На войне одной минутки
He прожить без прибаутки,
Шутки самой немудрой...
...He прожить Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей.
На привале
На привале Теркин разъясняет новым товарищам, что такое «сабантуй»: испытание воли, храбрости. Хорошо, если человеку удается вести себя достойно в любой ситуации, даже если на него «прут немецких тыща танков». Рассказы Теркина пользуются успехом. Автор задается вопросом о происхождении своего героя. Такой, как Теркин, «в каждой роте есть всегда, да и в каждом взводе». Теркин был ранен. Рассказывая о себе, он говорит от имени своего полка: «Был рассеян я частично, а частично истреблен». Теркин прошагал «сотни верст земли родной», отступая вместе с частями Советской армии, воевал как герой, но медали по какой-то причине не получил. Однако Теркин не унывает:
He гляди, что на груди,
А гляди, что впереди!..
Перед боем
Армия отступает. Солдаты чувствуют себя виноватыми перед советскими людьми, которые с их уходом попадут в оккупацию. Теркин, «как более идейный», исполняет обязанности политрука:
Будем живы - нe помрем.
Срок придет, назад вернемся,
Что отдали - все вернем.
Командир печален: на пути его родная деревня. Теркин решает, что нужно зайти туда. Жена командира размещает в хате бойцов, всех угощает, хлопочет по дому. Дети радуются отцу, им в первый момент кажется, что он пришел домой после работы в поле. Ho и дети уже понимают, что отец уйдет, а завтра, возможно, в их хату войдут немцы. Сам командир ночью не спит, колет дрова, пытаясь хоть чем-то помочь своей хозяйке. Плач детей на рассвете, когда командир и его бойцы покидают дом, до сих пор звучит в ушах Теркина. Теркин мечтает зайти в этот гостеприимный дом, когда армия будет освобождать свою землю, «поклониться доброй женщине простой».
Переправа
Во время переправы через реку немцы начинают артобстрел. Множество бойцов тонет. На другой берег переправляется только первый взвод (и с ним Теркин). К ночи оставшиеся в живых бойцы уже не надеются увидеть своих товарищей из первого взвода живыми, полагая, что всех их перестреляли немцы при высадке на берег. Связи с ними нет. Однако среди ночи Теркин переплывает реку в обратном направлении (в ледяной воде) и докладывает полковнику, что взвод цел, ждет дальнейших приказаний, просит поддержать атаку артиллерийским огнем. Теркин обещает обеспечить переправу остальным товарищам. Теркин согревается спиртом, принимая его вовнутрь. Ночью переправа возобновляется.
Бой идет святой и правый.
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
О войне
Грянул год, пришел черед,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за все на свете.
От Ивана до Фомы,
Мертвые ль, живые,
Все мы вместе - это мы,
Тот народ, Россия.
Теркин ранен
Теркин в стрелковой роте. Он тянет провод связи. По цепи стреляет вражеская артиллерия. Один снаряд падает рядом с Теркиным, но не взрывается. Всем страшно, но Теркин, презирающий опасность, «обратясь к тому снаряду, справил малую нужду». Теркин замечает блиндаж и, думая, что внутри немцы, решает занять их огневую точку. Ho в блиндаже пусто. Теркин сам устраивает там засаду. Немцы все ближе. Теркин выжидает, на него бросается немецкий офицер, ранит его в плечо. Теркин закалывает немца штыком. Через сутки раненого подбирают танкисты, спасая ему жизнь. По мнению автора, нигде нет «дружбы той святей и чище, что бывает на войне».
О награде
Теркину за ранение положен орден, но он «согласен на медаль». Награда пригодится ему, когда он освободителем вернется в «край родной смоленский свой», пойдет вечером на танцы, и любимая девчонка будет «ждать слова, взгляда» героя.
Гармонь
Теркин, выписавшись из госпиталя, идет по прифронтовой дороге, догоняет свою часть. Его подбирает попутка. Впереди колонна. Шофер останавливает машину (он обязан пропустить колонну), засыпает. Теркин сожалеет, что нет гармони, скоротать время.. Неожиданно один танкист предлагает ему поиграть на гармони их погибшего командира. Теркин играет «стороны родной смоленской грустный памятный мотив», а потом песню «Три танкиста». Всем словно становится теплее, шофер прибегает и начинает плясать. Танкисты присматриваются к гармонисту, узнают к нем того раненого, что спасли в блиндаже от гибели. Они дарят гармонь погибшего товарища Теркину, понимая, что теперь не время сокрушаться о погибших и гадать, кто их них самих доживет до победы и вернется домой. Надо держаться и «с места - в воду и в огонь».
Два солдата
Теркин заходит в одну хату, где живут старик со старухой. Старик - сам в прошлом солдат. Теркин чинит деду пилу и настенные часы. Старуха нехотя достает из закромов последнее сало, жарит мужчинам яичницу. Старик ведет с Теркиным разговор, спрашивает, удастся ли нашим побить немцев. В конце трапезы Теркин, поклонившись, как водится хозяевам дома, спокойно обещает: «Побьем, отец!»
О потере
Товарищ Теркина потерял кисет и очень расстроился. Ведь ему уже пришлось потерять семью, двор и хату, «края родные, все на свете и кисет». Теркин говорит, что это все несерьезные потери. Товарищ упрекает Теркина в том, что ему легко говорить: он холостой, у него никого и ничего нет. Теркин дарит ему свой кисет и объясняет:
Потерять семью не стыдно -
He твоя была вина.
Потерять башку - обидно,
Только что ж, на то война...
Ho Россию, мать-старуху,
Нам терять нельзя никак.
Поединок
Теркин бьется с немцем в жестокой рукопашной. Немец сильнее, поскольку его лучше кормят. Ho Теркин не унывает и не сдается. Немца он человеком не считает, а называет подлецом. Немец начинает драться каской, и тогда Теркин ударяет его незаряженной гранатой, оглушает, связывает и препровождает в штаб для допроса. Теркин очень горд собой, ему приятно идти по советской земле, «между прочим» нести за плечами немецкий автомат, подгонять «языка» и знать, что каждый встречный «рад сердечно», что Теркин вернулся живым из разведки.
Самое важное для солдата - вернуться живым с войны домой. Автор знает, что «на войне душе солдата сказка мирная милей». Ho сам пишет только о войне:
Я одно скажу, что нам бы
Поуправиться с войной,
Отодвинуть эту дамбу
За предел земли родной.
А покуда край обширный
Той земли родной - в плену,
Я - любитель жизни мирной -
На войне пою войну.
«Кто стрелял?»
Над Теркиным и его товарищами кружит самолет противника. Смерть совсем рядом. Автор размышляет, в какое время года легче гибнуть на войне, но приходит к выводу, что ни одно время года для этого не подходит.
Нет, товарищ, зло и гордо,
Как закон велит бойцу,
Смерть встречай лицом к лицу,
И хотя бы плюнь ей в морду,
Если все пришло к концу...
Теркин «бьет с колена из винтовки в самолет» и подбивает его. Генерал награждает Теркина орденом. Теркин ободряет товарищей, напоминает, что «у немца это не последний самолет», т. е. любой вправе последовать его примеру.
О герое
Теркин рассказывает, как лежал в госпитале и солдат из Тамбова, награжденный орденом, намекал ему, что в смоленской стороне не может быть таких, как он, удальцов. Теперь Теркин с полным правом может утверждать, что и на его любимой Смоленщине родятся герои. Он не кичится родным краем, просто любит родину больше всего на свете и хочет отстоять ее престиж.
Генерал
Идут бои на Волге. Теркин в обороне, он отсыпается на берегу речки. В полусне ему слышится песня о речушке, которая одна может, проползя под колючей немецкой проволокой, добежать до его родимого села, передать матери слова любви от сына-солдата. Генерал, который для солдата на войне - «суд, отец, глава, закон», разрешает Теркину в качестве награды съездить на неделю домой. Ho в родной стороне - враги, а Теркин - не речка, чтобы незаметно прошмыгнуть мимо немецких часовых. Генерал обещает перенести отпуск Теркина на то время, когда армия будет освобождать Смоленск: «Нам с тобою по пути». Генерал на прощание крепко жмет Теркину руку, смотрит ему в глаза, обнимает - ведет себя, как вел бы с сыном.
О себе
Автор мечтает о тех днях, когда русские люди снова станут хозяевами на своей земле, чтобы «не украдкой, не с оглядкой по родным лесам кружить». Он клянется, обращаясь к родине, вернуться и освободить ее, стереть нелепую границу между оккупированной территорией и Советской землей.
Я дрожу от боли острой,
Злобы горькой и святой.
Мать, отец, родные сестры
У меня за той чертой...
То, что я всем сердцем славил
И любил - за той чертой.
Я за все кругом в ответе...
Бой в болоте
Бойцы полка Теркина третьи сутки ведут бой в болоте при безвестном населенном пункте Борки. Моросит дождь, нет ни еды ни курева, многие кашляют. Ho Теркин не унывает. По его мнению, бывает в сто раз хуже. Теркин даже шутит, что они сейчас находятся на курорте:
У тебя - в тылу ль, на фланге, -
Сам не знаешь, как силен, -
Бронебойки, пушки, танки.
Ты, брат, - это батальон.
Полк. Дивизия. А хочешь -
Фронт. Россия! Наконец,
Я, скажу тебе короче
И понятней: ты - боец.
Ты в строю, прошу усвоить...
Теркин вспоминает, как тяжело было им год назад, когда части Советской армии беспрерывно отступали. Теперь же отступают немцы, они начали напевать русские песни, хотя «этой песни прошлогодней нынче немец не певец». Автор размышляет о том, что после войны все павшие будут равны - и те, кто пал за «гордую твердыню у Волги» (Сталинград), и те, кто отдал жизнь «за забытый ныне населенный пункт Борки». Россия «почесть всем отдаст сполна».
О любви
Каждого солдата провожает на войну женщина. Автор сожалеет, что «из всех тех женщин, как всегда, родную мать вспоминают меньше». Солдат знает, что «любовь жены, на войне сильней войны и, быть может, смерти». Письмо из дома, полное женской любви и поддержки, без жалоб, способно сотворить с солдатом чудеса. Любовь сильнее войны, она может пережить любой срок, выдержать любые испытания.
Автор обращается к женам солдат и призывает их чаще писать мужьям на фронт («генералу ли, бойцу, это - как награда»). К его большому сожалению, Василию Теркину писать некому, а все потому, что девушки «любят летчиков у нас, конники в почете». Пехота же не пользуется вниманием, что неправильно.
Отдых Теркина
Для солдата рай - там, где можно отоспаться. Это нормальный, мирный дом, где спальня - чтобы спать «в тепле постельном... в одном белье нательном, как положено в раю», а столовая - чтобы четыре раза в день есть - но только со стола, а не с колена, с тарелки, а не из котелка, резать хлеб ножом, а не штыком. В раю ложку не надо прятать за голенище сапога, а винтовку не надо класть у ног. Оказавшись в таком раю (покинув передний край), Теркин никак не может уснуть, пока не понимает, что ему для этого надо надеть шапку (по фронтовой привычке). Ho война еще не окончена, а значит, отдыхать Теркину некогда, и он возвращается на передовую. Теркин, как и его товарищи, снова спит, где придется, «без перины, без подушки, примостясь плотней друг к дружке», а утром идет в атаку.
В наступлении
Солдаты так свыклись с тем, что все время оборонялись, что приспособились организовывать и баньку, и «Теркина» читать на досуге. Ho вот полк переходит в наступление, берет село. Молодым бойцам, впервые идущим в бой, «в этот час всего дороже знать одно, что Теркин тут». Лейтенант геройски гибнет, и Теркин понимает, что пришла его очередь вести солдат вперед. Теркин тяжело ранен.
Смерть и воин
Теркин лежит на снегу, истекая кровью. Смерть подходит к нему, уговаривает сдаться, согласиться умереть.
Теркину очень плохо, но он решает бороться со смертью. Смерть предсказывает, что Теркину нет смысла выживать: война еще долго будет идти. Теркин не спорит, но он готов воевать. Смерть объясняет, что ему некуда возвращаться после войны: его дом разрушен. Ho Теркин не унывает: он работник, он все отстроит заново. Смерть говорит, что теперь он станет никому не нужным калекой. «И со Смертью Человеку спорить стало свыше сил». Теркин почти соглашается умереть, просит только смерть отпустить его на денек к живым в День Победы. Смерть отказывается, и тогда Теркин гонит ее прочь. По полю идут бойцы из похоронной команды, они подбирают Теркина и относят его в лазарет. Бойцы надевают на Теркина рукавицы, чтобы согреть его закоченевшие руки. Смерть отстает от Теркина. Она потрясена взаимовыручкой живых, она не успела «сладить» с солдатохух, пока он был один.
Теркин пишет
Теркин пишет однополчанам, что мечтает только об одном: после госпиталя вернуться в родную часть. Ему хочется скорее «по Смоленщине своей топать до границы». Теркин.«чует», что великие бои, победные бои - не за горами. К этим дням он надеется уже «без палок» ходить и вернуться в строй, а если придется встретить свой смертный час, то среди товарищей.
Теркин - Теркин
На привале Теркин знакомится со своим однофамильцем Иваном Теркиным, также необыкновенно популярным в части балагуром, героем и гармонистом. Пока Теркины выясняют, кто из них настоящий, кто поддельный, старшина объявляет, что теперь «по уставу каждой роте будет придан Теркин свой».
Теркина знают в любом полку. О нем давно не было слышно и прошел слух, что Теркин погиб. Многие не верят: «He подвержен Теркин смерти, коль войне не вышел срок». Ho автору точно известно: Теркин жив, он по-прежнему не унывает и других призывает не унывать. Просто он теперь воюет на западе.
Далеко ушел Василий,
Вася Теркин, твой солдат.
В бой, вперед, в огонь кромешный
Он идет, святой и грешный,
Русский чудо-человек.
Дед и баба
Прошло три года войны. Полк Василия Теркина освобождает деревню, в которой в начале войны Теркин чинил часы старикам. Дед с бабой прячутся от снарядов в яме. Дед-солдат решает защищать жену и себя, чтобы «не постигла смерть в плену», от руки немца, берет в руки топор. Ho к яме подходят русские солдаты. Жители рады, дед узнает в одном из разведчиков Теркина. Старуха принимается кормить Теркина салом, которого «и нет, а все же есть». Часы украл немец («как-никак цветной металл»). Теркин обещает привезти старикам новые часы из Берлина.
На Днепре
Все ближе подходят части Советской армии к родной земле Теркина, все чаще обращается солдат к родимой стороне:
Я загнул такого крюку,
Я прошел такую даль,
И видал такую муку,
И такую знал печаль!..
Я иду к тебе с востока,
Я тот самый, не иной.
Ты взгляни, вздохни глубоко,
Встреться наново со мной.
Мать-земля моя родная,
Ради радостного дня
Ты прости, за что - не знаю,
Только ты прости меня!..
Русские форсируют Днепр («плавал, потому - пришла жара»). Немцы все охотнее сдаются в плен. Теркин - уже другой человек, опытный, спокойный, очень многое и многих потерявший человек.
Про солдата-сироту
Все чаще солдаты, как о чем-то реальном, говорят о близком взятии Берлина. Популярность Теркина вроде идет на убыль: ему был почет, когда армия отступала, потому что он мог поднять людям настроение, а теперь эта роль досталась генералам: «города сдают солдаты, генералы их берут».
Европейские столицы радостно встречают освободителей, но простому солдату всего дороже его родное село. Одному земляку автора не повезло: его дом сожжен, семья убита, а «добрые люди» объявили ему, что он теперь сирота. Солдат молча возвращается в часть, ест холодный суп и плачет - потому что теперь о нем самом некому плакать. Автор призывает не прощать этих солдатских слез фашистам, вспомнить солдата-сироту в светлый день победы, отомстить за его горе.
По дороге на Берлин
Части Советской армии освобождают Европу. Солдатам не нравится «скучный климат заграничный, чуждый край краснокирпичный». Их и Россию теперь разделяют «три не наших языка». Снова солдаты мечтают о возвращении на родину, а навстречу им попадаются вывезенные из своих стран бывшие узники немецких лагерей.
И на русского солдата
Брат француз, британец брат,
Брат поляк и все подряд
С дружбой будто виноватой,
Ho сердечною глядят.
Неожиданно солдаты встречают простую русскую женщину «мать святой извечной силы, из безвестных матерей, что в труде неизносимы и в любой беде своей». Солдаты окружают женщину заботой, дают ей лошадь, корову, перину, посуду, даже стенные часы и велосипед. Теркин вдогонку советует женщине, если ее задержат и попытаются отнять добро, сказать, что всем этим ее снабдил Василий Теркин.
В бане
На околице войны -
В глубине Германии -
Баня! Что там Сандуны
С остальными банями!
На чужбине отчий дом...
Настоящая русская баня доставляет солдатам массу удовольствия, жаль только, что воду для мытья приходится брать из чужих рек. Однако автор считает, что гораздо хуже мыться на войне в бане где-нибудь в Подмосковье. В бане люди голые, и сразу видно, у кого какая отметина остается на теле от войны - «припечатана звезда на живом, на белом... на лопатке сзади». А сегодняшняя баня для солдат знаменита тем, что «за всю войну впервые - немца нет перед тобой. В честь победы огневые грянут следом за Москвой».
Солдаты одеваются после бани. То у одного, то у другого на гимнастерке - целый иконостас из орденов. Солдаты отшучиваются, что это еще не все, остальные - там, где «последний свой рубеле держит немец нынче».
Теркин, Теркин, в самом деле,
Час настал, войне отбой.
И как будто устарели
Тотчас оба мы с тобой -
обращается автор к своему герою. Подводя итог своему произведению, автор утверждает, что «случалось, врал для смеху, никогда не лгал для лжи». Автор не вправе забывать того, кому обязан своей славой, т. е. Теркина, русского солдата.
Эти строки и страницы -
Дней и верст особый счет.
Скольких их на свете нету,
Что прочли тебя, поэт,
Словно бедной книге этой
Много, много, много лет.
Всю войну автор мечтал, чтобы от его творчества солдатам стало бы легче и теплей. Ему хочется, чтобы и после войны, за кружкой пива, важный генерал или рядовой запаса, продолжали бы вспоминать Теркина. Высшей похвалой читателя для автора были бы слова: «Вот стихи, а все понятно, все на русском языке». Автор считает «книгу про бойца» делом жизни. Он посвятил «любимый труд павшим памяти священной, всем друзьям поры военной, всем сердцам, чей дорог суд».
«Какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный солдатский язык – ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого слова!» – писал И. А. Бунин о поэме «Василий Теркин» Александра Твардовского – выдающегося русского поэта с драматической судьбой. Поэма «Василий Теркин» стала одной из вершин творчества поэта, в которой во всей полноте ожила народная душа. В книгу также включены поэмы «Страна Муравия» («высокую культуру стиха» уже в этой поэме отмечали Б. Пастернак и Н. Асеев), «Дом у дороги», «За далью – даль», «Теркин на том свете», «По праву памяти» (опубликована только в 1987-м), в которой описана трагическая судьба отца Твардовского – раскулаченного и сосланного крестьянина-кузнеца; пейзажная лирика, военные стихотворения и стихотворения последних лет, рассказы и очерки.
Из серии: Список школьной литературы 7-8 класс
* * *
компанией ЛитРес .
Строка Твардовского
Последнее воспоминание о нем: сидит, страшно исхудавший, возле большого дачного окна…
Незадолго до этого, в феврале 1970 года, многолетнее грубое давление всевозможных «руководящих инстанций» – ЦК КПСС, Главлита (а попросту сказать – цензуры), секретариата Союза писателей – вынудило Александра Твардовского покинуть журнал «Новый мир», главным редактором которого он был больше десяти лет и который за это время приобрел огромную популярность в нашей стране и даже за ее пределами.
В прошлом веке, испытав потерю такого же своего любимого детища – журнала «Отечественные записки», закрытого правительством, Салтыков-Щедрин горестно писал, что отныне «лишился употребления языка». Но то, что для великого сатирика было метафорой, гиперболой, для Твардовского стало реальностью. Лишившись журнала, не сумев опубликовать свою последнюю поэму «По праву памяти», он смертельно заболел и почти потерял речь.
Его окружали родные, навещали друзья, и все же на долгие часы он оставался наедине со смотрящей в окно поздней осенью, безлистыми деревьями, пожухлой травой, покуда в стекло не застучались, не заскреблись первые метели. (И не звучали ли в памяти последней декабрьской ночью строки из трагической главы «Василия Теркина»: «Смерть склонилась к изголовью: – Ну, солдат, пойдем со мной»?)
Вся жизнь, наверное, проходила в те дни перед глазами Твардовского, и он мог сказать о себе словами своего любимого героя:
Я загнул такого крюку,
Я прошел такую даль,
И видал такую муку,
И такую знал печаль…
«Василий Теркин»…Ах, каким простым все казалось подростку, росшему на Смоленщине, как он напишет позже: «в захолустье, потрясенном всемирным чудом новых дней». Немало обязанный отцу, сельскому кузнецу, первыми задатками любви к книге, к чтению, он, став комсомольцем, теперь судил об «отсталых» взглядах Трифона Гордеевича со всей страстью и категоричностью юности.
Среди стихов «поэта-селькора», как именовали своего юного сотрудника смоленские газеты, были и такие, как «Отцу-богатею», а в одной из его первых поэм «отрицательным» персонажем был… кузнец Гордеич!
Много лет пройдет, прежде чем отцовская судьба предстанет перед Твардовским во всей сложности. Долгие годы он вынашивал замысел романа об отце, который, к сожалению, так и не удалось осуществить. Он и название придумал – «Пан». Так прозвали Трифона Гордеевича земляки за то, что тот всячески, весьма наивно и недальновидно подчеркивал свою особость, независимость, отличный от обычного деревенского склад жизни.
Но уже в поэме «За далью – даль» будут запечатлены и реальная картина «скудного выручкою» трудового дня мифического «богатея», и беглые портреты его бедных «клиентов». А в очерке «Заметки с Ангары», рассказывая о повстречавшемся выходце со Смоленщины, Твардовский писал, что, глядя на него, «невольно вспомнил затылок покойного отца, такой знакомый до последней морщинки и черточки…». При всем лаконизме этого упоминания за ним ощутимо сильное душевное движение, всколыхнувшаяся память о человеке, с которым в юности шла такая непримиримая война.
На первых жизненных верстах отцовский образ сделался воплощением того обихода и уклада, от которых начинающий поэт стремился оттолкнуться, как отталкиваются от берега, отправляясь в плавание. Этот конфликт завершился уходом юноши из дома и началом самостоятельного существования как газетчика и литератора.
Готовы были мы к походу.
Что проще может быть:
Не лгать,
Не трусить,
Верным быть народу,
Любить родную землю-мать,
Чтоб за нее в огонь и в воду,
То и жизнь отдать.
Так вспоминал Твардовский в своей последней поэме давнее умонастроение – свое и друзей-ровесников. И, умудренный всем пережитым, прибавлял:
Что проще!
В целости оставим
Таким завет начальных дней.
Лишь от себя теперь добавим:
Что проще – да.
Но что сложней?
«Сложность» дала себя знать немедля. В пору начавшейся коллективизации в числе миллионов других несправедливо пострадала и «панская» семья, высланная на Север. Почти тридцать лет спустя, в 1957 году, набрасывая план пьесы о раскулачивании, Твардовский припомнил слова, сказанные ему в ту давнюю пору секретарем Смоленского обкома партии: «Бывают такие времена, когда нужно выбирать между папой-мамой и революцией». В тех же набросках запечатлена и дилемма, вставшая перед «младшим братом», в котором угадывается сам автор: «Он должен порвать с семьей, отказаться от нее, проклясть ее – тогда, может быть, он еще останется «на этом берегу», а нет – хочешь не хочешь – будешь «врагом», кулаком, которому никогда и ничем не отмолить себе прощенья у советской власти».
Происшедшее оставило в душе поэта тяжелейшую, незаживающую рану и в то же время положило начало долгому, мучительному, противоречивому отрезвлению от прежних наивных иллюзий. И уже совсем по-иному вспоминалась жизнь на отцовском хуторе в стихотворении «Братья», завершавшемся пронзительными строками:
Что ж ты, брат?
Как ты, брат?
Где ж ты, брат?
На каком Беломорском канале?..
Заметно отличалась по тону от тогдашней литературы с ее упрощенным и приукрашенным изображением коллективизации и поэма Твардовского «Страна Муравия». В описании скитаний Никиты Моргунка, который «бросил… семью и дом», не желая вступать в колхоз (как поступил и отец поэта), в его тревожных раздумьях и многочисленных дорожных встречах слышны явственные отголоски трагических событий тех лет. Выразительна, например, услышанная Моргунком сказка про деда и бабу, которые «жили век в своей избе», покуда «небывало высокая» вешняя вода не «подняла… избушку» и, «как кораблик, понесла» совсем на новое место: «Тут и стой». Сам автор впоследствии ценил драматизм этой поэмы, достигавший особой силы в черновых вариантах:
Дома гниют, дворы гниют,
По трубам галки гнезда вьют,
Зарос хозяйский след.
Кто сам сбежал, кого свезли,
Как говорят, на край земли,
Где и земли-то нет.
Тем не менее герой поэмы в конце концов отказывался от поисков легендарной страны «единоличного» крестьянского счастья, где «никакой, ни боже мой, – коммунии, колхозии», и смирялся с необходимостью вступить в артель. Многие стихотворения, вошедшие в сборники «Дорога», «Сельская хроника» и «Загорье», красноречиво свидетельствуют о том, как старательно искал Твардовский светлые стороны тогдашней деревенской жизни, исходя из сознания, что так нужно. Нужно «иметь мужество видеть положительное», – с горечью напишет он впоследствии.
По дороге, зеркально блестящей,
Мимо отчего еду крыльца…
Эти строки, задуманные как одическое восславление новой жизни, обернулись, однако, едкой и горькой оценкой происходившего тогда с самим поэтом. Еще недавно объявлявшийся в смоленской печати «кулацким подголоском» и даже «классовым врагом», он после «Страны Муравии», которую критики сочли прославлением коллективизации, оказался в фаворе у власти: был принят в партию, награжден орденом Ленина в числе известных писателей и даже получил Сталинскую премию.
Счастье, что «зеркально блестящая дорога» не ослепила Твардовского. Он понимал, что в расхваленных критиками произведениях «едет мимо» многого, что есть в реальной жизни. В конце тридцатых годов в письме к родичу, тоже взявшемуся за перо, Александр Трифонович не столько поучал адресата, сколько размышлял о своем: «…нужно выработать в себе прямо-таки отвращение к «легкости», «занятности», ко всему тому, что упрощает и «закругляет» сложнейшие явления жизни… будь смелей, исходи не из соображения о том, что будто бы требуется, а из своего самовнутреннего убеждения, что это, о чем пишешь, так, а не иначе, что это ты твердо знаешь, что ты так хочешь». А ставшему близким другом С. Я. Маршаку признавался: «…давно хочу писать иначе, но все еще не могу…»
Впрочем, «иначе» писать он все же пробовал – и в «Братьях», и в элегической предвоенной «Поездке в Загорье», и в полном затаенной боли стихотворении «Матери» (Мария Митрофановна вместе с семьей еще находилась в ссылке):
И первый шум листвы еще неполной,
И след зеленый по росе зернистой,
И одинокий стук валька на речке,
И грустный запах молодого сена,
И просто небо, голубое небо -
Мне всякий раз тебя напоминают.
Истинное же рождение Твардовского как великого русского поэта произошло в трагическую пору народной истории – в затяжную и кровавую зимнюю кампанию в Финляндии и Великую Отечественную войну. Он был фронтовым корреспондентом, испытал горечь страшных поражений и потерь, попадал в окружение, сталкивался с множеством людей – когда надолго, когда на краткий, но навсегда запомнившийся миг. Позже он сказал об этом в своей «Книге про бойца», ставшей поэмой «Василий Теркин»:
Вспомним с нами отступавших,
Воевавших год иль час,
Павших, без вести пропавших,
С кем видались мы хоть раз,
Провожавших, вновь встречавших,
Нам попить воды подавших,
Помолившихся за нас.
Замечательна и парадоксальна судьба этой книги! Написанная в пору, когда для автора, как и для множества современников, Сталин был величайшим авторитетом, она понравилась вождю. Свидетельство тому – и новая Сталинская премия, присужденная поэту, и то, что, по воспоминаниям Хрущева, «Сталин с умилением смотрел на картину с Василием Теркиным» (написанную художником Решетниковым). Он видел в герое книги бравого, исполнительного солдата, безотказный «винтик» (по известному выражению вождя) армейского и даже государственного механизма.
Но вот что знаменательно. Первые же главы «Василия Теркина» появились в печати в трагические месяцы 1942 года почти одновременно со знаменитым сталинским приказом № 227 и фактически дерзко противоречили ему. Сталин клеймил солдат отступавшей армии, якобы «покрывших свои знамена позором», обвинял их в «позорном поведении» и даже в «преступлениях перед Родиной». Твардовский же болел душой и за своего главного героя – рядового «в просоленной гимнастерке», и за всех других «наших стриженых ребят», принявших в войну величайшие муки:
Шел наш брат, худой, голодный,
Потерявший связь и часть,
Шел поротно и повзводно,
И компанией свободной,
И один, как перст, подчас.
Шел он, серый, бородатый,
И, цепляясь за порог,
Заходил в любую хату,
Словно чем-то виноватый
Перед ней. А что он мог?
Еще только задумывая книгу, Твардовский размышлял: «Начало может быть полулубочным. А там этот парень пойдет все сложней и сложней». Так оно и оказалось. Какой там «винтик»! Какой там недалекий весельчак и балагур, каким его порой аттестовали в критике! В Теркине зажила, заиграла всеми красками сама народная душа – ее ширь и размах, лиризм и ум, лукавство и чуткость к чужому горю.
У Салтыкова-Щедрина, кстати, одного из любимейших писателей Твардовского, есть превосходные слова о том, как важно художнику, изображающему типы из «народной среды», разглядеть «нравственное изящество, которое они в себе заключают». Это нравственное изящество многообразно проявляется в Теркине. Оно и в органичности для него чувства патриотизма, в готовности к подвигу без фразы и позы («Не затем на смерть идешь, чтобы кто-нибудь увидел. Хорошо б. А нет – ну что ж…»). Оно и в той чуткости, которую проявляет он в истории с «осиротевшей» гармонью, и в готовности уступить свою славу однофамильцу, и в том, как рассказывает Теркин «про солдата-сироту», и в его разговоре-поединке со Смертью:
– Я не худший и не лучший,
Что погибну на войне.
Но в конце ее, послушай,
Дашь ты на день отпуск мне?
Дашь ты мне в тот день последний,
В праздник славы мировой,
Услыхать салют победный,
Что раздастся над Москвой?
Дашь ты мне в тот день немножко
Погулять среди живых?
Дашь ты мне в одно окошко
Постучать в краях родных
И, как выйдут на крылечко, -
Смерть, а Смерть, еще мне там
Дашь сказать одно словечко?
Полсловечка?..
«Какая свобода, какая чудесная удаль, – писал, прочитав эту книгу, И. А. Бунин, – какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный солдатский язык – ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова!»
Если уже в «Стране Муравии» такие взыскательные ценители, как Борис Пастернак и Николай Асеев, отмечали высокую культуру стиха, то в «Василии Теркине» мастерство поэта достигло расцвета. Твардовский испытал, по собственному выражению, «чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринужденной форме изложения».
Разнообразный по строфике, интонационно-гибкий стих поэмы замечательно соответствует ее содержанию, сохраняя живую естественность речи персонажей, их многоголосье, все богатство чувств и переживаний героя и самого автора:
Полдень раннего июня
Был в лесу, и каждый лист,
Полный, радостный и юный,
Был горяч, но свеж и чист.
Лист к листу, листом прикрытый,
В сборе лиственном густом
Пересчитанный, промытый
Первым за лето дождем.
И в глуши родной, ветвистой,
И в тиши дневной, лесной
Молодой, густой, смолистый,
Золотой держался зной.
И в спокойной чаще хвойной
У земли мешался он
С муравьиным духом винным
И пьянил, склоняя в сон.
Каждая строка здесь перекликается с другими. В первой строфе одинаково звучат и начало строк (полдень – полный ), и в известной мере середина (раннего – радостный ). Во второй – тоже есть своя инструментовка. В заключение же возникает целый поток созвучий: глуши – тиши, родной – дневной – лесной, молодой – густой – золотой, спокойной – хвойной, муравьиным – винным .
В «Теркине» берут начало мотивы, предвещавшие следующую поэму Твардовского – о краткой побывке дома отступающего бойца, о солдате-сироте, нашедшем на месте родного села пепелище, о возвращающейся из полона «труженице-матери».
В начале поэмы «Дом у дороги» говорится, что эта тема, эта песня «жила, кипела, ныла» в душе автора всю войну – о судьбе крестьянской семьи, о великих людских муках и многоликости народного подвига, будь то стойкость мужа-солдата или самоотверженность жены и матери, сберегавшей детей в пучине лишений и бед.
Мысленный разговор Анны Сивцовой на чужбине с крохотным сыном принадлежит к самым проникновенным страницам, когда-либо написанным Твардовским, и смело может быть причислен к шедеврам мировой поэзии.
Мы так и не узнаем, дождется ли своей хозяйки дом, возведенный Андреем Сивцовым на месте пожарища, наполнится ли он детскими голосами. Ведь конец у подобных историй был неодинаков! И эта томительная незавершенность судеб героев поэмы придавала ей особенный драматизм.
О том, что «счастье – не в забвенье» пережитой народом трагедии, говорит и лирика Твардовского военных и мирных лет – «Две строчки», «Я убит подо Ржевом», «В тот день, когда окончилась война», «Я знаю, никакой моей вины…». В стихотворении «Я убит подо Ржевом» строгая, напоминающая стиль похоронок военной поры обстоятельность рассказа о гибели солдата (в «пятой роте, на левом при жестоком налете») сменяется сильнейшим эмоциональным взрывом:
Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я – где крик петушиный
На заре по росе;
Я – где ваши машины
Воздух рвут на шоссе…
Повторяющаяся «запевка» («Я – где…»), внутренние созвучия (корни – корма; заре – росе ), звукопись («ваШи маШины… Шоссе» – как бы шорох шин) – все это придает монологу убитого воина редкую выразительность, певучесть, и голос героя сливается с дыханием мира, где как бы рассеялся, растворился павший боец.
Напрасно власти старались приручить и заласкать Твардовского, ставшего после «Теркина» народным любимцем. Писать в прежнем духе о деревне, разоренной не только войной, но и новыми жестокими поборами, он больше не мог. Продолжать «Книгу про бойца», как требовали многие наивные читатели, придумать ее герою беспечное житье-бытье тоже совесть не позволяла, тем более что получал автор и совсем другие «подсказки»:
Поэт Твардовский, извините,
Не забывайте и задворки,
Хоть мимолетно посмотрите,
Где умирает Вася Теркин,
Который воевал, учился,
Заводы строил, сеял рожь.
В тюрьме, бедняга, истомился,
Погиб в которой ни за грош…
Прошу мне верить, я Вам верю.
Прощайте! Больше нету слов.
Я теркиных нутром измерил,
Я Теркин, хоть пишусь
Дожил ли автор этих трогательных и неумелых стихов до появления поэмы «Теркин на том свете», где Твардовский, по собственному выражению, хотел воплотить «суд народа над бюрократией и аппаратчиной»? Критика «того света», в котором без труда угадывалась вполне реальная партийно-государственная махина, временами достигала в этой книге, опубликованной лишь через десять лет после ее создания, чрезвычайной остроты. Так, узнав о загробном пайке («Обозначено в меню, а в натуре нету»), Теркин простодушно спрашивает: «Вроде, значит, трудодня?» Читатель же мог в свою очередь подумать и о других вещах, существовавших лишь на бумаге, например, о свободе слова, печати, собраний, «обозначенной» в тогдашней конституции.
В сущности, это уже был суд над сталинизмом, но он не сразу и нелегко давался Твардовскому, который еще недавно в одной из глав книги «За далью – даль» писал о смерти Сталина как о «большом нашем горе». И хотя позднее эта глава была автором кардинально переделана, следы известной непоследовательности, нерешительности в суждениях о пережитой эпохе ощутимы в этой книге, даже в таких сыгравших определенную роль в общественной жизни главах, как «Друг детства» (о встрече с безвинно осужденным при Сталине человеком) и «Так это было», непосредственно посвященной размышлениям о вожде.
Замечательны, однако, многие лирические фрагменты книги – о Волге, о родной Смоленщине, об отцовской кузнице и острый «литературный разговор», возникавший не только в одноименной главе. Отдельные места поэмы по искренности и силе соперничают с самыми лучшими стихотворениями поэта:
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу – света и тепла.
И сказок в трепетную память,
И песен матери родной,
И старых праздников с попами,
И новых с музыкой иной.
…Чтоб жил и был всегда с народом,
Чтоб ведал все, что станет с ним,
Не обошла тридцатым годом.
И сорок первым.
Из главы «С самим собой»Последний этап жизни Твардовского тесно связан с его деятельностью как главного редактора журнала «Новый мир». Ныне нет недостатка в обвинениях тогдашней литературы, не щадят и «Новый мир», который, дескать, был недостаточно смел и последователен в критике режима и не мог отрешиться от многих ошибочных представлений. Но тут вспоминаются слова Герцена об отношении молодого поколения к предшественникам, «выбивавшимся из сил, усиливаясь стащить с мели глубоко вре́завшуюся в песок барку нашу»: «Оно их не знает, забыло, не любит, отрекается от них, как от людей менее практических, дельных, менее знавших, куда идут; оно на них сердится и огулом отбрасывает их, как отсталых… Мне ужасно хотелось бы спасти молодое поколение от исторической неблагодарности и даже от исторической ошибки».
Еще в сталинские времена Твардовский-редактор опубликовал в «Новом мире» острокритический очерк В. Овечкина «Районные будни», а в пору оттепели – повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Даже в «застойные» годы журнал продолжал печатать правдивые, говорившие о глубоком неблагополучии в нашей общественной жизни произведения Ф. Абрамова, В. Быкова, Б. Можаева, Ю. Трифонова, Ю. Домбровского и ряда других писателей. Недаром в зарубежной, а позже и в отечественной печати высказывалась справедливая мысль, что журнал превращался в неофициальную оппозицию существующему режиму. Думается, что в истории русской литературы и общественной мысли «Новый мир» Твардовского занимает не меньшее место, нежели «Современник» и «Отечественные записки».
Неотделима от этой деятельности Твардовского и его последняя поэма «По праву памяти», в которой он произвел окончательный расчет со сталинизмом, «добивая» его в собственной душе, покаянно пересматривая пережитое и восстанавливая историческую правду.
Опаляющим автобиографизмом дышит центральная глава поэмы – «Сын за отца не отвечает». Вынесенные в заглавие широко известные слова Сталина в пору их произнесения выглядели для многих, в том числе и для Твардовского, неожиданным счастьем, своеобразной амнистией (хотя не раз еще «кулацкое» происхождение ставилось «в строку» поэту – вплоть до самых последних лет жизни). Теперь же Твардовский беспощадно обнажает безнравственную суть этого лживого «афоризма» (лживого – ибо, как напоминается в поэме, «…званье сын врага народа еще при них вошло в права»): понуждение к разрыву естественных человеческих связей, оправдание отступничества от них, от всяких нравственных обязательств перед близкими. Горько и гневно пишет поэт о поощряемой «свыше» моральной вседозволенности:
Ясна задача, дело свято, -
С тем – к высшей цели – прямиком.
Предай в пути родного брата
И друга лучшего тайком.
И душу чувствами людскими
Не отягчай, себя щадя.
И лжесвидетельствуй во имя,
И зверствуй именем вождя.
Всей своей поэмой, в особенности заключительной главой «О памяти», Твардовский восставал против попыток скрыть, обелить, приукрасить трагический опыт минувших десятилетий – в «забвенье утопить живую боль»:
Но все, что было, не забыто,
Не шито-крыто на миру.
Одна неправда нам в убыток,
И только правда ко двору!
Не его вина, что не был он услышан и что строки поэмы: «Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу», – оказались пророчеством.
Как ни горьки и ни тяжелы были обстоятельства последних месяцев жизни Твардовского (уход из «Нового мира», запрет на публикацию поэмы «По праву памяти», новая опала на «Теркина на том свете», исключавшегося из сборников поэта и не упоминавшегося в печати), он уходил из жизни с сознанием, что «честно… тянул свой воз».
Его поздняя лирика проникнута мыслью о долге художника быть верным правде, безбоязненно идти избранной дорогой – и «с тропы своей ни в чем не соступая, не отступая – быть самим собой».
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете -
Живых и мертвых, – знаю только я.
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить.
За свое в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
Есть в этой лирике Твардовского победительная и, как доказало будущее время, вполне оправдавшаяся уверенность, что «все минется, а правда останется», уверенность, высказанная им однажды с почти мудрым лукавством, что «время, скорое на расправу… не в силах сладить с чем, подумаешь! – со стишком»:
Уж оно его так и этак
Норовит забвенью предать
И о том объявить в газетах
И по радио…
Глядь-поглядь,
За каким-то минучим сроком -
И у времени с языка
Вдруг срывается ненароком
Из того же стишка -
«Одним Теркиным я не выговорюсь», – писал Твардовский в годы войны. Однако не «выговорился» он, по собственному ощущению, даже всей своей поэзией. «3а этими ямбами и хореями, – сказано в статье «Как был написан «Василий Теркин» (1951), – оставалась где-то втуне, существовала только для меня – и своеобразная живая манера речи кузнеца Пулькина (из одноименного стихотворения. – А. Турков ) или летчика Трусова, и шутки, и повадки, и ухватки других героев в натуре».
Александр Трифонович не раз шутливо уверял, что он, в сущности, прозаик, и с ранних лет пробовал себя в очерках.
И вот так же, как было с «Теркиным», стремление передать то, что «оставалось втуне», показать все «варево» жизни, породило и в его прозе «книгу без начала, без конца», без особого сюжета, впрочем, правде не во вред – «Родина и чужбина».
Она состоит не только из вполне оконченных очерков и рассказов, но и из часто небольших, но весьма примечательных записей «тоже, как сказано в «Книге про бойца», «заносил в свою тетрадку строки, жившие вразброс»!
Мало того, что здесь порой возникали «зерна» сюжетных линий: «Теркина» и «Дома у дороги» (сравните, к примеру, историю новой худолеевской избы в очерке «В родных местах» с главой о возвращении Андрея Синцова домой). Проза поэта драгоценна сама по себе.
Почти в каждой из самых немногословных записей проявились свойственные автору глубина и обостренность восприятия жизни в любых ее проявлениях. Порой какое-нибудь лицо выхвачено, высвечено буквально на миг, и такое лицо, что уже не забудешь.
В бою за деревню на родной поэту Смоленщине «с десяток наших бойцов отбивали контратаки, уже многие ранены… бабы и дети в голос ревут, прощаясь с жизнью». И вот «молоденький лейтенант, весь в поту, в саже и в крови, без пилотки, то и дело повторял с предупредительностью человека, который отвечает за наведение порядка: – Минуточку, мамаша, сейчас освободим, одну минуточку…»
У партизанки по прозвищу Костя «на счету» шесть взорванных вражеских эшелонов, а в награду за подвиги… поцелуй неизвестного командиршей, усталой и сонной (сладостно томящее девушку воспоминание…).
Освобожденные из немецкой неволи и возвращающиеся домой люди, по горестным словам автора, бредут к обгорелый трубам, к пепелищам, к незажитому горю, которого многие из них еще целиком и не представляют себе, какое оно там ждет их». И как это снова близко и к главе «Про солдата-сироту, и к «Дому у дороги»!
Но даже переживший войну в родном селе старик «сидел возле избушки, срубленной из бревен, на которых еще видна была окопная глина (какого же труда стоило ему это «строительство»?!). И при всей поразительной безунывности в чудаковатой обаятельности этого «мирового деда» (как окрестил его проезжий шофер), до «чего же он обездолен, на что ни глянь: «На нем были солдатский ватник и штаны из маскировочной материи с зелено-желтыми разводами. Он сосал трубку, чашечка которой представляла собой срез патрона от крупнокалиберного пулемета».
Бесконечно жаль, что Александру Трифоновичу не суждено было осуществить свои новые «прозаические» замыслы. А ведь кроме «Пана» были и другие чрезвычайно интересные в рабочей тетради; «…Совершу кругосветное путешествие по воде, – говорится в рабочей тетради 1966 года, – и запишу всё по-манновски со всякими отвлечениями» и т. п.
То есть в духе любимого немецкого писателя Томаса Манна, многочисленные выписки из чьих книг и чье имя неоднократно встречается в этих тетрадях.
«В нее смотрелось пол-России…» – сказал однажды Твардовский о Волге, чьи волны как бы несут «краев несчетных отраженье».
И не справедливы ли эти слова по отношению к его собственному творчеству, запечатлевшему столько лиц, событий и судеб?
Андрей Турков
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы (А. Т. Твардовский) предоставлен нашим книжным партнёром -
«Василий Тёркин» (другое название - «Книга про бойца» ) - поэма Александра Твардовского , одно из главных произведений в творчестве поэта, получившее всенародное признание. Поэма посвящена вымышленному герою - Василию Тёркину, солдату Великой Отечественной войны .
Поэма начала печататься с продолжением в газетном варианте с 1942 года и была закончена в 1945 году . Первое отдельное издание ещё незаконченного произведения вышло в 1942 году. Большей частью поэма написана четырёхстопным хореем (отдельные главы трёхстопным хореем) .
По результатам проведённого в 2015 году журналом «Русский репортёр » социологического исследования, текст поэмы занял 28-е место в топ-100 самых популярных в России стихотворных строк, включающем, в числе прочего, русскую и мировую классику .
О произведении
Совпадение имени главного героя с именем героя романа писателя XIX века П. Д. Боборыкина оказалось случайным .
Красноармеец Тёркин уже тогда начал пользоваться определённой известностью у читателей окружной газеты, и Твардовский решил, что тема перспективна, и её необходимо развить в рамках произведения крупной формы .
22 июня 1941 года Твардовский сворачивает мирную литературную деятельность и на следующий день уезжает на фронт. Он становится военным корреспондентом Юго-Западного , а затем 3-го Белорусского фронта . В 1941-1942 годах вместе с редакцией Твардовский оказывается в самых горячих точках войны. Отступает, оказывается в окружении и выходит из него.
Весной 1942 года Твардовский возвращается в Москву. Собрав разрозненные записи и наброски, он снова садится за работу над поэмой. «Война всерьез, и поэзия должна быть всерьез» - пишет он в своём дневнике . 4 сентября 1942 года началась публикация первых глав поэмы (вступительная «От автора» и «На привале») в газете Западного фронта «Красноармейская правда» .
Поэма получает известность, её перепечатывают центральные издания «Правда », «Известия », «Знамя ». Отрывки из поэмы читают по радио Орлов и Левитан . Тогда же начали появляться известные иллюстрации, созданные художником Орестом Верейским . Твардовский сам читает своё произведение, встречается с солдатами, посещает с творческими вечерами госпитали и трудовые коллективы .
Произведение имело большой успех у читателей. Когда в 1943 году Твардовский хотел закончить поэму, он получил множество писем, в которых читатели требовали продолжения. В 1942-1943 году поэт пережил тяжёлый творческий кризис. В армии и в гражданской читательской аудитории «Книгу про бойца» принимали на ура, но партийное руководство раскритиковало её за пессимизм и отсутствие упоминаний о руководящей роли партии. Секретарь союза писателей СССР Александр Фадеев признавался: «поэма отвечает его сердцу» , но «…надо следовать не влечениям сердца, а партийным установкам» . Тем не менее, Твардовский продолжает работу, крайне неохотно соглашаясь на цензурную правку и купюры текста. В итоге поэма была завершена в 1945 году вместе с окончанием войны. Последняя глава («В бане») была закончена в марте 1945 года. Ещё до окончания работы над произведением Твардовский был удостоен Сталинской премии .
Заканчивая работу над поэмой, Твардовский ещё в 1944 году одновременно начинает следующую поэму, «Тёркин на том свете ». Первоначально он планировал написать её как последнюю главу поэмы, но замысел вырос в самостоятельное произведение, в которое также вошли некоторые не прошедшие цензуру отрывки из «Василия Тёркина». «Тёркин на том свете» был подготовлен к печати в середине 1950-х и стал ещё одним программным произведением Твардовского - ярким антисталинским памфлетом . 23 июля секретариат ЦК под председательством Н. С. Хрущёва принял постановление, осуждающее Твардовского за подготовленную к публикации поэму «Тёркин на том свете». Во время кампании по «разоблачению Сталина», 17 августа 1963 года поэма была впервые опубликована в газете «Известия ». В военное же время поэму (точнее, её отрывки) заучивали наизусть, передавали друг другу вырезки из газет, считая её главного героя образцом для подражания.
Критика и художественные особенности
Как такового сюжета в поэме нет («На войне сюжета нету» ), но он построен вокруг связующей идеи военной дороги, по которой Тёркин вместе со всей советской армией идёт к цели. Недаром центральной главой большинство критиков считает главу «Переправа». В начале поэмы хорошо заметна преемственность с предыдущим произведением Твардовского - утопической поэмой «Страна Муравия », которая также начинается с рассказа о дороге, по которой предстоит пройти герою. Роль авторских отступлений в повествовании также очень важна. Своеобразный диалог автора с главным героем занимает значительное место в тексте поэмы .
Тёркин в поэме выступает как собирательный образ, воплощающий лучшие черты, присущие советскому солдату . Окружающие Тёркина герои безымянные и абстрактные: сослуживцы бойца, генерал, старик и старуха, Смерть - словно позаимствованные из народной сказки (фактически это полное переосмысление поэмы «Аника-воин » с противоположным исходом: даже служащие Смерти ангелы - принявшие будничный вид похоронной команды - на стороне Воина [ ]). Язык поэмы, несмотря на внешнюю простоту, - образец узнаваемого стиля поэта. Он питается от народной, устной речи. Интонационно богатый текст произведения пересыпан фразами, звучащими, как поговорки и строки частушек («Хорошо, когда кто врёт весело и складно», «Молодец, а будет много - сразу две. - Так два ж конца…»). Автор передаёт точным и взвешенным слогом речь Тёркина, лирически возвышенное описание природы и суровую правду войны .
Выбор в качестве размера поэмы четырёхстопного хорея не случаен. Именно такой размер характерен для русской частушки и хорошо соответствует повествовательному ритму поэмы. Критики также считают, что в поэме «Василий Тёркин» отчётливо ощущается влияние русских народных сказок, в частности, «Конька-Горбунка » Ершова .
Отличительной особенностью произведения, напоминающего сказание о народном герое, стало отсутствие идеологического начала. В поэме нет обычных для произведений тех лет славословий Сталину. Сам автор отмечал, что ритуальное упоминание о руководящей и направляющей роли партии «разрушало бы и замысел, и образный строй поэмы о народной войне». Данное обстоятельство впоследствии создало большие проблемы для публикации и задержало издание окончательного варианта поэмы .
Секрет творчества Твардовского не только в лёгкости ритма и виртуозном использовании разговорного языка, но и в безошибочном чутье писателя, позволившем удержаться на правильной стороне в пропагандистской войне, не поддаваясь соблазну лжи. В книге сказано столько правды, сколько позволяли обстоятельства.
Оригинальный текст (англ.)
The secret of Tvardovsky’s, beside his easy rhythms is his virtuosic command of colloquial Russian and his unerring tact in staying on the “right” side of the propaganda line of the moment without telling outright lie, while also propounding as much of the truth as was at all possible under the current circumstances.
Культурное значение
Поэма «Василий Тёркин» - одно из наиболее известных произведений, созданных во время Великой Отечественной войны, прославляющее подвиг безымянного русского солдата. Поэма издавалась большими тиражами, переводилась на многие языки, вошла в школьную программу СССР и России и была хорошо известна любому школьнику .
Твардовский, сам прошедший фронт, впитал в язык поэмы острые и точные солдатские наблюдения, фразы и поговорки . Фразы из поэмы стали крылатыми и вошли в устную речь.
О произведении Твардовского высоко отзывался Солженицын [ ] . Борис Пастернак считал «Тёркина» высшим достижением литературы о войне, оказавшим большое влияние на его творчество . Иван Бунин так отзывался о поэме :
Это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный солдатский язык - ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова!
Памятники
Помимо памятника в Смоленске , памятник Василию Теркину есть также в Орехово-Зуево : золотого цвета фигура в виде человека с гармонью . На день открытия памятника известный гармонист Сергей Борискин написал стихотворение . Ещё один памятник Теркину установлен в городе Сатка . Расположен в старой части города Сатка, в сквере у ДК «Металлург» , на площади, ограниченной улицами Бочарова и Комсомольская. Расстояние от Челябинска – 180 км, от Уфы – 240 км, от Бакала – 22 км. [ ] В 2017 г. памятник Василию Тёркину установлен также в г. Гвардейске (до 1946 г. Тапиау) Калининградской области, где и встретил А.Т. Твардовский День Победы 9 мая 1945 г.
Многие читатели считают, что первые строки знаменитой «Книги про бойца» А. Твардовского появились в 1942 году и образ главного героя вызван исключительно событиями Великой Отечественной. Между тем, все обстоит несколько иначе, и первое упоминание о бравом Васе Теркине относится еще к периоду русско-финской войны. Вспомним, опираясь на свидетельства самого автора, какова история создания поэмы.
«Василий Теркин» - начало
В 1939 году, когда началась кампания с финами, А. Твардовский работал в газете «На страже Родины». В это время и приходит в голову творческому коллективу издательства придумать образ некоего занятного персонажа - условного удалого и веселого бойца, который появлялся бы на страницах издания, сопровождаемый стихотворными подписями. Имя героя появилось не сразу: перебрали несколько вариантов, пока не остановились на простом и теплом Васе - как его называли в то время. Так начиналась история создания «Василия Теркина», известного практически каждому советскому читателю.
Случайное совпадение
Кстати, в своих воспоминаниях Твардовский рассказывает о том, как однажды, уже в годы войны, получил письмо, автор которого интересовался, почему главный герой - славный воин - носит имя другого литературного персонажа. Как оказалось, отмечает Александр Трифонович, еще раньше появился роман П. Боборыкина с аналогичным названием. Только Василий Теркин в нем является нечистым на руку купцом, пройдохой и ханжой. Поэт признается, что, получив письмо, он нашел и без особого удовольствия прочитал указанное произведение, но имени своего героя решил не менять. Точнее, не придал подобному совпадению никакого значения - тем более, что история создания поэмы «Василий Теркин» действительно не имела к роману никакого отношения - и продолжил работу в прежнем русле.
Но вернемся к «Книге про бойца».
Развитие идейного замысла
Поэт вспомнил о бравом герое, уже полюбившемся читателю по газете «На страже Родины», в 40-м году. Так получилось, что в 39-м литераторы, как и задумывалось, написали по одному-два фельетона, а потом занялись другой работой. Лишь еще долгое время обращался к этому образу, которому мало кто придавал серьезное значение. Теперь Твардовский обдумывал, как совместить в своем художественном произведении - а это должна была быть поэма - того героя фельетонов с серьезностью, которой требовали реалии. И он стал перебирать в памяти все, что было связано с финской войной, включая свидетельства очевидцев, съездил в Выборг, перечитывал печатные статьи и т. п. Однако написать произведение, как планировалось, к 41-му не получилось, а затем началась война. В результате история создания «Василия Теркина» на какое-то время ограничится лишь обдумыванием композиции, сюжета, образа главного героя.
1942 год
С первых дней войны Твардовского отправили на фронт в качестве корреспондента. В первые месяцы, самые жестокие и горячие, было не до поэмы. Так давно уже возникший в голове замысел все откладывался вплоть до лета 42-го, когда история создания поэмы А. Твардовского «Василий Теркин» получает свое продолжение. Но теперь это должно было быть произведение о другой войне - советских людей против фашистских захватчиков. Да и герой из Васи превратился в Василия, олицетворявшего русского хлебопашца, рабочего, неутомимого труженика, вставшего на защиту Отечества.
Первые главы нового произведения Александра Трифоновича появились в одной из фронтовых газет в сентябре. Затем поэма по частям печаталась во многих изданиях, доступных как воюющим солдатам, так и тем, кто остался в тылу. Одним она помогала переживать тяготы фронтовой жизни, другим - ожидать родных с этой страшной войны. «Книга про бойца» полюбилась всем читателям, и каждый с нетерпением ожидал новых глав, героем которых был солдат с простым русским именем - новый образ его создал именно А. Твардовский - Василий Теркин.
История создания поэмы в годы войны
Произведение писалось вплоть до 45-го года, хотя еще в 43-м, после ранения, благополучного излечения и возвращения героя в строй, автор думал, что подошел к финалу. Вмешались читатели, требовавшие продолжения поэмы, с которыми спорить было нечестно, как отмечал Твардовский. Василий Теркин, история создания которого получает дальнейшее развитие, вновь зашагал по страницам газет и журналов.
В произведении нашли отражение основные этапы войны: трагические отступления в первые ее месяцы, сражения, ставшие переломными, победное шествие на запад. Было даже желание отправить героя в тыл к немцам, однако Твардовский вскоре отказался от подобного замысла, решив, что это нарушит общий замысел произведения и сделает историю бойца частной.
Автор за годы войны получал множество писем, из которых следовало, что читателей очень интересует история создания «Василия Теркина», в частности, существует ли человек, описанный в поэме, на самом деле. И хотя у героя было немало однофамильцев - один из них, Виктор Васильевич Теркин, даже просил поменять его имя на свое - ответ поэта всегда был категоричен: Василий Теркин - полностью выдуманный персонаж и не имеет реального прототипа. Он складывался из личных наблюдений автора и воплощал в себе лучшие черты русского защитника.
Прощание с героем
История создания «Василия Теркина» заканчивается победной весной 45-го. В мае Твардовский публикует заключительную главу «От автора», в которой сообщает, что прощается с солдатом. И несмотря на то, что его вновь убеждали в необходимости продолжения произведения, он был непоколебим: время Теркина прошло. По его мнению, теперь, в мирное время, нужен другой персонаж.
Такова история создания «Василия Теркина», кратко описанная на основе статьи А. Твардовского «Как был написан «Василий Теркин (ответ читателям)».
Вместо послесловия
Уже в послевоенные годы, зная о невероятной популярности поэмы и ее главного персонажа, многие недобросовестные литераторы создавали «продолжения» похождений героя и даже «подражания» известной книге. Ответом на них было то, что поэма - это неоднократно подчеркивал Твардовский - «Василий Теркин», история создания которой описана самим автором, однозначно окончена и возвращения к ней в будущем не предполагается.
