, недостаточно просто воспринимать и адаптировать достижения последней, поскольку такой путь в лучшем случае позволит не увеличивать разрыв, но искать и находить способы (институты, механизмы), не известные более развитой стране. В этом состоит первое правило догоняющего развития - нельзя просто следовать путем наиболее развитой страны.
Во-вторых, проблема отставания возникла лишь на определенном этапе роста, когда произошла дифференциация отраслей и стало ясно, что разные сектора экономики вносят неодинаковый вклад в укрепление экономической (следовательно, и политической, и военной) мощи данной страны. Это не было очевидным практически вплоть до XIX в. Во всяком случае, для А. Смита проблема отставания выступает лишь как количественная, но не структурная. Как известно, А. Смит не видел особой роли промышленности - для него приоритетной отраслью было сельское хозяйство. И это неудивительно, потому что в его эпоху именно аграрные монархии являли собой образцы наиболее сильных и процветающих государств. И именно поэтому Смит считал необходимым проводить такую экономическую политику, которая обеспечивала бы развитие в каждой стране тех секторов, где есть сравнительные преимущества в международном разделении труда. Именно максимально эффективное раскрытие внутренних ресурсов страны представлялось ему главным условием благополучного развития. Эти рекомендации были, таким образом, практически полностью лишены структурного компонента, тех или иных отраслевых приоритетов. Лишь XIX век продемонстрировал, что проблема отставания является в значительной мере структурной, то есть предполагает выделение передовых отраслей и секторов на данной фазе экономического развития. Отсюда следует второй урок: догоняющее развитие всегда предполагает проведение глубоких структурных реформ.
В-третьих, характеристики отставания существенно различаются на разных этапах технологического развития цивилизации. Понятие передовой и отсталой отрасли меняется по мере развития общества. Одна и та же отрасль может из важнейшей предпосылки роста становиться его тормозом (классическим примером является история угольной промышленности). Но в самом общем виде здесь имеет смысл говорить о различии между пониманием отсталости в индустриальном обществе (в сравнении с традиционным) и в постиндустриальном обществе (в сравнении с индустриальным). Именно поэтому возможно и вполне естественно не только превращение отсталой страны в передовую, но и передовой страны в отсталую.
Отставание страны может характеризоваться как количественными, так и качественными индикаторами, причем исключительно важна их взаимосвязь. Наиболее общими количественными характеристиками уровня социально-экономического развития являются, естественно, показатели среднедушевого ВВП - его абсолютный уровень и темпы роста.
Но чисто количественные изменения в показателях уровня экономического развития (включая ВВП) нельзя абсолютизировать еще и потому, что серьезные структурные сдвиги могут сопровождаться падением производства. Напротив, рост объемов производства, даже некоторое ускорение темпов роста может происходить и в условиях начинающегося экономического кризиса. Примером тому может служить опыт позднего СССР: в 1970-е годы количественные показатели роста были хотя и невысокими, но выглядели вполне прилично на фоне стагфляции в западном мире, а после провозглашения политики "ускорения" темпы роста в 1987-1988 гг. даже несколько возросли. Однако, несмотря на статистическое "благополучие", углублялось качественное отставание от Запада и нарастание системного кризиса советского коммунизма.
Для характеристики происходящих в стране процессов (преодоления или сокращения разрыва) могут также использоваться специфические индикаторы, показательные именно для данной фазы социально-экономического развития. Скажем, для периода ранней индустриализации показательными являются количество промышленных предприятий и число занятых на них, применение машин. В эпоху зрелого индустриального общества (когда главным фактором роста эффективности производства была экономия на масштабах) важными индикаторами выступала концентрация капитала и труда, насыщение производства машинами и механизмами, уровень производства угля, чугуна, стали, цемента (в абсолютном выражении и на душу населения). Напротив, в современном раннем постиндустриальном обществе высокий уровень концентрации отраслей, являвшихся предметом гордости индустриальной эпохи, оказывается уже тяжелым бременем (как экономическим, так и социальным), а на передний план выходят показатели, характеризующие развитие высоких технологий, темпы обновления производства, уровень развития социальной сферы (особенно образования и здравоохранения) и вообще сферы услуг.
Особенности анализа догоняющего развития в постиндустриальную эпоху
Существует ряд специфических факторов, существенно затрудняющих анализ догоняющего развития применительно к постиндустриальному миру.
Первое. Постиндустриальное общество находится только в процессе своего становления. Его основные, конституирующие черты, возможно, еще не проявились полностью. Пока даже трудно определенно сказать, в какой мере современное общество несет в себе постиндустриальные признаки.
Второе. Ситуация усугубляется отсутствием вообще какого бы то ни было опыта догоняющего развития в постиндустриальном мире. То есть отсутствует сам феномен, который мы намерены анализировать. Все наиболее успешные примеры догоняющего развития (в том числе и за последние пятьдесят лет) относятся к принципиально иному классу проблем - к трансформации традиционных обществ в индустриальные. Более того, как показывают события последнего десятилетия, пример индустриального скачка этих обществ вовсе не гарантирует им успешную адаптацию к вызовам постиндустриальной эпохи. Быстрый рост Японии и стран Юго-Восточной Азии натолкнулся к началу 1990-х годов на серьезные препятствия, связанные как раз с ограниченностью индустриальной модели роста, и их неспособностью (во всяком случае, пока) перейти в постиндустриальную систему координат. Можно предположить, что с серьезными проблемами такого же рода столкнется позднее и быстро растущий сейчас Китай.
Третье. Сама специфика постиндустриальной системы (в той мере, в какой мы сейчас с ней знакомы) приносит дополнительные аналитические трудности. Важнейшей характеристикой этой системы является очевидное усиление неопределенности всех параметров жизнедеятельности общества. Это связано с двумя особенностями постиндустриального общества, радикально отличающими его от общества индустриального. Во-первых, происходит резкое увеличение динамизма технологической жизни, что обусловливает столь же резкое сужение временных горизонтов экономического и технологического прогноза. Во-вторых, можно говорить о практически безграничном росте потребностей и соответственно резком расширении возможностей их удовлетворения (как в ресурсном, так и в технологическом отношении). Все это многократно увеличивает масштабы экономики и одновременно резко индивидуализирует (можно сказать, приватизирует) ее - как потребности, так и технологические решения становятся все более индивидуальными, что и обусловливает повышение общего уровня неопределенности.
Динамизм предполагает отказ от отраслевых приоритетов, устанавливаемых и поддерживаемых государством. Проблема здесь состоит не в общей неэффективности государственного вмешательства в хозяйственную жизнь, а в изменении самих принципов функционирования экономической системы. Если в индустриальную эпоху можно было наметить приоритеты роста на 30-50 лет и при достижении их действительно войти в число передовых стран (что и сделали в свое время сперва Германия, а потом Япония и СССР), то теперь приоритеты быстро меняются. Скажем, можно попытаться превзойти весь мир по производству компьютеров на душу населения, разработать программы производства самых лучших в мире самолетов и телефонов, но к моменту их успешного осуществления выяснится, что мир ушел далеко вперед. Причем ушел в направлении, о существовании которого при разработке программы всеобщей компьютеризации никто и не догадывался. Поэтому главными в наступающую постиндустриальную эпоху являются не "железки" (пусть даже и из области пресловутого "хай-тека"), а информационные потоки. Злоупотребление государства пресловутым стратегическим планированием есть "пагубная самонадеянность" (если использовать выражение Ф. Хайека) и может привести лишь к консервации отставания.
Тем самым проблема выявления сравнительных преимуществ страны становится гораздо более значимой, чем в условиях индустриализации. Вновь, как и на ранних стадиях современного экономического роста, необходимо отказаться от заранее заданных и предопределенных секторов прорыва и ориентироваться на выявление тех факторов, которые наиболее значимы для данной страны при данных обстоятельствах.
Индивидуализация обусловливает важность децентрализации. Если для индустриального общества важнейшей характеристикой была экономия на масштабах, то в постиндустриальном мире роль ее все более сокращается. Разумеется, там, где остается массовое типовое производство, сохраняется и экономия на масштабах, сохраняется и роль крупнейших централизованных фирм. Но по мере того как на первый план выходят наука и возможности ее практического применения в экономической и социальной жизни, снижается и возможность экономии на масштабах, а за этим и созидательный потенциал централизации. Крах советского строя в значительной мере был связан с тем, что основанная на централизованном принятии решений система оказалась в принципе неспособной решить задачу "превращения науки в непосредственную производительную силу общества", хотя об этом с 1970-х годов постоянно говорилось на съездах КПСС. Роль государства в решении задач догоняющего развития С учетом всех перечисленных выше факторов и ограничений можно попытаться сформулировать контуры практической политики, которые обеспечивали бы в настоящее время решение задач догоняющего развития.
Традиционно политика догоняющего развития предполагает выполнение государством специфических функций, которые, собственно, и делают возможным преодоление разрыва с более развитыми странами. Вопрос о роли государства всегда вызывал особенно острые дискуссии, поскольку всегда выходит за рамки теоретической полемики и непосредственно отражает политическую борьбу, ведущуюся во всяком обществе, осознающем проблему своей отсталости и не желающем смириться с подобным положением дел. По нашему мнению, базовые ориентиры (методологические принципы) исследования данной проблемы содержатся в работах А. Гершенкрона, хотя они (эти ориентиры), естественно, должны претерпеть существенную трансформацию, чтобы стать приложимыми к проблемам развития современного общества.
Гершенкрон выделяет два аспекта деятельности государства в догоняющем обществе - "негативный", и "позитивный. Если первая группа факторов создает общую основу для структурной трансформации и ускоренного экономического роста, то вторая представляет собой набор социально-экономических обстоятельств, трансформирующих рост из принципиально возможного, потенциального, в реальный.
"Негативная" роль государства, по Гершенкрону, состоит в ликвидации препятствий к экономическому росту: создание благоприятной среды, снятие институциональных ограничений, обретение страной политической стабильности. Конкретный набор действий зависит здесь от обстоятельств исторического развития страны, от наличия или отсутствия факторов, сковывающих экономическое развитие на данном уровне развития производительных сил. Причем очень часто речь идет об обстоятельствах, ранее созданных самим же государством.
К "позитивным" предпосылкам относится комплекс специальных мер по стимулированию ускоренного развития. Они не менее разнообразны и по сути выступают как определенные институты, обеспечивающие экономический рост. В разных странах и в разные эпохи важнейшими для роста институтами могли быть инвестиционные банки (в Германии) или прямое государственное участие в экономической жизни (в России конца XIX - начала XX вв.).
С чем же связана значительная позитивная роль государства в решении задач догоняющего развития? Возможны два варианта ответа на этот вопрос. Гершенкрон, основываясь исключительно на опыте индустриализации, объяснял ее уровнем отсталости страны: чем сильнее отсталость, тем активнее должно вмешиваться государство непосредственно в хозяйственный процесс. По мере преодоления отсталости роль государства может несколько ослабевать, оно, скажем, уступает место банкам, как это было в относительно более развитой Германии. Другой ответ на вопрос о масштабах государственного вмешательства связан с опытом последних десятилетий ХХ в.; он позволяет предположить, что роль государства в немалой степени зависит и от этапа общественно-экономического развития, существенно различаясь в индустриальном и постиндустриальном мире. На этой стороне дела остановимся подробнее.
Отличие позитивной роли государства в индустриальном и постиндустриальном мире связано в первую очередь с характером производительных сил той или иной эпохи. Их качественное различие, о котором шла речь в предыдущем разделе, предопределяет расхождение (точнее, противоположность) принципов поведения государственной власти в области решения задач технологического прорыва. В индустриальном обществе центральным вопросом государственной политики является концентрация ресурсов на прорывных направлениях технического прогресса, мобилизация всех сил и средств, доступных данному обществу. Принципиально иной уровень технологической неопределенности делает такого рода политику в постиндустриальном обществе невозможной и неэффективной. Вместо концентрации ресурсов главной задачей становится обеспечение максимальной адаптивности общества и каждого экономического агента, создание такой политической и правовой среды, в которой все они ориентированы на активное выявление и максимально полное удовлетворение интересов и потребностей своих контрагентов (друг друга).
Определим набор экономико-политических условий, способствующих, как нам представляется, решению задач догоняющего развития в постиндустриальном обществе. Иными словами, речь пойдет о некотором перечне позитивных аспектов государственной политики в современном мире.
Политический режим. Прежде всего, встает вопрос об обеспечении политической стабильности и адекватности политического режима, стоящим перед данной страной задачам. Экономистами и политологами подробно проанализирована связь между социально-экономическим и политическим развитием. Но, по-видимому, существует также связь между уровнем социально-экономического развития общества и политическим режимом, наиболее благоприятным для преодоления разрыва с наиболее развитыми странами. Иными словами, тип решаемых задач связан определенным образом с этапом (уровнем) социально-экономического развития, и поэтому политический режим, оптимальный для догоняющей индустриализации и постиндустриализации, должен различаться.
Достаточно очевидно, что если индустриальный прорыв отсталых стран требовал авторитарных режимов, способных сконцентрировать силы и средства на приоритетных направлениях, то постиндустриальный прорыв возможен лишь в условиях устойчивой демократии. В работах последнего десятилетия было показано, как и почему экономический рост формирует общую основу для утверждения политической демократии и гражданских свобод. Однако в обществе, развитие которого основано на движении информационных потоков и индивидуализации потребностей, не менее важна и обратная связь: для современного экономического роста нужны соответствующие политические предпосылки - институты, гарантирующие свободу (политическую, интеллектуальную) и собственность (опять же не только и даже не столько на материальные продукты, сколько интеллектуальную собственность).
Обеспечение адаптивности общества предполагает раскрытие творческой активности всех агентов и вряд ли достижимо при подавлении их инициативы - как экономической, так и политической. Свобода творчества, свобода информационных потоков, свобода включения индивидов в эти потоки является важнейшей предпосылкой прорыва. Иными словами, необходимо создание политических и экономических условий, благоприятных для развития в стране интеллекта. Перефразируя известный штамп советских времен, можно сказать, что свобода превращается в непосредственную производительную силу общества. В настоящее время (на современном этапе развития производительных сил) связь адаптивности и либеральной демократии выглядит достаточно очевидной.
Еще одно политическое обстоятельство, которое должна обеспечивать власть и которое является важным при любом типе догоняющего развития, состоит в поддержании консенсуса (единства взглядов) по базовым принципам и ориентирам развития между основными группами и социальными слоями, особенно в рамках политической, хозяйственной и интеллектуальной элиты страны. Речь идет о необходимости формирования и поддержания общности представлений элиты о желательных направлениях и перспективах национального развития.
Собственность. Формирование адекватной системы отношений собственности является еще одной фундаментальной задачей власти. Применительно к постиндустриальному обществу речь должна идти о гарантиях прав частной собственности, что непосредственно связано с обеспечением условий для творческой личности. Это достаточно общее утверждение должно находить реализацию в ряде конкретных аспектов функционирования отношений собственности.
Особую сложность здесь представляют проблемы функционирования и обеспечения прав интеллектуальной собственности. Достаточно распространено предположение о том, что обеспечение строжайшего соблюдения прав интеллектуальной собственности является одним из главных условий постиндустриального прорыва. Вместе с тем есть и работы, отстаивающие противоположный тезис: быстрый рост в мире постиндустриальных ценностей требует максимально полного снятия ограничений на движение информации, а значит, и отказа от права частной собственности на продукты интеллектуального труда.
Пока эта дискуссия носит довольно умозрительный характер поэтому, максимум, что мы можем, так это высказать некоторое предположение: для стран-пионеров постиндустриализации защита прав интеллектуальной собственности была весьма важна (или даже играла критическую роль), тогда как для догоняющего развития в эту эпоху значительную роль играют простота и максимальная доступность информационных ресурсов (сведений о новых явлениях и технологиях). Тем более что сроки эффективного использования нового знания резко сокращаются из-за ускорения научно-технического прогресса и распространения информации.
Экономическая свобода. Политическая свобода в постиндустриальном мире неотделима от свободы экономической. Статистическим показателем, более или менее адекватно отражающим уровень экономической свободы, может служить бюджетная нагрузка в ВВП. Вывод о необходимости обеспечения достаточно низкой бюджетной нагрузки (порядка 20-25% бюджета расширенного правительства в ВВП) для достижения высоких темпов роста остается предметом дискуссии с точки зрения как адекватности его измерения, так и применимости данного индикатора в динамическом анализе (ускоряется ли рост при снижении бюджетной нагрузки?). Анализ существующего (хотя и достаточно ограниченного) опыта развития постиндустриального мира позволяет сделать пока лишь два вывода.
Во-первых, для решения задач догоняющей постиндустриализации бюджетная нагрузка должна быть, по-видимому, ниже, чем у стран-пионеров. В этом состоит существенное отличие от догоняющей индустриализации, для которой характерна более высокая концентрация ресурсов в бюджете именно догоняющих стран. Более низкая бюджетная нагрузка корреспондирует с высокой технологической и экономической неопределенностью: относительно большие ресурсы должны оставаться в руках частных субъектов экономической жизни.
Во-вторых, бюджетная нагрузка является проблемой не только количественной, но и структурной. Важны не только цифры, характеризующие масштабы государственного вмешательства, но и направления использования этих средств. Так, более развитая система образования является важнейшим фактором постиндустриализации, а это требует соответствующих государственных расходов.
Заимствование институтов. Догоняющее развитие предполагает формирование новой системы институтов. Сложность, однако, состоит в невозможности прямого и однозначного заимствования институтов, сформировавшихся в странах-пионерах. Некоторые из этих институтов играют, так сказать, универсальную роль, то есть важны для устойчивого функционирования любого развитого общества. Но далеко не все они способны играть однозначно позитивную роль в преодолении разрыва в социально-экономическом развитии. В ряде случаев институт, доказавший свою эффективность в развитом обществе, может быть тормозом на пути ускоренного развития отсталой страны. И напротив, вроде бы устаревшие институты подчас играют роль фактора, ускоряющего рост. Наконец, далеко не всегда институты, вроде бы способные обеспечить экономический рост, приживаются в иной социальной или культурной среде.
В общем плане можно разграничить: (1) институты, важные для устойчивого функционирования экономики в современном обществе; (2) институты, характерные для развитого общества, но препятствующие решению задач догоняющего развития; (3) институты, отсутствующие в передовых странах, но обеспечивающие решение задач догоняющего развития. Это разграничение весьма условно. На разных этапах экономического развития и в разных странах значение отдельных институтов может быть прямо противоположным. Наиболее яркими примерами являются частная собственность и конкуренция, ограничение которых было типично для догоняющего развития в эпоху зрелого индустриализма, тогда как в постиндустриальном обществе гарантии частной собственности и стимулирование конкуренции оказываются (или могут оказаться?) важными факторами прогресса.
Структурная политика. В постиндустриальном мире конкуренция вновь становится значимым фактором экономической жизни, из чего следует вывод о необходимости ограничения роли индивидуальных хозяйственных решений государственной власти (то есть прямого вмешательства государства в хозяйственную жизнь) и повышении роли решений универсальных. Государство должно, прежде всего, обеспечивать возможность отдельных хозяйственных агентов принимать решения и нести ответственность за результаты их реализации. Иными словами, оно должно жестко поддерживать единые правила поведения.
Отказ от отраслевых приоритетов не означает отказа от приоритетов при принятии экономико-политических (и в том числе бюджетных) решений в принципе. Многочисленные исследования свидетельствуют об исключительной важности вложений в человеческий капитал и, особенно, в образование и здравоохранение. Этот фактор был весьма важен и в период индустриализации, а в современных условиях его значимость становится просто исключительной. По-видимому, способность государства сконцентрировать ресурсы на развитии образования и здравоохранения выступает одним из важнейших факторов ускорения социально-экономического развития в постиндустриальную эпоху. Причем государственное участие в этом деле играет очень важную роль, поскольку в относительно отсталой стране возможности частных инвестиций в образование являются довольно ограниченными.

Евстигнеева Людмила Петровна
д. э. н., главный научный сотрудник Института экономики РАН
Евстигнеев Рубен Николаевич
д. э. н., проф., завцентром Института экономики РАН (Москва)

В течение нескольких десятилетий проблема конвергенции как сближения двух мировых систем не сходила с повестки дня. Шли годы, но ни так называемый полный хозрасчет, ни самофинансирование не приблизили социализм к капитализму. Ни на йоту не стал ближе к реальному социализму и капитализм с его индикативным планированием и успехами в социальной сфере. Наоборот, разрыв между капиталистической и социалистической системами углублялся, пока не завершился крахом последней. Другой пример - выравнивание уровней экономического развития республик (в СССР) и регионов в России. Сколько бы дополнительных инвестиций ни вкладывали в субъекты Федерации, какие бы трансферты, налоговые и прочие преференции ни вводили, эти уровни так и не удается сблизить, хотя общий подъем экономики налицо.
В том же ряду находится понятие догоняющего развития, то есть выравнивания уровней экономического развития стран посредством повторения исторического пути, пройденного зрелыми странами. В качестве соответствующих образцов чаще всего называют Японию и азиатских «тигров». Действительно, эти страны добились впечатляющих успехов, как и Китай сегодня. Но - подчеркнем - вовсе не из-за копирования опыта развитых стран, а благодаря умелому использованию своих конкурентных преимуществ.
Не странно ли, что, упорно отстаивая идеи конвергенции двух систем, выравнивания уровней развития регионов и догоняющего развития (это, в сущности, однопорядковые явления), ученые-обществоведы до сих пор не попытались проникнуть в тайну увеличивающегося несоответствия их результатов поставленным целям. Попробуем ответить на вопрос: почему и в настоящее время не удается встроить локальные экономики в процессы глобализации и более или менее сблизить уровни развития стран?

Догоняющее развитие как феномен глобализации

На деле никакого выравнивания развития стран путем простого подражания не происходит. Тенденция прямо противоположная. Воспользуемся данными из недавнего исследования, выполненного в Китае. По показателю ВВП на душу населения, рассчитанному в ценах 2000 г., абсолютный разрыв между странами с низким и высоким уровнями дохода (сравнивается 131 страна) возрос за 1960 - 2000 гг. с 8584 до 25 767 долл., а относительный - с 42-кратного до 66-кратного. По показателю ВВП на душу населения (с учетом ППС), рассчитанному в ценах 1990 г., абсолютный разрыв между странами с низким и высоким уровнями дохода возрос за тот же период с 6577 до 21. 163 долл., а относительный - с 6-кратного до 21-кратного (Хэ Чуаньци, 2011. С. 233).
Сохранится ли такая тенденция еще некоторое время, пока возможности преодолеть отставание от развитых стран будут по-прежнему зависеть от баланса конкурентных преимуществ развивающихся и развитых стран (в тех или иных сегментах реального или финансово-денежного секторов), от успехов и неудач экономической внутренней и внешней политики? Названные преимущества как особый конкурентный механизм сегодня почти исчезли вследствие монополизации рыночных ниш (поддерживаемой ВТО и другими формами межгосударственных союзов). Более того, механизму конкурентных преимуществ уже реально противостоит механизм целостности (глобализации) мирового рынка. Его содержание объединяет все процессы обобществления производства (товарные или стоимостные линии, кластеры, приоритетные позиции финансово-денежных рынков).
Глобальная экономика все больше проявляет себя как экономика конвергентная, стремящаяся найти для национальных рынков эффективное место в структурах мирового. Собственно говоря, смысл догоняющего развития в том и состоит, чтобы соединить усилия догоняющих и развитых стран и попытаться встроить локальную экономику в процессы международной интеграции. Понимаемая таким образом конвергенция - очень важный механизм догоняющего развития, подготавливающий бизнес к эффективному усвоению взаимного опыта конкурирующих сторон 1 .
Но какое место в процессах самой глобализации занимает выравнивание уровней экономического развития стран? Почему мировой рынок сопротивляется такому выравниванию? Конечно, процесс глобализации, рыночный по своей природе, очень противоречив. Однако надо объяснить, почему эти противоречия направлены против выравнивания. Ведь, по нашему мнению, догоняющее развитие - проблема уже не национальных рынков, а мирового. Итак, что было в начале?
Во-первых, после окончания Второй мировой войны наблюдался аномально высокий восстановительный рост. Со временем имевшиеся ресурсы производственных мощностей и рабочей силы оказались исчерпанными, и мировая экономика стала расти медленнее. Это произошло в 1970-х годах (см.: Гайдар, 2003).
Во-вторых, догоняющий экономический рост многие считают нормальным компонентом развития мировой экономики, имея в виду, что в нем сочетаются и тенденции выравнивания, и неравномерность. Так, в XX в. огромные успехи неожиданно продемонстрировала Япония, заняв высокое место в ряду мировых лидеров.
В-третьих, глубокие экономические кризисы (как мировой кризис 2007-2009 гг., который, по мнению многих экспертов, может длиться еще несколько лет) могут резко изменить рейтинги стран, более того, вызвать лавинообразный спад хозяйственной деятельности в странах со стабильной экономикой. С такой угрозой сталкивается, например, Европейский союз.
В-четвертых, трансформационный кризис в России и других постсоциалистических странах в 1990-е годы был связан с переходом от централизованно планируемой экономики к рыночной, который сопровождался разрушением реального сектора. Это потребовало не столько восстановительного, сколько «преобразовательного» роста, при котором стали набирать силу такие процессы, как формирование адекватной рынку финансово-денежной системы, перестройка социально-экономической системы, прежде всего социалистического российского общества, на основе частной собственности, трансформация массового сознания, постепенно обретавшего способность воспринимать процессы глобализации.
Сдвиг от социализма к рыночной экономике относится, по-видимому, к эндогенным эволюционным процессам мировой экономики, которые можно поставить в один ряд с кризисами типа Великой депрессии. Если тогда происходило становление национального денежного капитала, то с середины 1970-х годов высокими темпами стал формироваться мировой глобальный денежный капитал.
Формирование мирового финансового капитала определяет возникновение нового типа стратегического рынка, который, как мы считаем, заменит сетевую конструкцию мирового рынка вертикальной. Мы имеем в виду последовательность открытых рынков: финансового капитала - денежного капитала - производительного кластерного капитала - социального капитала. Стратегический рынок финансового капитала образует целостную систему трансакций (ценовую, правовую, социальную и информационную). Эта система формирует стратегический инвестиционный квант, вписанный в структуру большого Кондратьевского цикла (БКЦ) и вовлекающий в производство как внутренние, так и международные инвестиции.
Кризисный переход от глобального денежного капитала к финансовому - уже не слабо управляемая стихия, а эндогенная эволюция, механизм которой опирается на рыночную самоорганизацию и синергетические принципы. Мировая экономика начинает осваивать синергетику, но это обстоятельство изучено слабо. Научная общественность все еще склонна связывать особенности современной глобальной экономики с технологическими аспектами индустриальной и постиндустриальной эпох (Глазьев, 2012. С. 29, 31-32). Между тем, чтобы сравняться с передовыми странами, слаборазвитые страны не должны искать ключ к развитию в технике и технологии. Нельзя стать лидером, играя роль «великого комплектующего». В России с ее огромной территорией, климатическим разнообразием и возможностями культурного роста решение проблемы догоняющего развития должно опираться не столько на традиционные экономико-технологические возможности, сколько на факторы ментальности, специфику страны с точки зрения прежде всего образа жизни, и только во вторую очередь - на особенности способа производства.
В-пятых, если страны-лидеры во второй половине XX в. превратились в постиндустриальные общества, то Россия отстала от них на 40-60 лет. Более того, отставание (например, от Франции и Германии) было устойчивым на протяжении полутора веков. Е. Гайдар полагал, что «имеет смысл проанализировать то, как страны развивались не в течение последних трех или десяти лет, а на длительной исторической дистанции, на протяжении последних двух веков» (Гайдар, 2003. С. 28). С 1820-х годов до 1913 г. душевой ВВП в России лишь незначительно отклонялся от среднемировых значений и от показателей США и Англии. Однако после 1913 г. разрыв между Россией и развитыми странами стал резко увеличиваться. И здесь мы, следуя логике Гайдара, переходим от экономики к истории.
Временные вехи истории Гайдар связывает с мировыми и гражданскими войнами. Но, подчеркнем, эта связь может быть исследована и вполне экономически - с точки зрения периодов социального подъема и спада, в которых проявляется активность или, напротив, пассивность населения и рынка в ходе больших Кондратьевских циклов. Эти циклы носят нелинейный характер, так как основные рыночные тренды, присущие внутреннему строению БКЦ (объемные и структурные показатели ВВП и национального дохода, занятости, уровня зарплаты, капиталоемкости ВВП и капиталовооруженности труда, уровня внутренних и внешних цен и т. п.), будучи интегрированными, выявляют природу эндогенной эволюции. Нелинейность, таким образом, сочетается с линейностью, что позволяет исследовать как экономический, так и исторический процессы с учетом множества разных факторов.
В этом контексте интерес представляют работы X. Мински, который изучает исторические типы рынков, акцентируя внимание на регуляторных свойствах системы капиталов, присущих каждому из пяти исторических (по Мински) типов экономики. Автор (вместе с Ч. Уоленом) выделяет следующие формы капитала, составляющие основу системы рыночного управления макроэкономикой: коммерческий капитализм; промышленный капитализм; финансовый капитализм, сложившийся на рубеже XIX-XX вв. и просуществовавший до Великой депрессии; менеджерский капитализм, охвативший период с конца 1930-х до начала 1970-х годов; капитализм денежных менеджеров (современная стадия) (см.: Розмаинский, 2009. С. 38).
Как бы ни складывалась ситуация в мировой экономике, ее необходимо учитывать при реализации управляющих функций капитала. Эта проблема рождается в рамках конвергентной схемы «капитал - государство», которая описывает исторические ступени политизации экономики и общества. Неверно считать государство чем-то внешним по отношению к рынку. Деление экономики на микро- и макроуровни существует внутри рынка. Особенности современного рынка и участия государства в нем не оставляют никаких сомнений в том, что они образуют единую экономическую, политическую и социальную систему. Это единый сложноорганизованный субъект: человек - социально-экономическая система - государство - социум.
Современное общество имеет дело с урезанной субъектной структурой: социально-экономическая система, представленная гражданским обществом, и государство. В недалеком будущем государство будет функционировать не только как политический институт, но и как комплексная экономическая и социально-культурная структура, в которой человек займет свое место, базируясь на более сложном фундаменте, чем нынешняя экономика. Имеется в виду система «капитал - доход», развернутая в особую воспроизводственную модель, которую мы называем «двойной экономической спиралью» (она создается рынком финансового капитала и не может возникнуть в условиях современной глобализации, базисом которой служит денежный капитал).
В своей исторической памяти общество хранит образ того времени, когда рынок опирался лишь на две трансакции - ценовую и правовую. Тогда он, будучи рынком свободной конкуренции, реально выступал антиподом государства. Современный рынок, развивая формы единства разных уровней экономической системы, в итоге приводит к удвоению системы трансакций. К исторически первым, которые исследовал Р. Коуз, добавились социальная и информационная. Современная экономика в целом становится рыночной, макро, политизированной, стремится закрепить демократию. Вместе с тем это не означает, что она упрощается: на наших глазах происходит становление стратегического рынка, причем с активным участием мировых инвестиций.
Как влияет усложнение рынка на процессы догоняющего развития? Здесь важен феномен интеграции, которая формирует эффективные структуры производственных факторов, локализует и соответственно упрощает их. В этом смысле можно говорить о самоограничении принципов конкурентного рынка на безграничных просторах глобального. Что сильнее: глобализация или традиционное стремление национальных рынков, поддерживаемое государствами, к самостоятельности? Экономика, в отличие от политики, охотно и успешно ищет компромиссы и находит их. Эту миссию выполняет система трансакций.
Система трансакций (ценовых, правовых, социальных, информационных) отражает метаморфозу капитала: его переход из потенциального состояния капитала-собственности как свернутого рынка в кинетическую форму взаимодействующего бизнеса в рамках хозяйственной коммуникативной практики. Капитал как свернутый рынок (система собственников) выступает системной динамической воспроизводственной формой национального богатства - условий физического и духовного существования своего социума. Будучи развернутым в рынок, капитал приобретает кинетическую размерность действия и взаимодействия коммуникативного бизнес-пространства.
Итак, собственность на капитал - это субъектная форма рынка и одновременно его свернутая, потенциальная форма. Ее раскрытие предполагает взаимодействие рынка и государства. Именно такое взаимодействие обеспечивает трансформацию потенциальной социальной энергии общества (его динамического потенциала) в кинетическую энергию экономического взаимодействия (как коммуникативной практики на базе институтов спросового потенциала).
Социальный энергетический и экономический спросовый потенциалы необходимо сопряжены друг с другом. Их объединяют и разделяют единство и различие рынка микроэкономики (его в определенной степени представляет модель рынка свободной конкуренции) и рынка макроэкономики (ее наиболее адекватно выражает кейнсианская модель параметрического равновесия мультипликаторов).
Микроэкономика предполагает выбор эффективных решений в границах оптимального поля возможностей рынка свободной конкуренции. Догоняющее развитие осуществляется в этом случае в рамках рационального выбора рациональными субъектами рынка под контролем права и ценовой политики.
Выбор вариантов развития в сфере макроэкономики происходит иначе. Прежде всего здесь господствует свободный выбор внутри системы «субъект - объект». Свобода распространяется не только на поведение субъекта по отношению к объекту, но и на коммуникативную практику в целом, включая отношения «объект - субъект», «субъект - объект», «субъект - субъект», «объект - объект».
Отсюда следует, что догоняющее развитие имеет четкую границу. В традиционном понимании оно прекращается там, где заканчивается микроэкономика и завершается становление первых двух трансакций, ценовой и правовой. С возникновением двух новых трансакций - социальной и информационной - начинается эпоха макроэкономики и политизации.
В этих условиях догоняющее развитие обретает совершенно новые черты. В нем осуществляются внутренние функции экономического роста как целостной воспроизводственной модели национального рынка. Государство всячески поддерживает открытую экспортно-импортную политику, а значит - политику рационализации на уровне конкурентоспособности на мировом рынке. Тем самым глобализация служит социальной опорой национального государства, а современное догоняющее развитие становится геополитикой.
Эпоха макроэкономики и политизации превращает догоняющее развитие в современный конкурентный геополитический универсальный механизм. В нем функционируют институциональные субъекты, связанные, наряду с ценовой и правовой, также социальной и информационной трансакциями. Это позволяет ставить вопрос о снятии различий между макро и микро, или о примате макроэкономики по отношению к микроэкономике и наоборот. Можно сказать, что политизация как бы реанимирует рынок свободной конкуренции, расширяя границы конкурентного национального рынка за счет его включения в глобальную систему экспортно-импортных и финансово-денежных отношений.
Несмотря на показанное выше кардинальное изменение ситуации, большинство экономистов продолжают настаивать на понимании догоняющего развития как имитации опыта развитых стран. Разнообразные аргументы в защиту этого тезиса, противопоставляя ему идею «рядоположенности» цивилизаций или культур, приводит, например, А. Вишневский (Вишневский, 2002). Безусловно, факторы экономического роста, первоначально окрашенные в национальные цвета, в последней четверти прошлого века приобрели глобальную окраску, стали интернациональными. Рационализм как будто празднует сегодня сокрушительную победу над «почвенничеством».
Вместе с тем к концу XX в. в странах с низким уровнем развития обострилось чувство этнической, религиозной и культурной идентичности. Мир оказался на пороге уникального явления: возвращения «почвы» при одновременно меняющемся характере глобализации. В догоняющих странах зреет понимание того, что новая «почва» открывает для них возможности более эффективного и быстрого развития. Поэтому усиливается интерес к изучению такого «почвенничества», которое неизбежно связано с модификацией классических теорий роста. Необходимо осмыслить рационализм на цивилизационной основе.

Догоняющее развитие в контексте теорий экономического роста

Сначала выясним, как соотносятся друг с другом «большие» теории экономического роста и отпочковавшиеся от них, но не потерявшие генетической связи с «родителями» «малые» теории догоняющего развития. И те и другие привержены новым классическим постулатам (отметим, что сдвиг от линейного подхода к нелинейному неминуемо приведет к отказу первых и вторых от беспрекословного следования стандартной экономической теории). А отличает их друг от друга то, что первые теории носят фундаментальный, академический характер, а вторые склонны исходить из анализа живых практик 2 .
Сказанное позволяет не разделять в принципе нарождающиеся новые элементы теории роста в «больших» и «малых» теориях. Акцентируя внимание на вторых, мы хотим лишь показать, с одной стороны, их часто главную роль в выявлении этих элементов, а с другой - все отчетливее осознаваемое ими практическое значение своевременного отказа от традиционной политики догоняющего развития.
Один из ведущих теоретиков догоняющего развития, «рыночник» М. Абрамовиц выдвинул гипотезу, согласно которой догнать развитую страну можно лишь тогда, когда уже имеется такой базовый элемент национального догоняющего потенциала, как «потенциальные социальные возможности» (social capabilities) - способность усваивать новые технологии, привлекать капитал и участвовать в глобальных рынках. Его последователи Дж. Сакс и Э. Уорнер, обнаружив, что среднегодовые темпы прироста ВВП на душу населения в странах с открытой экономикой составили в 1970 - 1989 гг. 4,5%, ас закрытой - 2% (обследовалось 111 стран), сделали вывод, что только свободная торговля и открытость экономики могут обеспечить конвергенцию.
В основе постулата об открытости экономики лежит методологическое требование идентифицировать научный подход как рациональный. Западная наука не сомневается и сейчас, что глобализация несет в себе потенциал конвергентного экономического роста и, следовательно, задает рыночные условия для повышения эффективности на мировом и локальном рынках.
Одной из самых серьезных проблем догоняющего развития выступает участие государства в этом процессе, поскольку мировая экономика функционирует посредством не столько экономических (воспроизводственных) механизмов, сколько политических. Глобализация представляет собой пространство политизированной экономики. Догоняющее развитие означает историческую необходимость пройти путь рационализации национальной экономики, открытой для науки и практики классикой и неоклассикой, кейнсианством и посткейнсианством, монетаризмом и процессами глобализации. В этом отношении теоретический базис догоняющего развития изучен недостаточно.
Например, согласно гипотезе Гершенкрона, отсутствующие в стране предпосылки для догоняющего развития должно восполнить государство. Именно «государственная политика является важнейшим фактором, который может склонить ечашу весов к использованию преимуществ отсталости» (см.: Burkett, Hart-Landsberg, 2003. P. 233). Нередко это вызывает социальную напряженность, что сдерживает рост. Тем не менее государство должно с помощью соответствующих финансовых институтов развивать первичную промышленную инфраструктуру, направлять ресурсы в ведущие отрасли, а также в сельское хозяйство и природопользование на современных принципах экологии. Спектр возможностей эффективно участвовать в глобализации может быть намного шире, если развитые государства включат в свои внешнеэкономические отношения элементы некоторого цивилизацион-ного «патернализма», например, дополняя бизнес разными формами социального общения.
Профессор Колумбийского университета Р. Нельсон в октябре 2005 г. в речи по случаю присуждения ему премии В. Леонтьева обратил внимание на другую, с его точки зрения, более значимую, чем роль рынка или государства, проблему. До недавнего времени считалось, что иностранная помощь, поощряемая соответствующей внутренней политикой, может решить все проблемы страны. Сегодня большинство экспертов полагают, что это неверно. Масштабные внешние инвестиции необходимы, но недостаточны. (К тому же они способны вызвать эффект вытеснения (crowding-out effect) внутренних инвестиций.) Простое копирование вводит в заблуждение, ибо не означает воссоздания желаемого образца.
Главный вывод, который делает Нельсон: «В XXI в., чтобы догнать, страна должна мобилизовать достаточные собственные силы в соответствующих областях науки и технологий». Этот процесс включает: обучение на Западе и консультации западных специалистов на своей территории; быстрое развитие местной системы образования; заимствование технологий развитых стран. По мере ужесточения условий оказания помощи со стороны развитых государств догоняющие страны начинают менять свою стратегию, выдвигая на первый план продвинутое обучение и развитие исследовательской базы (Nelson, 2005).
Стандартная теория, по мнению автора, не учитывает одну существенную особенность инновационного развития в догоняющих странах: они пока не пережили разрыв со своим привычным национальным опытом, поэтому характеризуются очень высокой степенью неопределенности и рисков. И еще одна особенность. Все возрастающую роль в поддержке и усвоении инноваций в догоняющих странах играют, наряду с фирмами, другие институты: местные государственные университеты и прикладная наука, а также сельское хозяйство и медицина, более приспособленные к внутренним условиям. И только «по мере приближения к развитым странам граница между хитроумной имитацией и творческим созданием новых продуктов и процессов начнет стираться» (Nelson, 2005). Нам представляется, что автор недооценивает потенциал развивающихся экономик в плане повышения эффективности консервативных традиционных продуктов.
Обратимся к работе еще одного исследователя - австралийца Дж. Мэтьюза, задавшегося вопросом: «В какой степени институты и стратегии, применявшиеся в послевоенный период, могут, после соответствующей модификации, использоваться в новых условиях?» (Mathews, 2006. Р. 313). Ответ на поставленный вопрос автор связывает со стратегическим выбором национальных фирм в условиях глобализации. Используя свои конкурентные преимущества в процессе аутсорсинга со стороны развитых государств, фирмы развивающихся стран «могут рассчитывать на то, что они станут игроками в глобальной экономике и таким образом внесут вклад в подъем экономики собственных стран».
Мэтьюз отмечает связанный с этим важный факт: «Сейчас мы вошли в новую фазу глобализации, когда стоимостные цепочки, которые обеспечивают взаимодействия в мире, уже не контролируются, как правило, одной ТНК, а дезагрегированы, образуя так называемые глобальные цепочки создания стоимости (global value chains)» (Mathews, 2006. P. 313). Будучи источником потенциального технологического прогресса и интеграции, финансовые цепочки приходят на смену производственным и товарным.
Приведенные примеры, число которых можно множить, показывают, что нарождающиеся внутренние факторы развития, выявляемые «малой» теорией, незаметно подтачивают основополагающий принцип традиционного догоняющего развития - непременную имитацию пути, пройденного развитыми странами. Но пока это скорее внешние приметы в отсутствие углубленного анализа явлений, которые стоят за ними, что и должно составлять главную заботу стран в будущем.
«Большая» теория движется в том же направлении, что и «малая», задавая общие параметры развития. Важнейший вывод современных экономических исследований состоит в том, что «основные утверждения неоклассической модели экономического роста не подтверждаются практикой» 3 . Впрочем, как и классической. Имеется в виду, в частности, самокритика в 1990-е годы экзогенной модели роста Р. Солоу и Т. Суона (1956 г.). Причем речь шла не только о необходимости расширить структуру факторов роста, введя их одновременно в состав эндогенной модели. Авторы признали неверными попытки ввести в эндогенную модель роста технический прогресс в качестве главнейшего и целостного фактора. До сих пор указанная точка зрения никем не оспорена. Но такую методологическую возможность, по нашему мнению, предоставляет синергетика.
Солоу, напомним, выделил три этапа развития теории экономического роста (Солоу, 1996. С. 66-77). Первый этап связан с работами Р. Харрода и Е. Домара. В этом случае главным объектом анализа был послевоенный восстановительный рост. Соответственно прежде всего изучалось общее рыночное равновесие с точки зрения эффективности распределения национального дохода.
Второй этап пришелся на 1950-е годы. Тогда лидировал сам Солоу. Этот этап продлился до середины 1970-х годов. Важнейшие исследования концентрировались вокруг неоклассических моделей, которым противостояли посткейнсианские модели роста. Если на первом этапе доминировала идея экзогенного характера распределения труда, капитала и национального дохода, то в неоклассических моделях капиталоемкость ВВП рассматривали как эндогенную переменную, изменение которой предполагалось произвольным. Как отмечал Солоу, такое изменение можно было объяснять постфактум, но оно не вытекало из логики самой моде л pi. С его точки зрения, «эта версия модели эндогенного роста очень шаткая. Она не может устоять без строго постоянной отдачи капитала. Но надеяться на такую удачу - значит уповать на добрую волшебницу» (Солоу, 1996. С. 73). Поэтому Солоу перенес идею эндогенного технического прогресса на возможные отдельные конкретные компоненты, что позволяет в таком расщепленном виде сделать технический прогресс неотъемлемой частью модели экономического роста.
Третий этап стал реакцией на проблемы и противоречия неоклассических и посткейнсианских моделей и, в свою очередь, породил череду вопросов и ответов. Солоу высоко оценил работы П. Ромера и Р. Лукаса, которые сформулировали проблему возрастающей общественной отдачи от вложений в НТП и человеческий капитал при условии, что отношение нормы сбережений к национальному доходу равно отношению национального дохода к капиталу 4 .
Между тем можно говорить об общественной отдаче, получаемой не только от вложений в НТП и человеческий капитал. Развитие глобализации и формирование взаимодействий разного рода также дают отдачу и для глобализации в целом, и для национальных экономик. Это отдача мировой коммуникативной практики.
К рассмотренным подходам примыкает теория так называемого познавательного богатства (theory of cognitive wealth) как решающего фактора, обеспечивающего богатство национальных экономик. Каждый пункт IQ нации повышает ВВП на 229 долл., а каждый пункт IQ самых сильных 5% умов (интеллектуальной элиты) нации - на 468 долл. Авторы этой теории психологи X. Риндерманн, М. Сэйлер и Дж. Томпсон считают, что интеллект и знания, порождая богатство нации, в свою очередь, стимулируют новый виток познавательных способностей (Rindermann et al., 2009). К достижениям «большой» теории можно отнести также модели, интегрирующие свободу, демократию, права человека в модели роста.
Заметим, что, частично отказываясь от прямолинейного следования за опытом развитых стран, развивающиеся страны тем не менее находятся в одном ряду с ними в процессе освоения новой, синергетической модели развития. И в этом, может быть, состоит очередной парадокс истории.

Синергетическая модель экономического роста и догоняющее развитие

Мы подошли, наконец, к главному вопросу: что означают рассмотренные выше процессы - изменение характера глобализации; движение от экзогенной модели экономического роста к эндогенной; возвращение к национальным корням при решении современных общемировых проблем развития? Может быть, происходит подспудное движение к качественно новой, с нашей точки зрения, синергетической модели?
Деградацию современного общества, в том числе российского, можно преодолеть не с помощью бесконечного наращивания капитальных вложений, на что полагаются большинство экономистов, а только зарядив общество мощной социальной энергией. Разрабатываемая нами концепция направлена на повышение степени свободы выбора для экономических субъектов и соответственно их социального тонуса (Евстигнеева, Евстигнеев, 2010; 2011). Имеются в виду все субъекты рынка, объединенные фрактальным подобием функций эмитента, инвестора, производителя и потребителя. По мере продвижения общества к более сложной системе - социуму - фрактальное подобие индивидов дополняется тремя их ипостасями - этнической, социальной и духовной, роль которых в новых условиях неизмеримо возрастает.
Все отчетливее проявляющаяся самоидентификация личности, ее отказ оставаться пассивным потребителем идеологии, вырабатываемой элитой, способствуют усилению самоорганизации, становлению социального подхода к росту (нелинейная динамика) в отличие от факторного, технологичного подхода (линейная динамика). Такова глубинная основа изменений в теориях экономического роста, в том числе теориях догоняющего развития. Такова и глубинная причина возрождения своеобразного, встраивающегося в глобализацию «почвенничества» в догоняющих странах.
Проблема догоняющего развития стала действительно актуальной в настоящее время - в период бурной глобализации. В 1950-е годы догоняющее развитие опиралось на экономическую классику. Именно тогда родилась идея производственной функции как нормативного метода расчета суммарной эффективности основных факторов производства - труда и капитала.
В 1960-е годы строгую классику сменила неоклассика, в рамках которой уже давно разрабатывали идею совокупности факторов роста, а теперь сформулировали и обосновали особую роль технического прогресса как ведущего эндогенного фактора экономического роста. Япония показала, как можно обеспечить резкий сдвиг в индустриализации и развитии высокотехнологичной промышленности. Значение этого урока в том, что энергетическим источником успеха выступила высокая сосредоточенность всего общества - элиты и простого народа - на решении поставленной задачи европеизации страны (Скворцова, 2012).
В 1970-е годы, когда главной опорой интенсивной глобализации стала политизация экономики и общества, теоретическая экономика продвинулась в разработке идей кейнсианства и посткейнсианства. Кейнсианство своим авторитетом подкрепило реформаторские усилия государства, предполагая наличие сильной финансовой системы, представленной центральным банком, финансовым рынком и госбюджетом. Кейнс еще до Первой мировой войны предрекал победу не тому государству, у которого хорошо вооруженная и умелая армия, а тому, у которого имеется развитая финансовая система.
Международные финансовые институты сумели в 1970-1980-е годы обеспечить качественный рывок в развитии мирового рынка и мировой финансовой системы. Интенсивная глобализация - детище денежного капитала. По Дж. Хиксу, важнейшей функцией денежного капитала становится инвестиционная. Именно она заложила основу догоняющего развития при опоре на мощные структуры - международные политические и экономические объединения. Таким образом, догоняющее развитие стало проблемой финансово-кредитных отношений, глобальным субъектом которых выступает государство. Любопытно, что финансовые рынки выполняют функцию защиты демократических рыночных начал. Так, кризис 2007-2009 гг. выявил взаимную потребность государства и центрального банка в антикризисной защите, тогда как финансовый рынок занял более последовательную рыночную позицию.
В 1980-1990-е годы стала формироваться единая система глобальной экономики с абсолютным приоритетом государства, что, конечно, не отменило своеобразия устройства национальных государств, элиты и общества в целом. Здесь возникло некое противоречие, поскольку национальная экономика имела одну меру - состояние бюджета, его ресурсов и обеспеченную или не обеспеченную им социальную, экономическую, в том числе индустриально-инновационную, политику. Вообще, внутренняя и внешняя политики государств в итоге определялись их финансовыми возможностями. В связи с этим можно утверждать, что мировая экономика приобрела черты бюджетной, что выразилось, например, в приведенной выше схеме Мински.
Интересно, что эта схема отражает стадии развития денежного капитала (национального, мирового, глобального), в котором все больше проявлялись признаки денежной экономики с растущей ролью государства и госбюджета. Мы же выделяем виды капитала с точки зрения их роли как базиса воспроизводственных моделей с учетом свойственных им форм стоимости 5 в рамках теории Маркса. Это открывает другую перспективу - синергетическую, в которой усиливается роль рынка, правда, имеющего более сложное строение.
Сегодня можно говорить о мировом финансовом кризисе в смысле кризиса денежного капитала, причем глобального. Ситуация не менее тяжелая, чем в период Великой депрессии. Тогда БКЦ разрешился Второй мировой войной, после окончания которой и получила распространение практика догоняющего развития.
Довольно сильное напряжение в мире существует и сейчас. Однако современный БКЦ разворачивается в иных условиях. Если в начале 1930-х годов денежная экономика, которой предстояло стать глобальной, еще только складывалась, то сегодня мы живем в целостной мировой системе денежного капитала. Ее глобальные риски, во-первых, связаны с превращением капитала в доход, то есть с секьюритизацией. Во-вторых, в ней сформировалось противоречие, подрывающее функционирование единой мировой системы инвестиционного экономического роста. В-третьих, базовым риском стал мировой кризис ментальности, чреватый войной между двумя основными цивилизациями - христианской и исламской.
Нужно перевести риски глобального денежного капитала и адекватного ему БКЦ в режим формирования нового БКЦ на базе финансового капитала. Как это сделать?
Во-первых, разделить капитал и доход, то есть устранить смешение капитала и дохода в пользу дохода, свойственное секьюритизации.
Во-вторых, восстановить целостность инвестиционного рынка, объединив дефляционный («американский») и инфляционный («российский») типы экономического роста.
В-третьих, наладить культурные и экономические отношения между цивилизациями, отказавшись от погони за максимальными темпами роста ВВП и заложив синергетические основы функционирования мировой и национальных экономик.
Что нужно предпринять, чтобы разделить капитал и доход (первый риск)? Самый простой ответ - локализовать процесс догоняющего развития в границах национального государства. Вопреки классической теории, не знающей границ для денег, опереться на национальную специфику и, следовательно, на национальные деньги, а точнее, на национальный денежный капитал.
К сожалению, это не решает проблему текущего бифуркационного кризиса. Он поставил мировое сообщество перед ложной дилеммой: либо рациональный выбор по классической теории рынка с опорой на авторитет мировых лидеров, либо крен в сторону закрытой экономики и закрытого государства (автократии). Здесь невозможен ответ типа «что лучше, а что хуже», поскольку мировая экономика вошла в бифуркационный кризис как целое, и соответствующее решение нужно искать на уровне мировой экономики в целом.
Вместе с тем рациональный выбор - именно по этому пути сейчас пошла мировая экономика - также не подходит. С одной стороны, денежная экономика выродилась в спекулятивную. С другой стороны, государство, взяв на себя экономическое лидерство, перекрыло возможности участия рынка в формировании экономической стратегии, которая имеет теперь короткий временной горизонт, хотя достигнутый масштаб мировой экономики требует освоения воспроизводственных моделей БКЦ.
Современный инвестиционный рынок оказался полностью дезорганизован (второй риск), так как превратился в часть бюджетной экономики - это не уровень капитала, а уровень дохода. Значит, невозможна экономическая стратегия. Кроме того, распались дефляционные и инфляционные механизмы формирования инвестиционного спросо-вого потенциала. Чтобы восстановить их единство, нужно объединить «американский» и «российский» типы расширенного воспроизводства. В то же время разрыв между ними носит мировой характер, ибо речь идет о двух мировых лидерах. Вокруг США группируются страны, в которых темпы роста сбережений выше темпов роста инвестиций, а вокруг России - страны, в которых динамика инвестиций намного опережает темпы роста сбережений. Конечно, наши рассуждения носят условный характер, но они отражают вероятность распада мировой экономики.
Для предотвращения кризиса ментальности и столкновения цивилизаций (третий риск) необходимо формировать культурную и социально-экономическую основы для союзнических отношений между христианской и исламской цивилизациями. Однако этого недостаточно. Важно преодолеть фетишизацию погони за максимальным темпом экономического роста. Такой темп создает сильную нагрузку на все компоненты экономики. Косвенно это вносит дисгармонию в обе подсистемы мирового рынка (как дефляционную, так и инфляционную), соответственно нарушается спокойствие в межцивилизационных отношениях. С учетом этого надо иметь эффективную экономику и высокий потребительский спросовый потенциал в мировой экономике в целом. А это уже проблема сложной синергетической системы.
Мы не рассматриваем здесь структуру и институты ментальности, которые органически входят в экономику как синергетическую систему. Предлагаем читателям ознакомиться с нашей монографией на эту тему (Евстигнеева, Евстигнеев, 2011). Здесь же только подчеркнем, что нарастающий интерес общественности к внутренним проблемам догоняющего развития неразрывно связан с включением ментальности в самую их суть.
Выше мы попытались проанализировать изменение представлений об источниках экономического роста и доказать неотвратимость перехода от традиционного догоняющего развития к новой, более современной синергетической модели (в том числе и для стран, которых догоняют). В ее рамках конвергенцию уже не рассматривают как синоним навязывания чужого опыта, допускается его обоюдное заимствование как развитыми, так и развивающимися странами. В новой модели все субъекты хозяйства - от государства до каждого индивида - начинают играть по принципиально иным правилам. Следуя им, они выступают творческими партнерами и конкурентами как на национальном, так и на мировом рынке. Тем самым они получают равные шансы на успех. 1 В связи со сказанным представляется содержательным поставленный В. May вопрос о различиях догоняющего развития в индустриальном и постиндустриальном обществах. При этом автор полагает, что во втором случае правильнее говорить не о концепции догоняющего развития, а о «стратегии прорыва», которой нужно следовать при «снижении созидательного масштаба централизации» и обеспечении «устойчивой демократии» (May, 2002).
2 В качестве примера можно напомнить о том, как в 1960-е годы А. Гершенкрон критиковал «академика» У. Ростоу за то, что его статические «стадии роста» проходят в однообразной механической последовательности, не учитывающей текущие и стратегические изменения на каждой стадии.
3 Models and Theories of Economic Growth. en.wikipedia.org/wiki/Economic_growth.
4 Последовательная эндогенная теория роста Ромера и Лукаса (конец 1980-х годов) уже включала концепцию человеческого капитала, навыки и знания, повышающие производительность труда. В отличие от случая производительного капитала, при накоплении человеческого капитала растут темпы капиталоотдачи, в результате экономика никогда не находится в устойчивом состоянии. Темпы роста не снижаются по мере накопления капитала, а зависят от его вида. В центре внимания оказываются факторы увеличения человеческого капитала (например, образование) и технологических изменений (например, инновации).
5 Финансовый капитал, денежный капитал, производительный (внутренний кластерный) капитал, социальный капитал.

Список литературы

Вишневский А. (2002). Историческая эволюция России: догоняющее развитие или особый путь? // Мир России. Т. 11, № 3.
Гайдар E. (2003). Современный экономический рост и стратегические перспективы социально-экономического развития России. М.: ИЭПП.
Глазьев С. (2012). Современная теория длинных волн в развитии экономики // Экономическая наука современной России. № 2.
(2010). Экономика как синергетическая система. М.: ЛЕН АН Д.
Евстигнеева Л., Евстигнеев P. (2011). Новые грани ментальности. Синергетический подход. М.: ЛЕНАНД.
May B. (2002). Посткоммунистическая Россия в постиндустриальном мире: проблемы догоняющего развития // Вопросы экономики. № 7. [Май V (2002). Post-Communist Russia in Post-Industrial World: Problems of Catch-up Development // Voprosy Ekonomiki. No 7.]
Розмаинский И. (2009). Вклад X. Ф. Мински в экономическую теорию и основные причины кризисов в позднеиндустриальной денежной экономике // TERRA ECONOMICUS (Экономический вестник Ростовского государственного университета). Т. 7, № 1.
Скворцова E. (2012). Япония: кризис культурной идентичности при встрече с западной цивилизацией // Вопросы философии. № 7. С. 52-64.
Солоу P. (1996). Перспективы теории роста // Мировая экономика и международные отношения. № 8. С. 66-77.
Хэ Чуаньци (ред.) (2011). Обзорный доклад о модернизации в мире и Китае (2001 - 2010). Москва. [Не Chuanqi (ed.) (2011). The Survey of Modernization in the World and in China (2001-2010). Moscow.]
Burkett P., Hart-Landsberg M. (2003). A Critique of "Catch-up" Theories of Development // Journal of Contemporary Asia. Vol. 33, No 2.
Mathews J. A. (2006). Catch-up Strategies and the Latecomer Effect in Industrial Development // New Political Economy. Vol. 11, No 3.
Nelson R. R. (2005). Economic Development as a Catch-up Process: What Is Different about the Current Environment, www.ase.tufts.edu/gdae/about_us/leontief/ Nelson_remarks.pdf.
Rindermann H., Sailer M., Thompson J. (2009). The Impact of Smart Fractions, Cognitive Ability of Politicians and Average Competence of Peoples on Social Development // Talent Development & Excellence. Vol. 1, No 1. P. 3-25.