ДМИТРИЙ ШОСТАКОВИЧ: «ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА!»

Истинный масштаб композитора Дмитрия Шостаковича , широко известного не только в России, но и за ее пределами, можно только определить словами “великий, талантливый”. Чем талантливее человек, тем меньше за всеми его достижениями мы замечаем именно самого человека. Критики и музыковеды пишут большие статьи о том, что хотел показать композитор в том или ином своем произведении. Какие эмоции или переживания бурлили в нем во время написания произведения. Но, по большому счету, это всего лишь догадки. За сухими фразами: талантливый композитор, пианист, дирижер и общественный деятель мы теряем образ человека, а видим только его наружную, затрепанную внешнюю оболочку. не исключение из правил…

Цветочки

Личная жизнь композитора вызывает интерес у многих биографов, музыкантов, искусствоведов и многочисленных поклонников. Любопытно, что, обладая удивительным музыкальным талантом, даром виртуозного пианиста, – добившись славы и признания, Дмитрий Дмитриевич Шостакович был очень не уверен и робок с женщинами.

Шостакович родился в Петербурге 1906 года в семье химика и пианистки и уже с ранних лет увлекся игрой на фортепиано. Дмитрий был худеньким бессловесным мальчиком, но за за роялем перерождался в дерзкого музыканта.

В 13 лет юный композитор влюбился в 10-летнюю Наталью Кубе. Воздыхатель посвятил ей небольшую прелюдию. Тогда Дмитрию казалось, что это чувство останется с ним на всю жизнь. Однако первая любовь постепенно угасла, но желание сочинять и посвящать свои произведения любимым женщинам у композитора осталось на всю жизнь.

Ягодки

Отучившись в частной школе, молодой человек поступил в Петроградскую консерваторию и успешно ее окончил в 1923 году. В то же время в жизни начинающего композитора появилась девушка, в которую он влюбился с новой, уже юношеской страстью. Татьяна Гливенко была ровесницей Шостаковича , хороша собой, прекрасно образована и отличалась живым и веселым нравом. Завязалось романтичное и долговременное знакомство. В год встречи с Татьяной впечатлительный Дмитрий принялся за создание Первой симфонии.

Через три года в Петербурге состоялась премьера этого музыкального произведения, облетевшего спустя много лет весь мир. Глубина чувств, которые выразил молодой композитор в симфонии, была вызвана и начавшейся болезнью Дмитрия , которая появилась вследствие бессонных ночей, любовных переживаний и развивающейся на этом фоне тяжелейшей депрессии. Испытывая самые нежные чувства к любимой, Шостакович не думал о предстоящем браке даже через несколько лет знакомства.

Скрытые страсти Дмитрия Шостаковича

Татьяне хотелось детей и законного мужа. И однажды она открыто заявила Дмитрию, что уходит от него, приняв предложение руки и сердца от другого поклонника, за которого вскоре и вышла замуж.

Композитор даже не попытался остановить девушку от столь решительного шага, и тогда Татьяна предпочла больше не поддерживать с ним никаких отношений. Но забыть Татьяну не получилось: композитор продолжал встречать ее на улице, писать пылкие письма, говорить о любви уже супруге другого мужчины. Через три года, все-таки набравшись смелости, он попросил Гливенко уйти от мужа и стать его женой, но та не восприняла предложение Шостаковича серьезно. К тому же она в то время уже ждала ребенка. В апреле 1932 года Татьяна родила сына и попросила Шостаковича навсегда вычеркнуть ее из своей жизни.

Окончательно убедившись, что любимая к нему никогда не вернется, в мае того же года композитор женился на молодой студентке Нине Варзар. Этой женщине предстояло провести с Дмитрием Дмитриевичем более двадцати лет, родить композитору дочь и сына, пережить измены мужа и его увлечения другими женщинами и умереть раньше обожаемого супруга.

После смерти Нины Шостакович женился еще два раза: на Маргарите Кайоновой, с которой прожил непродолжительное время, и на Ирине Супинской, окружившей уже стареющего мужа теплотой и заботой, которые сохранились в их семье до конца жизни великого русского композитора.

Шостакович-музыкант

Дела сердечные не мешали, а наоборот всегда помогали композитору творить. Тем не менее очень сложно переплести две ветви жизни, потому что в каждой из них он одновременно очень разный и одинаковый. Одинаков в достижении поставленной цели, а отличие заключается в том, что все-таки в отношениях с музыкой Шостакович был решительнее.

Итак, окончив консерваторию по классам фортепиано и композиция, Шостакович в качестве дипломной работы сдал уже известную Первую симфония. Дмитрий собирался продолжить карьеру и как концертирующий пианист, и как композитор. В 1927 году на Первом Международном конкурсе пианистов имени в Варшаве он получил почетный диплом (композитор играл сонату собственного сочинения). К счастью необычный талант музыканта заметил один из членов жюри конкурса, австро-американский дирижер и композитор Бруно Вальтер, который предложил Шостаковичу сыграть ему на рояле еще что-нибудь. Услышав Первую симфонию, Вальтер немедленно попросил Шостаковича прислать партитуру ему в Берлин, и затем исполнил Симфонию в текущем сезоне, тем самым сделав русского композитора знаменитым.

В 1927 году произошли еще два значительных события в жизни Шостаковича . Знакомство с австрийским композитором Альбаном Бергом вдохновило Дмитрия Дмитриевича приняться за написание по Гоголю. Еще после одного знакомства Шостакович создал знаменитый в наши дни свой Первый фортепианный концерт.

Тогда же, в конце 1920-х и начале 1930-х, написаны следующие две симфонии Дмитрия Шостаковича .

Гонения Дмитрия Шостаковича

Опера «Леди Макбет Мценского уезда» поставлена в Ленинграде в 1934. Первоначально ее приняли с восторгом, но через полтора сезона неожиданно подверглась разгрому в официальной советской печати и была снята с репертуара.

В 1936 году должна была состояться премьера 4-й Симфонии – произведения значительно более монументального размаха, чем все предыдущие симфонии Шостаковича . Однако композитор благоразумно приостановил репетиции Симфонии перед декабрьской премьерой, понимая, что в атмосфере начавшегося в стране государственного террора, когда ежедневно арестовывались представители творческих профессий, исполнение ее могло быть воспринято властью как вызов. 4-я Симфония впервые была исполнена в 1961.

А в 1937 году Шостакович выпустил в свет 5-ю Симфонию. «Правда» прокомментировала произведение фразой: «Деловой творческий ответ советского художника на справедливую критику». Отношения с властью на время наладились, но с этого момента жизнь Шостаковича приобрела двойственный характер.

А дальше была война…

Находясь в первые месяцы Великой отечественной войны в Ленинграде, Шостакович начинает работать над 7-й симфонией – «Ленинградской». Она впервые была исполнена на сцене Куйбышевского театра оперы и балета 5 марта 1942 года.

в каске пожарного на обложке журнала Time за 1942 год

В 1943-м композитор переезжает в Москву и до 1948 года преподает в Московской консерватории. После завершения войны композитор пишет 9-ю Симфонию. В советской прессе появились статьи недоуменных рецензентов, ожидавших от главного музыкального «соцреалиста» страны громоподобного гимна победе, а вместо этого получивших малогабаритную симфонию «сомнительного» содержания.

После грома, прогремевшего сначала в 1946-м над целым рядом известных писателей, в 1948-м сталинские власти принялись «наводить порядок» и в Союзе Композиторов, обвинив многих мастеров в «формализме», «буржуазном декадентстве» и «пресмыкательстве перед Западом». Шостакович был обвинен в профнепригодности и изгнан из Московской консерватории. Снова «не вовремя» создан вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии», и вновь композитор оказался под ударом – как «потворник безродных космополитов и врагов народа». Первый скрипичный концерт в связи с этими событиями был скрыт композитором, и первое его исполнение состоялось лишь в 1955-м.

Как и прежде положение вновь спасает вовремя выпущенное в свет «правильное» музыкальное произведение.

Нет конца

Вот на таких волнах прошла практически вся творческая жизнь Шостаковича . Дальше было вынужденное вступление в партию и множество других переживаний и падений, но больше было все-таки взлетов (в плане успеха произведений композитора в родной стране и за рубежом).

В последние несколько лет своей жизни композитор сильно болел, страдая от рака легких. умер в Москве 1975 года и был похоронен на столичном Новодевичьем кладбище.

Сегодня Шостакович – один из самых исполняемых в мире композиторов вообще, и первый среди композиторов XX века в частности. Его творения – это истинные выражения внутренней человеческой драмы и летописи ужасных страданий, выпавших на XX век, где глубоко личное переплетается с трагедией человечества.

Самыми заметными жанрами в творчестве Шостаковича – симфонии и струнные квартеты – в каждом из них он написал по 15 произведений. В то время как симфонии писались на протяжении всей карьеры композитора, большую часть квартетов Шостакович написал ближе к концу своей жизни. Среди самых популярных симфоний – Пятая и Восьмая, среди квартетов – Восьмой и Пятнадцатый.

сын Максим

В одном из писем маме писал: «Любовь действительно свободна. Обет, данный перед алтарем, это самая страшная сторона религии. Любовь не может продолжаться долго… моей целью не будет связать себя браком».

«Я хочу, чтобы после исполнения симфонии слушатели уходили с мыслью: жизнь прекрасна!» – .

Обновлено: Апрель 14, 2019 автором: Елена

В Москве завершился фестиваль Ростроповича . Его арт-директор Ольга Ростропович радуется, что фестиваль, которому в этом году исполнилось пять лет, живет и развивается:

Пять лет назад мы поставили перед собой задачу - показать любимой папиной московской публике все самое лучшее из того, что есть на музыкальной арене в мире. Задача очень амбициозная, очень непростая. Скептики нас предупреждали, что она, вообще, невыполнимая. Но мы, вопреки всему, начали и держим планку вот уже пять лет. Начали с «Недели Ростроповича», потом из-за сложных графиков тех коллективов, которые мы приглашали, мы перестали укладываться в семь дней. Так «Неделя» выросла в «Фестиваль». Меня всегда спрашивают об особенностях каждого фестиваля. Привозить в Россию самое лучшее из того, что мне довелось услышать, благодаря семье, в которой я родилась, соединять это в единый фестиваль - это и есть особенность нашего форума. Держать курс на самое интересное, самое передовое, не ронять планку.

В этом году всего семь дней разделили московские гастроли двух ведущих британских коллективов. Каждый оркестр привозит по две программы. Российская премьера неоконченной оперы Шостаковича «Оранго » в исполнении английского оркестра «Филармония» и английских певцов - это неординарное событие, потому что обычно премьеры произведений русских классиков проходят в России и в исполнении российских коллективов и артистов. «Военный реквием» Бриттена, который создавался композитором при непосредственном участии моей мамы, продирижирует любимый москвичами Владимир Юровский.

Я уверена, что папа с нами каждую минуту. Я вижу, что люди приходят на фестиваль Ростроповича не только, чтобы слушать, но чтобы встречаться друг с другом, общаться. Наш фестиваль - это прежде всего фестиваль хороших встреч.

Перед премьерой «Оранго» в БЗК шеф лондонского оркестра «Филармония» финский маэстро рассказал о своей работе над партитурами Шостаковича :

Прежде всего, для меня невероятная радость вернуться в Москву. Я выступал здесь много лет назад с оркестром Мариинского театра на фестивале «Звезды белых ночей» по приглашению Валерия Гергиева (2003). Сейчас я еще больше волнуюсь, потому что представляю в Москве моих английских подопечных, которые будут играть в России русскую музыку на фестивале очень уважаемого мною Мстислава Ростроповича. Я лично знал маэстро, и мне кажется, ему бы понравилась программа, которую мы привезли: Бетховен, Сибелиус, Шостакович.

Первая наша программа - универсальная, вторая - необычная и немножко дерзкая. Мы будем исполнять Пролог к неоконченной опере «Оранго» вместе с Четвертой симфонией Шостаковича. Произведения смыкаются по времени написания - 1932 и 1936, но их разделяет пропасть. Это как две стороны одной монетки. Я очень интересовался политической историей СССР периода конца НЭПа, эпохи Луначарского и дальше. Также слышал о том, что в начале 30-х годов прошлого века Шостакович начинал писать загадочную оперу-памфлет под названием «Оранго», о которой мы ничего не знали. Потом я услышал о необыкновенной находке Ольги Дигонской в Музее имени Глинки в Москве, и что Ирина Антоновна Шостакович передала моему хорошему знакомому Джерарду Макберни клавир Пролога к той таинственной опере. Я с энтузиазмом воспринял предложение Макберни дирижировать премьеру оркестрованного «Оранго» в Лос-Анджелесе (2011).

«Оранго» - очень изобретательное произведение. В нем Шостакович, как всякий молодой композитор, смешивает разные стили. Незадолго до написания «Оранго» Шостакович побывал в Берлине, прочувствовал бунтарский дух Веймарской республики, «окунулся» в джаз, музыку Курта Вайля, много слушал Малера и позже включил джазовые разработки, а также цитаты из Малера и Вайля в свою партитуру. С другой стороны, Шостакович писал «Оранго» с оглядкой на русскую музыкальную традицию, на «Бориса Годунова», в частности. Видимо, «Оранго» задумывался не как чистый политический памфлет, в нем есть более глубокий слой. Когда он начинал писать «Оранго», он был еще одним из тех авангардных художников, которые верили, что смогут создавать в СССР новое искусство. Позже он понял, что опера, партитура которой была ему заказана к пятнадцатой годовщине Октября, развивается совсем не туда, что едва ли подойдет для празднования юбилея великой революции. И тогда они все - композитор и либреттисты - прекратили работу над произведением. Не забываем также, что «Оранго» писалась параллельно с «Леди Макбет Мценского уезда», и в 1936 году в «Правде» вышла та самая статья, определившая дальнейшую судьбу Шостаковича и многих его работ. Я не устаю рассказывать моим ученика - молодым композиторам - что бывают хорошие рецензии, бывают плохие, а бывает вот такие, как эта.

Четвертая симфония , партитуру которой Шостакович сжег, а затем восстановил спустя десять лет, также датируется 1936 годом. Пожалуй, это симфония для меня является самой значительной в творчестве Шостаковича и самой сложной. Я много лет не мог понять, почему в ее финале присутствует «парад» из многих более ранних произведений композитора. Я окончательно утвердился в своей догадке, когда получил оркестровку Пролога к «Оранго». В финале композитор соединяет своих так называемых «детей» и ведет их на заклание. То есть он понимает, что вся эта система ничем хорошим не кончится, и что он сам находится практически в мертвом тупике. В «Оранго» он еще стоит по одну сторону баррикад, а в Четвертой симфонии - по другую. Также в музыке Четвертой меня трогает и потрясает чувство непреодолимого одиночества. Это одиночество великого человека, гениального композитора.

Ирина Антоновна Шостакович о находке «Оранго» и о новом критическом издании произведения:

В Музее музыкальной культуры имени Глинки работает очень талантливая сотрудница Ольга Георгиевна Дигонская. Она изучала автографы, которые хранятся в папке неопознанных документов. Ей удалось определить большую часть, и среди них - «Оранго». Она связалась с архивом Алексея Толстого, с Институтом мировой литературы в поисках либретто к этой ненаписанной опере и в итоге раскрыла тайну «Оранго». Затем я обратилась к английскому композитору Джерарду Макберни, чтобы он оркестровал этот клавир. Макберни передал партитуру финскому дирижеру Эса-Пекке Салонену - большому знатоку партитур XX века. Важно, что в Лос-Анджелесе смогли и именно поставить «Оранго». Знаменитый режиссер Питер Селларс сделал демисценическую версию. Он нашел старую пленку с танцем балерины - это была как бы Настя Терпсихорова. Постановка имела большой резонанс.

Еще я очень рада представить очередной том собрания сочинений Шостаковича, который только что вышел в издательстве «DSCH». В него вошли клавир и инструментовка Пролога к «Оранго» и статья Дигонской. «Филармония» исполняет в Москве «Оранго» по нашему нотному материалу.

Лондонская «Филармония» выступала в Москве относительно давно - двенадцать лет назад (2002) с Владимиром Ашкенази. Знаменитый невозвращенец приезжал в Москву после 39 лет иммиграции - в программе значился фортепианный концерт Моцарта (№ 20) и Вторая симфония Сибелиуса. Забавно, что в 2002 году не только рядовому зрителю, но и маститому критику было трудно в отсутствии википедии и внятных биографий в программках разобраться в том, какой же из многочисленных лондонских оркестров приедет в Москву с Ашкенази. Формально ничего не мешает называть лондонскую «Филармонию» - лондонскими филармониками, по аналогии с их венскими или берлинскими коллегами. На самом же деле лондонские филармоники - это музыканты Лондонского филармонического оркестра, которые приехали в Москву на два финальных концерта фестиваля Ростроповича.

«Филармония» немного моложе Лондонского филармонического оркестра и специализируется прежде всего на исполнении партитур XX и XXI вв. При Салонене, который возглавляет «Филармонию» с 2008 года, это направление стало доминирующим. В Лондоне оркестр выступает в центре «Southbank» (комплекс зданий на южном берегу Темзы), являясь его резидентом. Бок о бок с Royal Festival Hall, где выступают лондонские филармоники, руководимые Владимиром Юровским.

Первая программа, которую выбрал Салонен для презентации своего коллектива, соединила Третью симфонию Бетховена и Пятую симфонию Сибелиуса.

После осеннего марш-броска в Москву венских филармоников с Кристианом Тилеманом и девятью симфониями, когда симфоническое наследие классика будто сплелось в единое, неделимое на части, полифоническое полотно, плотный текст Третьей в аккуратном исполнении англичан начал читаться по-новому. Тилеман представил Бетховена этакой незыблемой глыбой, опорой и патриархом венской школы, создателем симфоний par excellence. А Салонен сделал упор на лингвистику конкретной симфонии, на многообразие ее языка. Все оркестровые голоса были представлены как равноправные диалекты внутри одной языковой семьи. Салонену, видимо, нравится приближать звучание современных инструментов к аутентичному - это для него является своеобразной эквилибристикой. Темпы брались с заметным ускорением, даже траурный марш второй части был в своем минорном величии невероятно скор.

Пятая симфония Сибелиуса - не частый гость отечественных концертных залов и не случайно.

Чтобы понять и прочувствовать эту вычурную симфонию требуется наличие в груди маэстро пламенного сердца финского патриота, каким и предстал неожиданно в Москве Эса-Пекка Салонен, проживший две трети жизни в Америке и Англии.

Впечатляющие соло духовых нагнетали туманную суггестию, пронзительные вскрики струнных рисовали стаи взволнованных чаек над водной гладью. Видимо, когда финн говорит о красотах своей страны и своей национальной музыки, он становится невероятно темпераментным. После гула оваций растроганный теплым приемом москвичей Салонен отрывисто крикнул: «Сибелиус. Грустный вальс». И, резко развернувшись к своим музыкантам, заворожил публику морозными кружевами этого самого печального и поэтичного вальса на свете.

Исполнение опусов Шостаковича на следующий день подтвердило высокую репутацию британского коллектива,

возглавляемого в высшей степени грамотным и квалифицированным маэстро.

Музыка Пролога к «Оранго» оказалась невероятно знакомой, особенно в свете архивных разысканий Алексея Ратманского, который за несколько лет своей работы в Большом театре в 2000-х вернул на сцену много утраченной музыки Шостаковича и, прежде всего, его балеты «Светлый ручей» и «Болт». Балет Лопухова «Болт» был поставлен в Ленинграде в 1931 году и сразу снят без особых сожалений со стороны композитора, так как ему не особо нравился сюжет этого спектакля, тогда как сюжет «Оранго» его бесконечно вдохновлял.

Пролог или первый акт «Оранго» - мы точно не знаем, как следует называть сохранившийся фрагмент - содержит 11 номеров, где увертюра и «Танец мира» Насти Терпсихоровой заимствованы самим Шостаковичем из «Болта», а сцена Оранго и Сюзанны и ариозо Тома Маша - из его неоконченной оперы «Большая молния». По мнению Ольги Дигонской, которая «обнаружила» клавир «Оранго», Шостакович активно вмешивался в работу либреттистов - Алексея Толстого и Александра Старчакова, подбрасывая им новые сюжетные ходы.

Сюжет «Оранго» находится в тренде своего времени.

В его основе - эксперимент над живым существом - самкой орангутанга, которую искусственно оплодотворили человеческим семенем. Ученого, который это сделал, подвергли общественной порке, но в результате его эксперимента у обезьяны Руфи родился сын, который стал одиозным журналистом и ненавистником пролетариев, коммунистов и Советского Союза. Известно, что Шостакович ездил в Сухумский обезьяний питомник, где содержался «оранг» Тарзан, над которым проводил опыты профессор Илья Иванов.

Композитор понимал абсурдность происходящего вокруг и возвел эту абсурдность в «Оранго» в квадрат.

В мега-зале Дворца Советов собирается огромная толпа народа (персонаж - Хор, прямо как в античной драме). Сюда же приглашены иностранцы, приехавшие в СССР. На сцену выходит ведущий концерта. Он объявляет главный номер программы - «Танец мира» Насти Терпсихорой, балерины, которую тут же провозглашают восьмым чудом света. Она танцует два танца - медленный и быстрый, но иностранцы и прочие зрители начинают скучать. Тогда из толпы раздается голос, вопиющий: «Покажите нам Оранго!» И Оранго, как героя «Клопа» Маяковского, выводят в клетке - он ревет, зевает, наигрывает «Чижика-пыжика», сыплет бранью в адрес женщин, а в финале вдруг как споет жалобно: «Душно мне, душно, под шкурой зверя!» Предполагается, что персонажи Пролога расскажут зрителям историю Оранго с момента его рождения, но, как мы знаем, дальше Пролога дело не пошло.

Все выведенные в Прологе (31 минута музыки) персонажи одинаково безобразны.

Здесь есть вульгарный конферансье Весельчак (его на отличном и внятном русском языке поет британский баритон Стивен Пейдж), писклявый Зоолог (тенор Аллан Клейтон), экс-жена Оранго Сюзанна (сопрано Салли Сильвер), сам Оранго (бас-баритон Генри Ваддингтон). Есть персонажи, поющие одну реплику, кому-то достается несколько слов, кому-то ария.

Вместе с англичанами отлично поработала Капелла имени Юрлова под руководством Геннадия Дмитряка, российским солистам также достались маленькие роли, которые они исполняли прямо из гущи хора.

Замечательная российская премьера. Остается только пожалеть, что в Москве, избалованной инсценировками Ратманского, не получилось показать работу Селларса - великого генератора идей для демисценических постановок.

Фото Сергея Бирюкова

1962

Избран депутатом Верховного Совета СССР.

Участие в Эдинбургском фестивале, посвященном Шостаковичу.

12 ноября - дирижерский дебют Д.Шостаковича - Первый концерт для виолончели с оркестром (ор.107 ) и Праздничная увертюра (ор.96 ).

Женитьба на Ирине Антоновне Супинской.

Июнь 1962 г.
«В моей жизни произошло событие чрезвычайной важности - я женился. Мою жену зовут Ирина Антонова. У нее имеется лишь один небольшой недостаток: ей двадцать семь лет. В остальном она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы «л» и «р» не выговаривает.<...> В этом отношении жизнь меня побаловала».
(Из письма В. Шебалину).

28 февраля 1962 г.
«Я не гений. И когда меня так называют я очень смущаюсь. Вообще такого рода определения как «гений», «бездарность» и т. п. мало что говорят.
Я знаю, что известные преувеличения моих «достижений» зависят главным образом от той рекламы, которую мне сделал генералиссимус.
Я знаю, что еще и при своей жизни я встану на свое место. Таково мое абсолютно честное убеждение.
Несколько смягчает мучения совести моя музыка, но ведь язык музыки мало понятен».
(Из письма Г. Серебряковой).

24 марта 1962 г.
«Образ жизни я веду сейчас такой: с 10 до 16.30 заседаю на съезде композиторов. Затем еду домой и из дома еду на концерт. Концерты проходят каждый день и посещать их необходимо. Возвращаюсь всегда усталый и на другой день то же самое. Так будет продолжаться до 31 марта. 1 апреля открывается конкурс имени Чайковского. 2 апреля продолжит работу комитет по Ленинским премиям».
(Из письма Г. Серебряковой).

10 апреля 1962 г., Москва.
«Я сейчас переезжаю на новую квартиру. Вот новый адрес: Москва К-9, ул. Неждановой, д. 8/10, кв. 23. Тел. 2-29-95-29. <...> Переезжать ужасно грустно. Много связано с ныне покидаемой квартирой».
(Из письма Г. Серебряковой).

24 июня 1962 г., Москва.
«Сейчас я нахожусь в больнице. Еще раз делают попытку вылечить мне руку. Пребывание в больнице меня не веселит. Особенно во время медового месяца. Мою жену зовут Ирина Антоновна. Знаю я ее больше двух лет. У нее есть лишь одно отрицательное качество: ей 27 лет. Во всем остальном она очень хороша. Она умная, веселая, простая и симпатичная. Она меня навещает каждый день и это меня радует. Ко мне она относится очень хорошо. Думается, что мы с ней будем жить хорошо. Пользуясь свободным временем - творю. Пишу сейчас еще одно произведение на слова Евтушенко. Называется оно «Юмор». Будет ли это 2-я часть симфонии или еще одна симфоническая поэма, сказать трудно.
(Из письма И. Гликману).

1 июля 1962 г., Москва.
«Находясь в больнице, начал сочинять 13-ю симфонию. Вернее, это пожалуй, будет вокально-симфоническая сюита из пяти частей. Исполнители - бас-солист и басовый хор, ну и симфонический оркестр. Я использовал для этого сочинения слова поэта Евгения Евтушенко. При ближайшем знакомстве с этим поэтом мне стало ясно, что это большой и, главное, мыслящий талант. Я с ним познакомился. Он мне очень понравился. Ему 29 лет (sic!). Это очень приятно, что у нас появляются такие молодые люди.
Симфония состоит из пяти частей. <...> Первые три части полностью готовы».

2 июля 1962 г., Москва.
«Ирина очень смущается, встречаясь с моими друзьями. Она очень молода и скромна. Она служит лит. редактором в издательстве «Советский композитор». С 9 до 17 она сидит на службе. Она близорука. «Р» и «л» не выговаривает. Отец ее поляк, мать еврейка. В живых их нет. Отец пострадал от культа личности и нарушения революционной законности. Мать умерла.
Воспитывала ее тетка со стороны матери, которая и приглашает нас к себе под Рязань. Как называется, это место под Рязанью, я забыл. Родом она из Ленинграда. Вот краткие о ней сведения. Была она и в дет. доме и в спец. дет. доме. В общем, девушка с прошлым».
(Из письма И. Гликману).

Август 1962 г.
«Шлю привет из Эдинбурга... Тринадцатая симфония все время владеет мной. Жду с нетерпением того момента, когда я опять смогу подержать в руках партитуру, поиграть ее, попереживать... Она сидит у меня в голове без перерыва. Я все время о ней думаю...»
(Из письма неизвестному адресату).

Ирина Шостакович, жена композитора:
- Ирина Антоновна, как Вы познакомились с Дмитрием Дмитриевичем?
- Мы познакомились с Дмитрием Дмитриевичем задолго до того, как стали жить вместе - за пять, шесть лет. Наше знакомство было связано с моей работой в качестве литературного редактора либретто оперетты «Москва. Черемушки».
Либреттисты сделали кое-какие поправки, которые надо было с автором музыки согласовать. И вот в какой-то весенний день я с тяжелой папкой отправилась к Дмитрию Дмитриевичу. Он очень быстро все посмотрел и сказал, что все хорошо. На этом наше знакомство можно считать состоявшимся. А потом в течение многих лет мы виделись и больше и лучше узнавали друг друга. Помню такой эпизод: я хотела послушать миниатюры Кара Караева к фильму «Дон-Кихот». И так получилось, что Дмитрий Дмитриевич повел меня на этот концерт, сидел со мной во время концерта и проводил домой. Это был первый шаг, выражавший не то воспитанность, не то симпатию.
- Какое впечатление он произвел на Вас, когда Вы первый раз встретились?
- Какое-то чувство облегчения я всегда испытывала в его обществе. Вот было тяжело и вдруг это исчезло.
- Какой Дмитрий Дмитриевич был в быту?
- Он был легкий человек, в быту непритязательный. У него были обязательные установки - он требовал, чтобы рубашки были чистые, стулья целые, чтобы не было перегоревших лампочек и сломанных кранов. А в остальном требования его далеко не шли. Он придерживался довольно строгого распорядка дня - завтрак в 9 часов, обед в 2 часа, ужин в 7 часов, но если концерт, то после концерта. И очень был организованным человеком, много успевавшим, просто поразительно много успевавшим. Он быстро все делал. Если он начинал что-то делать, то он это делал быстро.
- Какие премьеры Вам наиболее запомнились?
- Меня поразила первая премьера, на которой я была, - это премьера Тринадцатой симфонии. Поразила тем, что мне казалось, что вот композитор закончил сочинение и дальше начинается сплошное удовольствие, начинаются репетиции, премьеры, интервью, успех, поздравления и так далее. Оказалось, что все это не так, это была очень тяжелая и нервная премьера.
Накануне премьеры была знаменитая встреча Хрущева с интеллигенцией после посещения выставки в Манеже. И Дмитрий Дмитриевич пришел домой с этой встречи очень взволнованный, очень поздно. А на следующее утро, когда должна была быть генеральная репетиция, то певца, который должен был петь сольную партию, заняли вдруг в Большом театре. Пришел хор и оркестр, а солиста нет - поехали за другим исполнителем, которого на всякий случай дала филармония. Его два часа ждали, и он приехал и спел, но на репетиции были люди из отдела ЦК и в антракте сказали, что Дмитрия Дмитриевича приглашают в ЦК. И хотя там сказали, что премьера будет, но Дмитрий Дмитриевич очень перенервничал. И странное дело, когда следующее исполнение было в Минске,- там тоже накануне прошло аналогичное белорусское совещание, тот же ажиотаж, - очень нервно это все было. Вызывали в ЦК Евтушенко и настаивали на том, чтоб он переделал текст, иначе эта симфония света не увидит. И он переделал - так и исполнялось. Но в рукописи Дмитрий Дмитриевич не исправил текст.
А предыстория этой премьеры такая: Дмитрий Дмитриевич сначала предложил это исполнение Е. Мравинскому, который не сказал ни да, ни нет и уехал на гастроли, и стало ясно, что он не будет играть. А партию солиста предложили спеть Гмыре, который с большим сомнением взял эти ноты и пошел посоветоваться в ЦК Украины, где ему сказали, что он, конечно, может петь,
но на Украине эта симфония не будет исполняться. Потом это было предложено Ведерникову, который тоже отказался, - в общем, это очень нервная история.
- А как у Дмитрия Дмитриевича складывались взаимоотношения с властью?
- Дмитрий Дмитриевич, конечно, понимал, что персонально те люди, которые давали указания, лично к нему ничего не имеют, что это не их злая воля, а что это установки, которые они в силу своего служебного положения в жизнь проводят, и не всегда это им приятно. Но в последние годы Дмитрий Дмитриевич был очень признанный композитор, его музыка звучала во всем мире - это делало его позицию, его слово очень авторитетным и с этим приходилось считаться».

Евгений Евтушенко:
«Однажды мне позвонил Дмитрий Дмитриевич Шостакович и спросил у меня, относительно молодого, по сравнению с ним, человека, разрешения написать музыку на мои стихи. Вот в этом тоже был весь Дмитрий Дмитриевич. Он человек был необычайно, подчеркнуто, трогательно вежливый. Меня поразило, что Шостакович у меня спрашивает разрешение написать на мои стихи.
Его бесконечная внимательность к людям. Он не только мне, например, посылал всегда поздравительные письма и открытки к моему дню рождения или сам звонил, но даже моей маме и моей жене. И даже узнав, что у меня появился маленький мальчик, даже он его тоже поздравлял с днем рождения. Это была не случайность. Это была его манера поведения. Не показной ложный демократизм, а именно свечение души, исходящее от великого человека.
Вообще, когда-то англичанин Соммерсет Моэм сказал, что гений - это нормальный человек. Все остальные - это отклонение от нормы. <...> Я тоже думаю, что гений это, наверное, и есть нормальный человек в идеале.
Дмитрий Дмитриевич был человеком нервным. И иногда даже было трудновато с ним разговаривать. Казалось, что его внимание рассеяно, что говоря с вами, он смотрит сквозь вас. Но это только казалось. Нервность и напряженность Шостаковича объяснялась тем, что в нем постоянно жило творческое начало. Но это не означало невнимания к собеседнику. Он вас слушал, и слушал очень внимательно. Не пропуская ни одного слова. Но в то же время в нем постоянно рождались новые музыкальные образы.
Он был нервным, может быть, и потому, что необычайно остро чувствовал боль других людей.
Хотя Дмитрий Дмитриевич тяжело болел, он почти никогда не жаловался. Но когда он узнавал, что кого-то зря обидели, что кому- то трудно, это причиняло ему гораздо большие страдания, чем страдания собственные.
Человеком он был скромным. Но это не была та скромность, то самоуничижение, которые паче гордости. Цену он себе, конечно, знал. Но никак не мог привыкнуть к своей славе. И когда он появлялся, допустим, на сцене, когда кланялся, это ему доставляло мучения. Это было всегда неловко. Причем это была неловкость не показная, не хитро организованная, как с некоторыми людьми бывает.
Я как-то написал про него такие восемь строк: «Но возвратимся к опере. На сцене худой очкастый человек. Не бог, неловкость в пальцах в судорожной сцепке. И в галстуке, торчащем как-то в бок. Неловко смотрит он, дыша неровно. И кланяется, тоже так неловко. Не научился. Этим победил».
Когда я прочитал Дмитрию Дмитриевичу эти стихи, он засмущался и потом так немножко задергался, как это с ним часто бывало, и сказал: «Ну какой же я худой? Хорошо бы. Давайте-ка, исправьте-ка это».
Что еще характерно для Шостаковича? Вот при всей его скромности, он был человек гордый. Он мне рассказывал смешной случай, происшедший в его ранней молодости.
В 20-х годах Дмитрий Дмитриевич работал с одним очень известным, знаменитым, очень хорошим поэтом. И когда его познакомили с этим поэтом, тот был в состоянии раздражения на режиссера или на кого-то еще... Знакомясь с Шостаковичем, он просто, может быть, из-за какой-то рисовки, свойственной поэтам, протянул Шостаковичу два пальца. И Дмитрий Дмитриевич, хотя он был совсем юный, нашелся. Он протянул ему в ответ один палец. Он сказал: «Я стиснул зубы, но подал ему один палец, хотя очень его любил и плакать мне хотелось».
Этот поэт посмотрел на него внимательно и сказал: «О, молодой человек, вы, кажется, далеко пойдете». И подал ему уже полную ладонь. То есть, как говорится, коса нашла на камень.
Да, Дмитрий Дмитриевич был горд. Но гордость свою он нес и воспитывал в себе не как средство возвыситься над другими людьми».
(Из интервью, взятого О. Дворниченко).

28 июля 1962 г.
М. Юдина:
«Было у нас великое событие - 13-я симфония Д. Д. Шостаковича... Рассказать это немыслимо... Это про нас и для нас, но и для всех и для Вечности... Я была поистине счастлива и в слезах поднялась к нему и поцеловала ему руку, он ее отнял, мы поцеловались, как встарь... В общем - если угодно - эта симфония может быть и не для нас, людей, это про нас, от нас; это коленопреклоненная Молитва к Божьей Матери Всех Скорбящих Радость. Вероятно, он-то об этом и не помышлял, но не в этом суть. Он это сказал - за всех».
(Из письма).

Высочайшие похвалы - и унизительная, уничтожающая критика в партийных документах. «К нам едет враг народа», - как писала одна киевская газета, бунтовщик в музыке, изгнанный из Московской и Ленинградской консерваторий за «низкий профессиональный уровень», и «композитор номер один». Страх, боязнь ареста, мысли о самоубийстве - и стоицизм. Глубочайшие психологические переживания - и плоские славословия в адрес партии и правительства. Два инфаркта, странная болезнь мышц, рак. Наворот событий, не хуже древнегреческого.

Закрытая, немногословная Ирина Шостакович, жена великого музыканта, согласилась дать интервью нашему обозревателю.

- При первом знакомстве я сказала, что вы симпатичная, и вдруг встречаю то же слово в описании Дмитрия Дмитриевича: «Мою жену зовут Ирина Антоновна... она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы «л» и «р» не выговаривает...» Еще: «У нее имеется лишь один большой недостаток: ей двадцать семь лет». Недостаток прошел. А какое чувство, что мужу - сто лет?

Никакого особенного. Только то, что его нет. А мог бы быть.

«Мне все кажется: они пожалеют меня...»

- Живя рядом с ним, вы сознавали, что он трагическая фигура?

Я сознавала, но кто у нас не трагическая фигура, кого ни возьми, каждый - герой нашего времени.

- Есть масштаб личности. Он с вами говорил о том, что переживал?

Лучшие дня

Иногда что-то, по ходу жизни, а так, чтобы исповедоваться - нет. Он был достаточно замкнутый человек. О себе рассказывать не любил.

- А вы не спрашивали...

Я, наверное, не спрашивала. Один раз спросила, довольно неудачно, насчет вступления в партию. Потому что я была на том собрании в Доме композиторов, где это происходило. Он сказал: если ты меня любишь, никогда об этом не спрашивай, это был шантаж. Мы достаточно тесно жили друг с другом. Он был болен, и его жизнь проходила через меня, я нужна была все время. Собственно, между мужем и женой какие разговоры? Посмотришь - и уже все ясно. По спине даже. По выражению спины.

- Вы плакали когда-нибудь в замужестве с ним?

Нет, я не плакала.

- Вы вообще не плачете?

Нет, думаю, что плачу когда-нибудь. Немцы вот фильм снимали о нем, я стала им рассказывать про «эзопов язык», они не понимают, я стала объяснять, стала вспоминать и поняла, что просто плачу.

- Он плакал...

Один раз, меня потрясло, когда его с репетиции Тринадцатой симфонии вызвали в ЦК, мы приехали домой, и он бросился в постель и заплакал. Сказал, что его будут заставлять снять премьеру. Это было на следующий день после известной встречи Хрущева с интеллигенцией, Дмитрий Дмитриевич - знаменитый композитор, а в ЦК все взвешивали, запретить премьеру или разрешить. К моменту, когда он приехал в ЦК, решили, что лучше разрешить. А потом уже запретить.

Он плакал, когда его заставляли вступить в партию. Друг писал, как, придя к нему ранним утром, стал свидетелем тяжелой истерики. Шостакович плакал громко, в голос, повторяя: «Они давно преследуют меня, гоняются за мной...» Друг напомнил, как часто Шостакович говорил, что никогда не вступит в партию, которая творит насилие. В ответ Шостакович заявил о твердом решении не являться на собрание. «Мне все кажется, что они одумаются, пожалеют меня и оставят в покое». Он, правда, не явился - в назначенный день. Явился в другой. Читая по бумажке: «Всем, что есть во мне хорошего, я обязан...» - вместо «партии и правительству» драматически выкрикнул: «...моим родителям!»

Главная любовь

- Это была ваша первая любовь?

Настоящая - первая.

- Сначала он вас полюбил?

Думаю, взаимно. Мы лет пять-шесть были знакомы. Было какое-то влечение.

- А как вы познакомились?

Я работала литературным редактором в издательстве «Советский композитор», когда там печаталась его оперетта «Москва, Черемушки». Один из авторов либретто сделал по моей просьбе поправки, я пришла согласовать их и передать еще один текст с предложением автора - написать дополнительный номер. Дмитрий Дмитриевич сказал: я больше ничего писать не буду. Прошло много времени. Был пленум композиторов, там играли симфонические миниатюры Кара-Караева, я хотела послушать и просила сослуживца, члена Союза композиторов, провести меня. Он обещал, а потом звонит: идти не могу, попрошу Дмитрия Дмитриевича провести. Он провел. Я думала, он пойдет по своим делам, но он прошел со мной в зал, мы сели, и в этот ряд никто больше не сел, что меня поразило, все шли по проходу и смотрели на нас.

- Однажды был пустой ряд, когда он подвергся сокрушительному разносу, и никто не захотел сесть рядом.

Это была другая история. А потом он позвал меня прийти к нему на Кутузовский. Я пришла. И он объяснился. И довольно быстро сделал мне предложение, а я так же быстро сказала, что это невозможно.

- Почему?

Потому что его дети - почти мои ровесники. Потому что знаменитость, будут говорить: поймала... Прошел еще год, когда мы не виделись. А потом встретились, и сразу оба пошли навстречу друг другу.

- А как дети вас приняли?

Он, не знаю, каким образом, дал понять, что, если обидят меня, обидят его.

- И вас не смущало, что он вдвое старше?

Знаете, он был очень очарователен. Ясно, что такие люди не вдруг встречаются на свете.

Первый раз он собрался жениться совсем юным. На Тане Гливенко, дочери известного филолога, познакомились в Крыму. Мама, с которой Митя был крайне близок, не допустила брака. Не жаловала она и вторую любовь Мити Нину Варзар, дочь известного юриста. Колебания Мити были так сильны, что он не пришел на собственную свадьбу. Через полгода помирились и поженились, родились Галя и Максим. Нине он посвятил чувственную музыку «Леди Макбет» («Шостакович, несомненно, главный создатель порнографической музыки в истории оперы», - писала не советская, а американская пресса).

Через три года после смерти Нины Васильевны на каком-то мероприятии он подошел к работнице ЦК комсомола Маргарите Андреевне Кайновой и спросил, не хочет ли она стать его женой. Через пару лет он сбежит от нее. Когда ее укоряли, что у нее всегда гости, а муж музыкант, он должен работать, она отвечала: ну и что, что музыкант, у меня первый муж тоже был музыкант - на баяне играл.

Звонок Сталина

- Судьба. Что-то ведал, он ведь увлекался хиромантией.

Я этого не знаю. Может, до войны. Вообще он был ясный человек.

- И при том азартный карточный игрок!

А почему нет? Он мне даже говорил, что в молодости выиграл в преферанс существенную сумму для покупки кооперативной квартиры.

- А отношения с алкоголем? В ранние годы он лечил этим душевные травмы.

Пил умеренно. За ужином рюмку-другую, за обедом.

- У вас был открытый дом?

Да, бывало много людей. У нас была очень хорошая домработница Марья Дмитриевна Кожунова. До войны была ее крестная Федосья Федоровна, потом она, и уже до конца. Она готовила. Когда в 48-м музыку Дмитрия Дмитриевича перестали играть, в семье совершенно не стало денег, Федосья Федоровна и Марья Дмитриевна собрали все, что заработали в этой жизни, и пришли к Дмитрию Дмитриевичу: возьми, будут деньги - отдашь.

- А потом Сталин подарил ему сто тысяч...

Но Дмитрий Дмитриевич смешно рассказывал, как он ехал в трамвае, вошел потомок Римского-Корсакова и на весь трамвай закричал: а правда, что Сталин подарил вам сто тысяч, чтобы вы не огорчались? Дмитрий Дмитриевич повернулся и выскочил из трамвая на ближайшей остановке.

Когда был объявлен конкурс на гимн, в котором приняли участие 40 поэтов и 165 композиторов, Сталин решил, что в финал выйдут пять гимнов: генерала Александрова, руководителя Краснознаменного хора Красной Армии, грузинского композитора Ионы Туския, отдельно Шостаковича и отдельно Хачатуряна и их же - вместе. Это было специальное поручение Сталина, и, судя по всему, шансы имел именно последний гимн. Сталин предложил мелкие поправки, спросив, хватит ли авторам трех месяцев. Шостакович быстро ответил, что и пяти дней довольно. Ответ не понравился Сталину. Он, видимо, считал, что нужен долгий, кропотливый труд. И гимн выбрал генеральский.

Сталин играл с Шостаковичем в кошки-мышки, так же, как с Булгаковым и Пастернаком. В 49-м вождю понадобилось, чтобы композитор выехал в США в составе группы деятелей культуры. Композитор наотрез отказался. Вождь сам позвонил ему: почему отказываетесь? Услышав ссылку на здоровье, пообещал прислать врача. Тогда Шостакович сказал: что же я поеду, когда моя музыка запрещена? Буквально на следующий день появилось Постановление с выговором Главреперткому и отменой запрета. По указанию Сталина Шостаковичу предоставлялись новая большая квартира, зимняя дача, автомобиль и деньги в размере 100 000 рублей.

Когда, уже после смерти Сталина, Постановление 48-го года было вовсе отменено, Шостакович со свойственным ему нервным юмором позвонил Ростроповичу и Вишневской, чтобы шли к нему скорее пить водку за «великое историческое постановление» об отмене «великого исторического постановления».

Жизнь на ветру

- Зощенко говорил о нем как о человеке глубокого внутреннего конфликта: да, он искренний, открытый, но в то же время жесткий, едкий, умный, сильный, деспотичный, очень противоречивый, но только противоречия и рождают великого художника. Он был сложен в общежитии?

Для меня нет. С разными людьми он был разный. Что касается внутреннего конфликта - ко мне приходил режиссер: какой, мол, образ Ленинграда избрать, чтобы передать характер Дмитрия Дмитриевича. Я бы сказала, что не только Дмитрий Дмитриевич, но все мы жили на ветру, в Ленинграде бывают такие пронизывающие ветры, вроде и не сильные, но очень холодные. Жизнь на ветру и соответственно этому напряжение. Ленинград вообще формирует личность, ленинградцы - это определенный тип. Даже Путин - типично ленинградский человек в смысле проявления эмоций. А Дмитрий Дмитриевич был еще петербургского воспитания, это предполагает вежливость, сдержанность, точность в поведении.

- Вы тоже ленинградка, а как в Москве оказались?

В 42-м эвакуировали из блокадного Ленинграда. В 37-м посадили отца. Он этнограф и лингвист, работал в Археологическом музее. Мать - педагог, младше его, когда-то его ученица, она умерла через год после того, как его забрали, так это ее потрясло. Ей было 28 лет. Мне 3 года. Отца выпустили и реабилитировали после войны. Но миллионы, которые пошли на нары или под пулю, - у всех родители, жены, дети, значит, надо умножить на четыре. И когда они возвращались, очень редко могла восстановиться прежняя жизнь. В моем классе благополучных девочек, которые имели папу-маму, отдельную квартиру, нормальную жизнь, было раз-два и обчелся. Между собой мы не говорили об этом, не принято было. Моя одноклассница Лена Шаламова, дочка Варлама Шаламова, жила у тетки в коммунальной квартире. Ее родители вернулись, мать - из одного лагеря, отец - из другого. Они не стали жить вместе, и Лена так и осталась у тетки. И мой отец вернулся, и оказалось, что у него уже есть жена, вольнонаемная медсестра, у которой дочка от первого брака, и он меня не взял - некуда взять, у него было поражение в правах, он не мог жить в больших городах...

- Дмитрий Дмитриевич расспрашивал про вашу жизнь?

Он знал. В общих чертах.

Вокруг самого Шостаковича сжималось кольцо. Когда после изъятия из репертуара оперы «Леди Макбет», балетов «Золотой век», «Болт» и «Светлый ручей» на него наклеили ярлык «врага народа», до физической расправы оставался один шаг. Тесть был отправлен в лагерь под Караганду. Арестован муж старшей сестры Марии барон Всеволод Фредерикс. Мария выслана в Среднюю Азию.

Адриан Пиотровский, возглавлявший «Ленфильм», вызвал Шостаковича к себе и предложил написать о взаимоотношениях с арестованным маршалом Тухачевским. Дело было в субботу. «Самым страшным было то, - признавался Шостакович, - что надо еще было прожить воскресенье». Явившись в понедельник, он увидел заплаканную секретаршу: Пиотровского взяли.

А 13 июня 1937 года в прессе появилось сообщение о расстреле Тухачевского, с которым Шостакович дружил.

- Вы себя считаете счастливой женщиной?

Пока он был жив - да, конечно. Очень. Он все брал на себя.

- Есть другая версия: что он был как ребенок.

Нет. Он определял нашу жизнь - куда пойдем, куда поедем, что будем делать.

- Как он к вам относился? Как к другу, как к младшей?

Как к части самого себя.

- То есть был очень близкий союз?

Я думаю, что да. Была такая твердая основа. Фундамент крепкий. Что бы ни случалось, мы знали, что стоим твердо. Надежность во взаимоотношениях. И радостей было много.

Закончив потрясающий Восьмой квартет, он в своей характерной мрачно-иронической манере сообщил другу: «...написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: «Посвящается памяти автора этого квартета»...

Официальное посвящение - «Памяти жертв фашизма и войны».

А мне посвящена сюита на стихи Микеланджело. На самом деле это ужасно, когда в последней части - две эпитафии, и одна из них - мне. Вот он сидит, живой, теплый человек - и такое пишет (голос дрогнул).

- Он назвал темы сюиты: Мудрость, Любовь, Творчество, Смерть, Бессмертие. Он вам это сыграл?

Сыграл. И посвящение показал.

- Как вы прореагировали?

Я поблагодарила.

- Я понимаю, а внутри?

Я испугалась (долгая пауза).

- Я думала об одном, редко встречающемся качестве - сарказме в музыке. Откуда это у Шостаковича?

Митя с молодости любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко, это первое. А второе... Я была однажды в квартире Ладо Гудиашвили, его вдова показывала рисунки, закрытые тканью, сказав, что никому их не показывает. Тогда, когда были «исторические постановления», Гудиашвили тоже ходил на эти собрания-заседания. А вернувшись домой, давал себе волю в сатирических рисунках. Например, лежит прекрасная женщина, и по ней ползают человечки с ножами: уничтожают красоту. От жуткого раздражения все. И Дмитрий Дмитриевич сочинял «Антиформалистический раек» в стол, душу отвести, он же не думал, что это когда-нибудь исполнят.

Во введении к партитуре упомянут Опостылов, под которым выведен один из бессовестных гонителей Шостаковича, музыковед-аппаратчик (сегодня сказали бы: политтехнолог) Павел Апостолов. Музыка и жизнь сходятся - как фарс и как драма. 21 июня 1969 года в Малом зале Консерватории - общественное прослушивание необыкновенной Четырнадцатой симфонии. Шостакович, уже очень нездоровый, неожиданно выходит на сцену, чтобы предварить исполнение несколькими словами. В том числе цитатой из Островского, прозвучавшей так: «Жизнь дается нам только один раз, а значит, прожить ее нужно честно и достойно во всех отношениях и никогда не делать того, чего пришлось бы стыдиться». Биограф Шостаковича описывает дальнейшее: «Во время этого выступления в зрительном зале неожиданно возник шум: бледный как мел человек покинул зал... И когда в последней части прозвучали слова «Всевластна смерть. Она на страже...», в коридоре Консерватории лежали уже лишь останки человека, который за полчаса до того, собрав последние силы, сумел выйти из зала. Это был Павел Апостолов».

«Как будто нас двое...»

- Как уходил Дмитрий Дмитриевич?

Он болел много лет, не могли найти источник болезни. Говорили, что-то вроде хронического полиомиелита. Клали в больницу. Пичкали витаминами, заставляли заниматься физкультурой. Полгода пройдет - опять. Слабели правая рука, правая нога. Дмитрий Дмитриевич очень страдал, что не может играть на рояле. Когда на него смотрели, нервничал, двигался хуже. Два инфаркта. Потом рак. Опухоль была в средостении, ее не смогли увидеть. Какое-то время я давала ему лекарство на корнях аконита, посоветовал Солженицын, в Киргизии делали настойку, и я попросила Айтматова привезти. Это не вылечивает, видимо, но останавливает развитие опухоли. Известный рентгенолог Тагер посмотрел томограммы и сказал, что все хорошо, ничего нет, я перестала давать лекарство, а очень скоро врачи собрались и сказали: ах, уже ничего нельзя сделать. Он был дома, потом в больнице. Когда сказали, что все плохо, я попросила выписать нас. Потом ему стало плохо, его опять увезли.

- И как вы?

Что я? Я осталась.

Из воспоминаний друга: «К телефону подошла Ирина Антоновна... она говорила со мной как-то отрешенно, стертым звуком, без интонаций...»

Когда его не стало, я решила, что я, пожалуй, буду жить так, как будто он есть, как будто нас двое, и я должна максимально разбираться, как для него лучше. Лучше в музыке, поскольку это главное для него.

- А вы не хотите написать воспоминания?

Не хочу.

- Почему?

Он сказал однажды: если будешь писать обо мне воспоминания, с того света буду являться. Кому какое дело, как мы жили. Как сумели, так прожили.

- Он вам снится?

Нет. Он говорил, что покойники снятся к перемене погоды. Мне дважды снился один сон, будто я в ленинградской квартире моего детства, за окнами темно, во всех комнатах горит свет, ветер поднимает занавески, и никого нет.

ИЗ ДОСЬЕ «КП»

Герой Социалистического Труда, народный артист СССР, лауреат Ленинской и Государственных премий, автор более полутора сотен произведений, включая музыку к фильмам «Встречный», «Юность Максима» и «Возвращение Максима», «Встреча на Эльбе», «Гамлет» и др.

СКАЗАНО

«Дмитрий Шостакович - гениальный композитор - прошел через жизнь всех нас и оставил глубокий след. Он принес нам много счастья и радости, хотя сила его трагизма часто сокрушала нас».

Великий русский композитор Дмитрий Шостакович был болен боковым амиотрофическим склерозом. На сайте американской Ассоциации БАС его имя указано среди других известных людей, которые тоже страдали этим заболеванием. Ниже — воспоминания Ирины Антоновны Супинской (Шостакович) о болезни, попытках лечения, реакции знакомых, а также последних днях и часах Дмитрия Шостаковича (из интервью журналу Story).

Ирина Ступинская (Шостакович):

— Вскоре после моего переезда Дмитрий Дмитриевич лег в Кремлевку, чтобы проколоть какие-то витамины. Что за витамины, зачем? Дай, думаю, схожу и спрошу, что с ним такое, поскольку Галя и Максим (прим. — дети Шостаковича от предыдущего брака) ничего мне не могли толком объяснить… Профессор Работалов ввел меня в курс дела. «Конечно, Дмитрию Дмитриевичу мы ничего не говорим, — сказал он, — но, раз вы жена, я вам скажу». И он сообщил, что врачи сами не знают, что это за болезнь, что они просто поддерживают Дмитрия Дмитриевича витаминами, чтобы болезнь не развивалась. Но она развивается все равно. И если сейчас у него плохо работает только правая рука, то потом это будет нога, потом паралич охватит все тело — и как это лечить, они, в общем, не знают.

В первый раз он почувствовал, что правая рука плохо работает, на концерте в Париже, где он выступал как пианист. Я не знаю, как точно называется его болезнь и что это на самом деле было, возможно, какая-то разновидность рассеянного склероза или вялотекущий полиомиелит. Дмитрий Дмитриевич старался, пока было возможно, этого не замечать, считал ерундой, но его угнетала невозможность играть на рояле. Так что я вполне отдавала себе отчет в том, что он сильно болен и болезнь будет только прогрессировать.

Когда обследование в Америке, на которое Дмитрий Дмитриевич так надеялся, только подтвердило безнадежность его положения, мы поехали в Курган к доктору Илизарову. Ростропович посоветовал, он считал, что Илизаров врач от Бога, и верил в него. Илизаров, конечно, гений, потому что болезнь Шостаковича была вообще не по его части, но он придумал пропитать специальным препаратом свиную косточку и пересадил ее Дмитрию Дмитриевичу — рука заработала. Работала, правда, недолго, через какое-то время снова отнялась. Потом мы еще раз ездили в Курган, но уже без особого толку. Но Дмитрий Дмитриевич все равно боролся. Каждое утро он делал зарядку, я ему по часам давала лекарства, он их честно принимал, старались, по возможности, выходить на концерты. Эти выходы все-таки были для него продолжением прежней жизни. Во всяком случае, он так говорил, и я так считала тоже.

Потом мы поехали в Ленинград, и Дмитрий Дмитриевич решил саккомпанировать на концерте Нестеренко, который исполнял его романс. Нестеренко вдруг забыл начало, Шостакович разнервничался. Когда мы вернулись в «Европейскую», ему стало плохо. Вызвали «скорую», которая определила инфаркт, и Дмитрия Дмитриевича увезли в Свердловскую больницу. Он умер в больнице. Утром в тот день попросил почитать ему вслух рассказ Чехова «Гусев». Перед смертью человеку становится как-то легче, и начинаешь думать, что, может быть, все обойдется. И я почему-то тоже была в тот день спокойна. Он послал меня за почтой в город и сказал приезжать в такое-то время, потому что мы будем смотреть футбол по телевизору — Дмитрий Дмитриевич был страстный болельщик, всю жизнь болел за питерский «Зенит», даже вел специальный гроссбух, куда записывал голы и расписание матчей.

Когда я приехала с почты, он был еще теплый, но уже умер. Его увезли в морг, я собрала вещи, положила все в машину и поехала на дачу. Никто ничего еще не знал, надо было всем сказать. Максим был на гастролях где-то в Австралии, Галя жила в Комарове, в Жуковке была только тетя. Я ехала и думала, что хорошо бы никуда не приезжать. Вот так ехать и ехать…