| Доброго времени
суток!
Меня зовут Шломо Громан. Рад встрече с Вами! Я родился в 1967 году в Москве, с 1990-го постоянно живу в Израиле. Женат, четверо детей. Я еврей, израильтянин или, что то же самое, - палестинец ("Палестина" - это введенный в обращение древними римлянами латинский эквивалент географического названия Эрец-Исраэль, по-русски - Земля Израиля. У арабов же и так есть 21 национальное государство. Подробности ). В семье у меня говорили на идиш и по-русски. С детьми говорю на обоих языках, а также на иврите. Русский аналог моего имени, пришедший из переводов Торы с иврита на греческий язык, - Соломон (пишу это для справки, а называть меня прошу Шломо ). Фамилия переводится с идиш "Седой человек". |
Много лет я параллельно с преподаванием языков и переводами работал журналистом (газеты "Новости недели", "Спутник", "Вести" и "Форвертс", журналы "Йеда" и "Новый век", сайт радиостанции "Седьмой канал"), но возвращаться в прессу не желаю, потому что слишком хорошо познакомился с журналистской кухней. Не зря журналистику сравнивают с другой древнейшей профессией... Я никогда не изменял правому политическому мировоззрению.
Базирующимся в Кирьят-Арбе издательством "АХАЗ" выпущены мои книги: "Как коренным образом расширить ваш словарный запас в английском языке"; "Русско-идиш разговорник"; "Краткий идиш-русский словарь"; "Слова ивритского происхождения в русском языке"; "Существительные иврита, которые полезно запомнить" (в соавторстве с М. Харахом).
В настоящее время я преподаю иврит, идиш, английский и немецкий языки на любом уровне, вплоть до С2 (см. общеевропейскую шкалу владения языками). Обучаю главным образом индивидуально, так как это гораздо эффективнее и, в конечном счете, выгоднее для учащегося. Имею опыт преподавания русского языка носителям иврита.
Готовлю к зарубежным поездкам, интервью, к экзаменам на аттестат зрелости (багрут), психометрическому тесту, к международным экзаменам TOEFL и IELTS. С удовольствием составляю для своих подопечных индивидуальные учебные планы с учетом профессии, хобби, желаемого срока обучения и планов на будущее. Я люблю и умею учить всех тех, кто осознанно стремится к знаниям. Наивысших результатов достигаю с учащимися в возрасте 15 лет и старше (хотя бывают приятные исключения - серьезные вдумчивые дети). Воспитывать ребенка/подростка, упорно не желающего заниматься, обучать его насильно - не мое амплуа.
Перевожу со всех перечисленных языков и на них, а также с чешского, французского, испанского, литовского и нидерландского. Чешским и французским я владею пока на среднем уровне (приблизительно В1). Историю своих взаимоотношений с языками романской группы я описал
Я родился в 1967 году в Москве. В семье говорили на идиш и по-русски. Всю сознательную жизнь мечтал репатриироваться в Израиль. В России подпольно преподавал еврейские и иностранные языки.
Смог вернуться на историческую родину по окончании института, в 1990-м. Живу в Тель-Авиве и нахожусь в мире с самим собой (насколько это возможно). Никогда не изменял правому политическому мировоззрению. Люблю путешествовать, практиковаться в языках - и возвращаться домой в Израиль. Женат, четверо детей (старшая дочь в армии).
Базирующимся в Кирьят-Арбе издательством "АХАЗ" выпущены мои книги: "Как коренным образом расширить ваш словарный запас в английском языке"; "Русско-идиш разговорник"; "Краткий идиш-русский словарь"; "Слова ивритского происхождения в русском языке"; "Существительные иврита, которые полезно запомнить" (в соавторстве с М. Харахом).
В настоящее время я преподаю иврит, идиш, английский и немецкий языки - в учебных заведениях Тель-Авива и Кирьят-Арбы, а также частным образом. Работаю как с группами (до 10 человек), так и индивидуально. Имею опыт преподавания русского языка носителям иврита.
Готовлю к зарубежным поездкам, интервью, к экзаменам на аттестат зрелости (багрут), психометрическому тесту, к международным экзаменам TOEFL и IELTS. С удовольствием составляю для своих подопечных индивидуальные учебные планы с учетом профессии, хобби, желаемого срока обучения и планов на будущее.
Я люблю и умею учить всех тех, кто осознанно стремится к знаниям. Наивысших результатов достигаю с учащимися в возрасте 15 лет и старше (хотя бывают приятные исключения - серьезные вдумчивые дети). Никого не хочу обидеть, но воспитывать ребенка/подростка, упорно не желающего заниматься, и тем более обучать его насильно - не мое амплуа.
Перевожу со всех перечисленных языков и на них, а также с французского, испанского, чешского и нидерландского.
С журналистикой я завязал - ограничиваюсь тем, что пишу на сайте и в ЖЖ.
Своими изысками в области лингвистики, а также найденными мною ссылками по изучению различных языков я охотно делюсь с вами.
***
Шломо Громан , “Вести”, 17 июля 2002 года
НЕХАМА ЛИФШИЦ: “НОВЫЕ ПОКОЛЕНИЯ ВОЗРОДЯТ ИДИШ” Москва. Морозный февраль 1958 года. О еврейской культуре в СССР нельзя сказать даже, что она лежит в руинах. От нее, кажется, не осталось и следа. Пять с половиной лет назад расстрелян цвет еврейской творческой интеллигенции. Вслед за ивритом фактически запрещен идиш. До создания рафинированно-кастрированного журнала “Советиш геймланд” ждать еще три года… В советской столице идет Всесоюзный конкурс артистов эстрады. Конферансье объявляет: “Нехама Лифшицайте, Литовская филармония. Народная песня “Больной портной”. На сцену входит маленькая хрупкая женщина и начинает петь на идиш דער קראנקער שניידער [дэр крАнкер шнАйдэр].
Председатель жюри Леонид Осипович Утесов ошеломлен: звучит его родной язык! Он встал, подался вперед, непроизвольно потянувшись сквозь стол к сцене, да так и застыл в этой позе до конца песни.
Кроме Утесова в жюри Валерия Барсова, Николай Смирнов-Сокольский, Юрий Тимошенко (Тарапунька) и Ирма Яунзем. Их вердикт: первая премия присуждается Нехаме Лифшицайте!
Родилась Нехама в 1927 году в Ковно (Каунасе) в семье еврейского учителя и детского врача Юдла Лифшица, работавшего директором городской ивритской школы “Тарбут”. Перед войной проучилась несколько классов в “Тарбуте”. Дома говорили на идиш. Юдл хорошо играл на скрипке, под звуки которой семейство во главе с мамой Басей пело песни на идише и иврите.
Уже тогда Нехама мечтала стать еврейской певицей. Но когда ей было 13 лет, Литву оккупировали Советы. Еврейские театры, газеты, школы были закрыты.
Девушка начала петь по-литовски, по-русски, по-украински, по-польски и… по-узбекски. Дело в том, что в начале Второй мировой войны семья эвакуировалась в кишлак Янгикурган, где Нехама работала воспитательницей в детском доме и библиотекарем. (Лет тридцать спустя Нехама, закончив свою сценическую карьеру, поступит учиться на отделение библиотековедения Бар-Иланского университета и успеет дослужиться до должности директора Тель-Авивской музыкальной библиотеки имени Фелиции Блюменталь.)
После возвращения в Литву в 1946 году Нехама поступила в Вильнюсскую консерваторию. Педагог Н.М.Карнович-Воротникова воспитала свою ученицу в традициях петербургской музыкальной школы, где исполнительский блеск сочетался с глубинным проникновением в образ.
Миниатюрная женщина с удивительно мягким и нежным голосом вывела на сцену персонажей, от которых зритель был насильственно оторван в течение десятилетий – еврейскую мать, лелеющую первенца, старого ребе, свадебного весельчака-бадхена и синагогального служку-шамеса, ночного сторожа и бедного портного, еврея-партизана и “халуца”, возрождающего землю предков. И вся эта пестра толпа соединилась в ее концертах в один яркий многоликий образ еврейского народа.
В 1951 году Нехама Лифшиц дала свой первый концерт. Чуть позже она стала первой в СССР исполнительницей, включившей в свой репертуар песни на иврите.
Специально для нее писали талантливые композиторы и поэты. Александр Галич, вдохновленный ее искусством, обратился к еврейской теме. Благодаря ей его песни получили международную известность. Она первой вывезла записи песен Галича за рубеж. А вот Владимир Шаинский, начинавший как еврейский композитор, посотрудничав немного с Нехамой, наоборот, переключился целиком на песни для “русских” детей.
После победы на всесоюзном конкурсе, рассказывает Нехама, у меня появилась надежда надежда, что вокруг меня что-то возникнет, что-то будет создано… Но после пятнадцати концертов в Москве, в которых участвовали все лауреаты, мне быстро дали понять, что ничего не светит: езжай, мол, домой.
Одиннадцать лет колесила Нехама по всему Советскому Союзу. И в районных клубах, и в Концертном зале имени П.И.Чайковского ее выступления проходили с аншлагами. Повсюду после концертов ее ждала толпа, чтобы посмотреть на “еврейского соловья” вблизи, перекинуться фразами на мамэ-лошн, проводить до гостиницы…
Но везде, где можно было как-то отменить выступление Нехамы, власти не отказывали себе в этом удовольствии. Каждую программу прослушивали, заставляли певицу отдавать все тексты с подстрочниками.
– В Минске, – вспоминает Нехама Лифшиц, – вообще не давали выступать, и, когда я пришла в ЦК, мне сказали, что “цыганам и евреям нет места в Минске”. Я спросила, как называется учреждение, где я нахожусь, мол, я-то думала, что это ЦК партии. В конце концов, мне позволили выступить в белорусской столице, после чего в газете появилась рецензия, в которой говорилось, что “концерт был проникнут духом национализма”.
Кишинев принимал Нехаму радушнее. Здесь жили и творили друзья Нехамы – замечательные еврейские писатели Мотл Сакциер и Яков Якир. Теперь представительство Еврейского агентства (Сохнут) в Молдавии возглавляет дочь Нехамы Лифшиц. Роза Бен Цви-Литаи – редкой красоты, ума и обаяния женщина, свободно владеющая ивритом, идишем, русским, литовским, английским языками. На этом ответственном посту ярко проявляются ее организаторские способности. Профессиональный фотохудожник, она обладает магнетическим даром сплачивать вокруг себя творческих людей.
В конце 1959 года Киев после долгих “раздумий” соизволил организовать восемь концертов Нехамы.
– Надо сказать, столица Украины даже Аркадию Райкину устраивала проблемы, славилась она этим отношением. У меня в программе была песня “Бабий Яр”. Спустя восемнадцать лет после того, как Бабий Яр стал могилой стольких евреев, я на сцене запела об этом. Причем самой мне даже в голову не пришло, что из этого может получиться. Песня тяжелая, и я всегда исполняла ее в конце первого отделения, чтобы потом в антракте можно было передохнуть. Спела. Полная тишина в зале. Вдруг поднялась седовласая женщина и сказала: “Что вы сидите? Встаньте!” Зал встал, ни звука… Я была в полуобморочном состоянии. Только в этот момент я по-настоящему осознала всю силу, которой обладает искусство. “Я должна петь то, что нужно этим людям!” – решила я и переиначила свою программу, заменив оперные арии и другие “абстрактные” произведения на еврейские песни, находящий больший отклик в душе слушателя.
На следующий день Нехаму вызвали в ЦК. Дело в том, что в те, доевтушенковские, годы советская власть всеми силами замалчивала трагедию Бабьего Яра. На месте гибели киевских евреев проектировали не то городскую свалку, не то стадион. На все претензии Нехама отвечала, что все ее песни разрешены к исполнению, что она их поет всегда и всюду, а если есть какая-то проблема, так это у них, а не у нее.
Дальнейшие концерты в Киеве были запрещены, а вскоре вышел приказ министра культуры, из-за которого Нехаме Лифшиц целый год не давали выступать. Допросы, обыски, постоянная слежка и угроза ареста – “не каждая певица удостаивалась такой чести”, напишет потом Шимон Черток в статье к 70-летию Нехамы, заметив, что труднее всего преследователям певицы было понять, “каким образом выросший в коммунистическом тоталитарном государстве человек остается внутренне свободным”.
– Я билась, как могла, но это была непробиваемая стена, – говорит Нехама. – Переломил ситуацию министр культуры Литвы. Он сказал мне: дескать, готовь программу, и мы послушаем, где там у тебя национализм. Я спела, и они дали заключение, что не нашли ничего достойного осуждения. Потрясающий был человек этот министр – литовец-подпольщик, коммунист, но если бы не он, меня как певицы больше не существовало бы.
Но таких, как он, было мало. “Люди в штатском” преследовали актрису по пятам. В конце 60-х годов Нехама, приехав с концертами в очередной город, в гостиничном номере говорила воображаемому “оперу”: “С добрым утром! А мы все равно отсюда уедем!”
– Мы долго думали об отъезде в Израиль, – рассказывает певица. – Поначалу, конечно, даже мечтать об этом не могли. Но в 60-х годах появились отдельные случаи репатриации в рамках воссоединения семей. Вызов мы получили от моей тети Гени Даховкер. Документы подали еще до Шестидневной войны. В марте 1969 года разрешили выехать мне одной – без дочери Розы, без родившегося к тому времени внука (назвали его Дакар – в честь погибшей израильской подводной лодки), без родителей, без сестры. На семейном совете было решено, что тот, кто первый получит разрешение, поедет один. В июле здесь уже была Роза, к Йом-Кипуру – родители, а сестре с детьми пришлось прождать до 1972 года.
Принимали меня… как царицу Савскую – вся страна бурлила.
В аэропорту меня встречала Голда Меир.
Такие концерты были! Все правительство приходило. Вместе с военным оркестром я проехала с концертами по всем военным базам.
Но продлить свою певческую карьеру в Израиле мне удалось всего на четыре года. Было тому много причин. Обанкротился единственный импресарио, с которым я могла работать – другие были просто халтурщики. Наступил этап, когда я почувствовала, что не могу петь для тех, кто не чувствует мою песню так, как те, прежние зрители, “евреи молчания”. Можно было переключиться на оперный репертуар, но еврейская песня привела меня на лучшие сцены США, Канады, Мексики, Бразилии, Венесуэлы, Великобритании, Бельгии и других стран – я не могла ее ни на что променять. И я пошла учиться в Бар-Илан.
“Еврейский соловей” надолго замолчал.
Четыре года назад Нехама организовала в помещении библиотеки, где до этого работала (Тель-Авив, ул. Бялик, 26) студию, точнее мастер-класс для вокалистов, желающих научиться еврейской песне. Начинали с шести человек, теперь двенадцать. Занимаются два раза в неделю. Субсидирует студию Национальное управление по еврейской (идиш) культуре.
– Я – счастливый человек, – говорит певица. – Тридцать три года я здесь, сменилось поколение, а меня все еще помнят. Чего еще может человек хотеть?
В семье больше никто не поет. И я занимаюсь с теми, кто хочет научиться петь на идише. Это замечательные ребята, в основном, новые репатрианты. Я их всех очень люблю…
– 12 августа исполняется полвека со дня расстрела деятелей еврейской культуры в СССР.
Знали ли вы этих людей лично?
– К сожалению, не успела. Однако получилось так, что они сыграли в моей судьбе решающую роль.
После победы на московском конкурсе в 1958 году меня тесным кольцом окружили вдовы и дети расстрелянных писателей и актеров. Алла Зускина, Тала Михоэлс, ныне покойная Фейга Гофштейн морально поддержали меня – а я ведь, признаться, – не была готова к столь головокружительному успеху – и напутствовали меня словами: “Нехама, пой от имени наших погибших отцов и мужей”. И вот уже 44 года каждое лето я зажигаю поминальные свечи в их честь. И делаю всё от меня зависящее для увековечения их памяти.
В СССР мне удавалось сделать не так много. В апреле 1967 года я дала свой последний концерт в Москве. На нем прозвучали песни на стихи замученных в подвалах Лубянки поэтов.
В Израиле я 33 года и – пусть это звучит чересчур помпезно – посвящаю все свои силы тому, чтобы жизнь и творчество Михоэлса, Зускина, Маркиша, Гофштейна, Бергельсона, Квитко, Фефера не были забыты последующими поколениями. Каждый год 12 августа мы приходим в сквер на углу улиц Герцль и Черняховски в Иерусалиме и проводим митинг у обелиска, на котором начертаны имена погибших…
– Как вы оцениваете сегодняшнее состояние идиша и связанной с ним богатейшей культуры?
– Сложный вопрос. Во время Второй мировой войны и сталинских “чисток” был уничтожен почти целый “идишский” народ. Немногие выжившие в большинстве своем перешли на русский, английский, иврит и другие государственные языки стран проживания. Поколение, родившееся перед самым Холокостом и в первые послевоенные годы, оказалось потерянным для идиша. И не надо по старой еврейской привычке обвинять весь мир! Лучше посмотрим в зеркало. Много ли родителей говорили на мамэ-лошн со своими сыновьями и дочерьми? Обычным делом это было только у нас в Литве. Даже дети корифеев еврейской культуры в большинстве своем владеют идишем, мягко говоря, не вполне свободно.
– Есть ли “свет в конце тоннеля”?
– Вы ведь бываете на ежегодных концертах воспитанников моего мастер-класса? На сцену вышло новое поколение сорока-, тридцати- и даже двадцатилетних людей. Они выросли без мамэ-лошн, но наверстывают упущенное.
– Я оптимистка. Верю в возрождение идиша. Оно уже началось.
– Что вы можете посоветовать молодым и среднего возраста людям, озабоченным судьбой идиша и еврейской культуры?
– Во-первых, обязательно говорите на идише. Ищите собеседников где угодно и практикуйтесь. Тем самым вы убиваете двух зайцев: не забываете язык сами и порождаете стимул для окружающих. Пусть хотя бы один человек из десяти, из ста захочет понять смысл вашей беседы и примется за изучение идиша.
Во-вторых, не ругайтесь между собой. Это я обращаюсь не к отдельным личностям, а к организациям, ведающим идишем. Пусть все ваши силы и средства уходят не на мелочные разборки типа “кто тут главный идишист”, а на дело. На дело возрождения нашего прекрасного еврейского языка.
Шуламит Шалит (Тель-Авив), “Форвертс” , май 2004 года
“ЧТОБ ВСЕ ВИДЕЛИ, ЧТО Я ЖИВА”
В День независимости Израиля легендарной еврейской певице Нехаме Лифшиц присвоено звание “Почетный гражданин Тель-Авива”. Сегодняшний наш рассказ – об удивительном творческом пути “еврейского соловья”, нашей Нэхамэлэ
Микрофонов на сцене не было. Певец рассчитывал только на самого себя, на свой голос, на свой артистический талант. А голос должен быть слышен и в самых последних рядах, и на галерке, иначе зачем ты вышел на подмостки?
Когда Нехама Лифшиц начинала петь, сидевшие в зале замирали, не просто слушали и слышали ее, они приникали к ней слухом, зрением, душой, всей своей жизнью. На сцене микрофонов не было, но они были в стенах ее квартиры и в домах многих ее друзей.
Правда, узнавали об этом иногда слишком поздно. И за Нехамой тоже следили работники КГБ. В Израиле ей долго не верилось, что она ушла “от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей”.
В СССР ее репертуар менялся, и, хотя цензура свирепствовала, Лифшиц делала свое дело – тонко и артистично. Иногда шла по острию ножа. Выйти на сцену и произнести всего лишь три слова из библейской “Песни песней” царя Соломона на иврите – для этого в те годы нужно было великое мужество. И так она начинала: “hинах яфа рааяти” (Ты прекрасна, моя подруга), а потом продолжала этот текст на идиш по “Песне песней” Шолом-Алейхема, по спектаклю, который С. Михоэлс ставил в своем ГОСЕТе на музыку Льва Пульвера:
Как хороша ты, подруга моя
Глаза твои как голуби,
Волосы подобны козочкам,
Скользящим с гор…
…Алая нить – твои губы, Бузи,
И речь твоя слаще меда,
Бузи, Бузи…
Бузи и Шимек – так звали героев Шолом-Алейхема. Шимек видел в своей Бузи библейскую героиню… Нехама едва успевала произнести “Бузи, Бузи”, еще звучал аккомпанемент, а зал взрывался аплодисментами.
И тогда она переходила к песне “Шпил же мир а лиделэ ин идиш” (“Сыграй мне песенку на идиш”), мелодия которой казалась всем знакомой. Действительно, когда-то это было просто “Танго на идиш”. Кем написана мелодия – неизвестно. Это танго привезли в Литву в начале Второй мировой войны беженцы из Польши. Затем его стали петь и в гетто Вильнюса и Каунаса. Знали эту мелодию и отец Нехамы – Иегуда-Цви (Юдл) Лифшиц, ее первый учитель музыки, и еврейский поэт Иосиф Котляр. По просьбе отца поэт написал новые слова:
Спой же мне песенку на идиш.
Играй, играй, музыкант, для меня,
С чувством, задушевно,
Сыграй мне, музыкант, песню на идиш,
Чтоб и взрослые и дети ее понимали,
Чтоб она переходила из уст в уста,
Чтоб она была без вздохов и слез.
Спой, чтоб всем было слышно,
Чтоб все видели, что я жива
И способна петь еще лучше, чем раньше.
Играй, музыкант, ты ведь знаешь,
О чем я думаю и чего хочу.
При этих словах выражение ее глаз и движения рук были таковы, что каждый понимал истинный смысл сказанного, тот, который она вкладывала в эту песню: я хочу, чтобы моя песня звучала на равных с другими, чтобы живы были наш язык, наша культура, наш народ – этот пароль был понятен ее публике. А для цензуры песня называлась стерильно: “За мир и дружбу”, вполне в духе ее требований и духа времени.
Позднее к ней вернулось настоящее название: “Шпил же мир а лидэлэ ин идиш
“.
Она пела еврейские песни не так, как их поют многие другие, выучившие слова, – она пела их, как человек, который впитал еврейскую речь с молоком матери, с первым звуком, услышанным еще в колыбели. Сегодня такой идиш на сцене – редкость, если не сказать, что он исчез совсем.
Нехама родилась в 1927 году в Каунасе. Семья матери была большой: сестры, братья – отец же был единственным ребенком. Он расскажет девочке, как ее бабушка, его мама, ранней весной, когда по реке Неман еще плавали огромные льдины, для него – айсберги, усаживала его в лодку и так, лавируя между льдинами, они перебирались на другой берег, чтобы ее мальчик, не дай бог, не пропустил занятий у учителя, меламеда. Одновременно его обучали игре на скрипке. Учительницу звали Ванда Богушевич, она была ученицей Леопольда Ауэра. Это она вызволила Лифшица из тюрьмы в 1919 году, где его, тогда уже преподавателя еврейского учительского семинара, сильно избили польские жандармы, сломав ключицу. Тем не менее он всю жизнь, даже став врачом, играл на скрипке…
И у Нехамы была скрипочка. У них в доме царил культ еврейской культуры, культ знаний вообще. С 1921 по 1928 годы Иегуда-Цви Лифшиц был директором школы в сети “Тарбут” и одновременно изучал медицину в университете. Мама тоже занималась музыкой, любила петь и играть, но ее учеба оказалась недолгой. Семья была большая, а средств не хватало. Первый подарок отца матери – огромный ящик с книгами, среди них еврейские классики – Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем, Залман Шнеур, Бялик в русском переводе Жаботинского, Грец, Дубнов, библейские сказания, ТАНАХ – на иврите и в переводе на идиш, сделанном писателем Йоашем (Йегоаш-Шлойме Блюмгартен, 1871-1927). Но были и Шиллер и Шекспир, Гейне и Гете, Толстой и Достоевский, Тургенев и Гоголь. Нехама помнит, что ее тетя продырявила “Тараса Бульбу” во всех местах, где было слово “жид”. Странно, что такая деталь запомнилась на всю жизнь.
У Нехамелэ были большие, беспричинно грустные глазенки и петь она начала раньше, чем говорить. Все, что отец играл, она пела, но о карьере певицы никогда и речи не было, а мечтала она, когда вырастет, играть на скрипке, как Яша Хейфец или Миша Эльман… Нехаме было пять лет, когда родилась ее сестричка Фейга, Фейгелэ, пухленькая, миленькая, смешная, – всем на радость. Тогда, в 1932 году, мамина сестра Хеня уехала в Палестину. Она ждала семью сестры всю жизнь и умерла накануне их приезда. Среди родных и близких, встречавших в Лоде, находился сын тети Хени, огромный детина, полицейский. Потом в газетах напишут, что, сойдя с трапа, знаменитая еврейская певица Нехама Лифшиц от радости бросилась на шею “первому израильскому полицейскому”. Хорошо сделала тетя Хеня, что уехала, потому что другие мамины сестры при немцах погибли. Берту убили, и мужа ее, и детей их. Тете Соне, правда, повезло больше – она умерла в гетто на операционном столе… Мало кто остался в живых из большой родни.
А их семье повезло. Эвакуация была ужасной, но они выжили. Где-то под Минском начался ад – взрывы бомб, огонь, крики бегущих и падающих людей. Мать тащила единственный баул с вещами, на котором отец, уже в Смоленске, написал: “Батья Лифшиц, ул. Сосновская, 18, Каунас”. Вдруг потеряет – чтоб добрые люди вернули. Логика честного и наивного человека. А надписал он баул потому, что в Смоленске расстался с семьей – его мобилизовали на фронт. А скрипочка потерялась. Сгорела, наверное, в пламени под Минском. И туфелька потерялась. Убежала девочка от войны босиком. Запомнила толпу перед товарным вагоном. Втолкнули их с мамой и с Фейгелэ… И вдруг – о чудо! – появился отец. Литовцы, в том числе литовские евреи, были всего год советскими гражданами, и их в добровольцы пока не брали, не доверяли их лояльности. Только отъехали от перрона – на вокзал посыпались бомбы. Как в Минске, были сполохи огня, стлался черный дым, и слышались крики.
Повезло Нехаме. И с детством, и с семьей, и, хоть без скрипки и обуви, но и от гетто и от смерти убежала. И в том, что в Узбекистан попала, в Янги-Курган, тоже повезло. Выучила узбекский, пела, плясала, научилась двигать шейными позвонками. Это было очень важно, тоже часть культуры, как в ином месте надо уметь пользоваться вилкой и ножом. Верхом на лошади, как отец к больным, разъезжала и она по колхозам, собирая комсомольские членские взносы. Впитывала чужие традиции, уклад жизни, историю, изучала людей, их психологию. В 1943 году впервые оказалась на профессиональной сцене в Намангане. Беженец из Польши, зубной врач Давид Нахимсон приходил к ним домой, и они устраивали концерт: Давид играл на скрипке, отец – на балалайке, мать – на ударных, то есть на кастрюльных крышках, Фейгелэ – на расческе, а Нехама – пела… И на русском – “Темную ночь”, “Дан приказ – ему на Запад”, и на иврите, и на идиш, и на узбекском… “Они никогда не уберутся отсюда, – судачили соседи, – им тут хорошо, все время поют”. А у семьи Лифшиц на столе сухари – лакомство, а в редкие дни – картошка и лук. Но они и впрямь были счастливы – молоды, вместе… И жили надеждой. Но что с родными, соседями, друзьями? Неужели убиты? Неужели такое могло случиться? Даже в семье Нехамы говорили, что немцы – нация культурная, и с литовцами вроде жили мирно. Даже отец, который знал все-все, не мог найти ответа.
Он добивался возвращения в Литву. Тогда, в 1945, когда ей было восемнадцать лет, она впервые в жизни столкнулась с явным антисемитизмом. Абдуразакова, первого секретаря партии, перевели в Ташкент, прислали нового, и тогда некто Комиссаров, второй секретарь, заорал ей в лицо: “Знаю я вашу породу, ты у меня сгниешь в тюрьме, а в Литву не уедешь”. Вызов из литовского Министерства здравоохранения на имя доктора Лифшица пролежал в МВД Узбекистана ровно год! И тут помогло ее знание узбекского языка. И кое-что еще. Да, дерзость. Ее часто спасала дерзость: “или пан – или пропал”. Добилась, отдали вызов. Начались сборы в дорогу.
Грустным было прощание с людьми. Доктора и его семью полюбили. Дурных людей было все-таки меньше. Или им не попадались. Как только Нехаму не называли в этом захолустном милом городке: и Накима и Накама-Хан и даже Нахимов! Да будут благословенны твои люди, Янги-Курган, простые и добрые, которые помогли в трудную минуту. Она не учила многих предметов, ни химию, ни физику, но так многому научили ее университеты жизни… Приехала девочкой-подростком, уезжала взрослым человеком. Мира тебе, шептала она, моя зеленая деревня, и прощай… В первые же гастроли по Средней Азии, потом, она сделает крюк, чтобы повидаться с Фатимой и другими друзьями…
На привокзальной площади в Каунасе их встречал чужой человек. Оставшись в живых, этот одинокий еврей приходил встречать поезда – других живых евреев… Потом устраивал их, как мог. По крупинкам, по капелькам набиралась кровавая чаша – где, кто и как был замучен, расстрелян, сожжен. Все родные, все учителя, все друзья. На Аллее свободы (тогда это уже был проспект Сталина), когда-то магнитом собиравшей еврейскую молодежь – ни одного знакомого лица. Исчезли еврейские лица. Где вы все – Ривка, Мирэле, Йосефа, Рая, Яков, Израиль, Додик? Почему она никого не видит, не встречает? И спросить некого.
На пороге дома управляющего мельницей Миллера их встретила его пожилая служанка. Мама еще в дверях потеряла сознание. Скатерть тети Берты, ее же ваза для цветов, в буфете – незабываемый кофейный сервиз, почти игрушечные чашечки, блюдца… Нехама с трудом вывела мать на улицу, а сама вернулась, поднялась на чердак – новая хозяйка ей не препятствовала, смутилась, и тут Нехама нашла старую порванную фотографию тетиной семьи: вот Берта, ее муж дядя Мотл, дети – Мирелэ и Додик, младшенький…
Возвращались молча, она и мама. Как выглядели улицы, по которым они шли, не помнит. Для них улицы были мертвы. Их город умер. Но он ведь не умер. Он убит! Убит! Как выплакать эту боль? О, она найдет способ.
После одного из концертов в Москве она добиралась на метро в гостиницу. Ей показалось, что за ней слежка. Кто-то явно шел за ней: Нехама встала – и он встал. И двинулся за ней до эскалатора. Нехама резко повернулась (о, такое будет еще не раз!) и спросила: “Что вам от меня надо, товарищ?” Он ответил: “Я был на вашем концерте. Я – еврейский поэт, мне кажется, у меня есть для вас песня”.
Это был Овсей Дриз, Шике Дриз. Он рассказал ей о родном Киеве, о трагедии Бабьего Яра и познакомил с другой бывшей киевлянкой, композитором Ривкой Боярской. Парализованная Ривка уже не могла сама записывать ноты, она их шептала. Диктовала шепотом, а студентка консерватории записывала. Так появилась великая и трагическая “Колыбельная Бабьему Яру”, которую долгие годы объявляли как “Песню матери”. Это был “Плач Матери”:
Я повесила бы колыбельку под притолоку
И качала бы, качала своего мальчика, своего Янкеле.
Но дом сгорел в пламени, дом исчез в пламени пожара.
Как же мне качать моего мальчика?
Я повесила бы колыбельку на дерево
И качала бы, качала бы своего Шлоймеле,
Но у меня не осталось ни одной ниточки от наволочки
И не осталось даже шнурка от ботинка.
Я бы срезала свои длинные косы
И на них повесила бы колыбельку,
Но я не знаю, где теперь косточки
обоих моих деточек.
В этом месте у нее прорывался крик… И зал холодел.
Помогите мне, матери, выплакать мой напев,
Помогите мне убаюкать Бабий Яр…
Люленьки-люлю…
Голосом, словом, сдержанными движениями рук она создавала этот страшный образ: Бабий Яр как огромная, безмерная колыбель – здесь не тысячи, здесь шесть миллионов жертв! Она стоит такая маленькая, и какая сила, какое страдание! И любовь, и такая чистота слова и звука!
В Киеве – петь колыбельную Бабьему Яру? Тишина. Никто не аплодирует. Зал оцепенел. И вдруг чей-то крик: “Что же вы, люди, встаньте!” Зал встал. И дали занавес…
Не было еврейской семьи, сохранившейся целиком, не потерявшей части родственников или всей родни. Дети-сироты и взрослые-сироты. Сиротство тянуло к себе подобным. Для них просто собраться в этом наэлектризованном зале было пробуждением от оцепенения после всего перенесенного, самой действительности, вызволением души от гнета… Но были в зале и молодые, и совсем юные… Молодежи не с кем и не с чем было ее сравнивать. Нехама Лифшицайте (так ее звали на литовский лад) ударила в них как молния. Пожилые, знавшие язык, слыхавшие до войны и других превосходных певцов, говорили, что Нехама – явление незаурядное. На молодых она действовала гипнотически: знайте, говорила она, это было, нас убивали, но мы живы, наш язык прекрасен, музыка наша сердечна, мы начнем все сначала. Нельзя жить сложа руки…
Поэт и композитор Мордехай Гебиртиг, убитый нацистами в Кракове, в самом огне написал потрясающую душу песню “Сбрент, бридерлех, с*брент” – наш город горит, все вокруг горит, а вы стоите и смотрите на этот ужас, сложа руки, может настать момент, когда и мы сгорим в этом пламени… Если вам дороги ваш город и ваша жизнь, вставайте гасить пожар, даже собственной кровью… Не стойте сложа руки.
Этот призыв вдохновлял и вильнюсских партизан Абы Ковнера, и они брали в руки оружие, на эту тему написал картину художник Иосиф Кузьковский, к нему тоже тянулись молодые. Послевоенное поколение молодых, слушавшее Нехаму Лифшиц, воспринимало это как призыв, прямо обращенный к нему. После гастролей Нехамы во многих городах создавались еврейские театральные кружки, ансамбли народной песни, хоры, открывались ульпаны, тогда же появился и самиздат. Нехама стояла у истоков еврейского движения конца 1950-х и 60-х годов XX века. Кто-нибудь сосчитал, сколько певцов исполняли вслед за Нехамой ее песни?
Доктор Саша Бланк, давний и верный друг, не дождавшись помощи официальных организаций, на свои средства выпустил к 70-летию певицы компакт-диск “Нехама Лифшиц поет на идиш”. Он говорит: “Она сама не понимала высокого смысла своего творчества и своего влияния на судьбы людей, на еврейское движение в целом, на рост национального самосознания и энтузиазма…”
Он прав. Она и в самом деле не осознавала, не умела оценить своей роли в этом процессе.
Когда она, молодая женщина маленького роста, хрупкая и бесстрашная, стояла на сцене и пела, люди думали: если она не боится, если она сумела побороть страх, смогу и я, обязан и я. Молодежь начинала думать, а думающие обретали силу действовать. Спросить у нее, понимает ли она это? Но разве Нехама скажет: да, я вела сионистскую пропаганду, несла людям еврейское слово, рискуя, бросала в зал запрещенные имена, была “лучом света”? Скажите это вы, те, кто знает и помнит, детям расскажите, нет, уже внукам, заставьте послушать себя, чтобы оценили свою свободу, свою раскованность, смех, право жить в свободном мире, право вернуться на родину…
Да, я впадаю в пафос. Простите меня. Но я говорю не просто о певице, я говорю о Явлении, о человеке, чье имя вошло в историю русского еврейства. Пусть одной страничкой. И это немало.
– Как же начинался ваш путь еврейской певицы после войны, когда вы вернулись в Литву из Узбекистана?
– Все началось в тот миг, когда выпускница Вильнюсской консерватории после арий Розины в “Севильском цирюльнике”, после Джильды в “Риголетто” и Виолетты в “Травиате”, после удачных выступлений со вполне сложившимся репертуаром сделала решительный и бесповоротный шаг наряду с ариями из опер и народными песнями, русскими, литовскими, узбекскими, – начала петь на идиш. Тут совпало многое: само время: смерть Сталина, расстрел Берии, краткая оттепель после речи Никиты Хрущева на ХХ съезде КПСС, возвращение из лагерей писателей, музыкантов, узников совести… Вернулись певцы Зиновий Шульман, Мойше Эпельбаум, Шауль Любимов, приехали на гастроли в Литву певицы из Риги Клара Вага и Хаелэ Ритова…
Когда Мойше Эпельбаум пел, она внимала каждому звуку. Тогда она поняла смысл фразы, которую часто повторяла ее строгая и требовательная учительница, бывшая генеральская дочка и аристократка из Петербурга, вышедшая замуж за литовца и жившая в Литве Нина Марковна Карнавичене-Воротникова: “Всегда думай – кому это нужно?” Нехама поняла и приняла: мало умения хорошо держаться на сцене,
мало обладать хорошим голосом. То, что делает Эпельбаум, отдавая всего себя, пропуская звук и слово через собственное сердце, – вот что нужно людям, и в этом – истинное искусство.
Затем приехала Сиди Таль. Скорее актриса, чем певица, но сколько волшебства было в ее игре, в ее речи, движениях, мимике. Нехама стояла за кулисами и плакала. Кто-то коснулся ее плеча: “Мейделэ, почему такие слезы?” Это был поэт Иосиф Котляр, вскоре он станет ее большим другом и будет писать стихи для ее песен. Однажды, после ее выступления в паре с Ино Топером – они несколько лет пели дуэтом, к ним подошел Марк Браудо, до войны он работал в Еврейском театре в Одессе и в театре “Фрайкунст”, а теперь был заместителем директора в Вильнюсском русском театре. Он спросил, знает ли она идиш.
“Вы знаете идиш?” Как часто ей задавали этот вопрос. Молодая – и знает идиш?! Так было положено начало еврейской концертной бригаде артистов Литовской филармонии, состав которой будет меняться. Ино Топер через Польшу уедет в Израиль, придут Надя Дукстульская – пианистка, солист Беньямин Хаятаускас, а артист еврейской драмы Марк Браудо будет читать Шолом-Алейхема, конферировать и во всем помогать своим молодым коллегам. Он познакомит Нехаму с московскими композиторами Шмуэлем Сендереем и Львом Пульвером. Позднее она встретит композитора Льва Когана.
Сколько замечательной музыки они напишут, обработают, адаптируют специально для Нехамы!
Ну, например, песня “Больной портной” в аранжировке Льва Пульвера (слова драматурга и этнографа С. Ан-ского, автора “Диббука”). Сама мелодия, как и многие-многие другие, существует только потому, что появилась на свет еврейская певица Нехама Лифшиц. Она разыскивала, собирала редкие публикации еврейских поэтов. Для нее писали или переделывали старые тексты, она находила композиторов, читала им стихи, за музыку, чаще всего, сама и платила…
Когда группа Марка Браудо начинала репетиции, и все слетались посмотреть и послушать, потому что, кто его знает, может, завтра им запретят этот еврейский эксперимент, Нехама сияла от счастья – неужели она споет со сцены то, что всегда пела ее мама для своих, близких, и подпевали только они – папа, она сама, сестра Фейгеле… Например, песню Марка Варшавского “Ди йонтевдике тэг”. Кто уже помнит этого киевского адвоката, песни которого так очаровали Шолом-Алейхема? Какая в этих песнях сладость для еврейского уха, “цукер зис” и только:
Когда приходят праздничные дни,
Я бросаю все дела – ножницы, утюг, иголки…
Куда приятнее выпить рюмочку праздничного вина,
Чем накладывать заплаты…
Перед едой я делаю киддуш,
Беру свою Хану и наших детишек,
И мы отправляемся на прогулку.
Но праздничный день истекает.
И снова шить, резать и класть заплаты.
Ой, Ханеле, душа моя,
Не осталось ли еды от праздника?
Нехама пела, играла в песне все роли, пританцовывала, создавала на сцене атмосферу еврейского праздника, и очень скоро в Вильнюсе, Каунасе, а потом и в Риге, Двинске, Ленинграде, Москве ей будут говорить одно и то же – лишь бы этот праздник продолжался. Какое счастье петь и говорить по-еврейски! Казалось, язык, как живая ртуть, бежит по всем ее жилочкам. Да, она почувствовала себя нужной. И как когда-то Римский-Корсаков благословил своих учеников-евреев, так и Нина Марковна Карнавичене благослови-ла Нехаму – это твой путь, девочка, иди по нему…
Через два года, 6 марта 1958 года, на 3-м Всесоюзном конкурсе артистов эстрады Нехама Лифшиц станет его лауреатом, получит золотую медаль, и начнется ее большое, но нелегкое плавание… Перед ней откроется новый мир, и, прежде всего – еврейский, в ее жизнь войдут замечательные люди…
Нина Марковна, такая скупая на похвалу, придет на ее концерт в зал Госфилармонии, а через несколько дней в газете “Советская Литва” появится ее статья. Нина Марковна писала: “За всю мою многолетнюю педагогическую деятельность я впервые встретилась с ученицей, которая с удивительной волей и упорством добивалась намеченной цели. Голос ее звучит чисто и хорошо, богат красками и интонациями. Но, пожалуй, главное ее достоинство – в удивительном умении раскрыть содержание песни. Очень скупыми, сдержанными, но весьма выразительными жестами, мимикой создает артистка своеобразные и яркие драматические, лирические и комедийные миниатюры. Даже тех, кто не понимает языка, на котором поет Нехама, глубоко волнуют и привлекают исполняемые ею песни.
Я безгранично горда ею…”.
Впрочем, в советской прессе отзывов было немного. Ее успех замалчивали. Директор консерватории сказал Нехаме: “Для Москвы твое имя не подходит, ни имя Нехама, ни фамилия Лифшиц, даже если к нему добавлено литовское окончание “айте”… А для еврейского мира ее имя было приемлемо и более чем понятно: Нехама – утешение, но она стала не только нашим утешением, но и гордостью: весь мир выучил это имя – Нехама.
Прошел всего год со дня фантастического взлета ее популярности. В Москве и в Ленинграде, уже не говоря о Риге, ее носили на руках. Стояли в очереди, чтобы попасть за кулисы. Но выступала она не одна, а с концертной бригадой. Однажды в Ленинграде ей сказали, что в зале находится Михаил Александрович. Эта встреча с замечательным музыкантом, прекрасным тенором дала новый виток в ее судьбе. Александрович сказал ей: “Ты молода и талантлива. У тебя особенный голос, и к тебе пришел твой шанс – не упусти его, тебе нужно сделать сольный репертуар, и никаких дуэтов, никаких концертных бригад”.
…В Москве зал бушевал, как вспененное море. Аплодировали стоя. На втором концерте ей негде было стоять, сцена – вся целиком – была покрыта цветами. Пришел на концерт чудесный еврейский поэт Самуил Галкин (1897 – 1960), единственный уцелевший после разгрома Еврейского Антифашистского Комитета. Нехама бросилась к нему навстречу. Иногда год может вместить столько, что хватит на всю жизнь. Куда бы ни забрасывали ее гастроли, она умудрялась хоть на день, на полдня оказаться в Москве, только бы повидать друзей, посидеть с ним, Галкиным. Он был очень болен, она не входила – влетала, как сама жизнь, и глаза его оживали. Она садилась подле него на скамеечку для ног и слушала, слушала его чтение. Кто мог подумать, что и его скоро не станет?
А как не сказать о преданном разбойнике Марике Брудном – он ведь сломал в ее квартире почти всю мебель. Все разбил и разъял, но нашел-таки упрятанные микрофоны для прослушивания. А какие мудрые советы давал! Например, как держаться в КГБ, куда ее таскали чуть ли не до самого их отъезда из Союза.
Нехама обязана назвать Хавуню, Хаву Эйдельман, бывшую актрису “Габимы”, ученицу Вахтангова, которая тайком обучала еврейскую молодежь ивриту. Когда учебник “Элеф милим” (“1000 слов”) был пройден, она написала собственный учебник…
Необыкновенная жизнь, необычные люди, встречи. Она не всегда знала, кто из знаменитых людей сегодня пришел на ее выступление. Вот Нехама запела еврейскую песню “Зог нит кейн мол аз ду гейст дэм лэцтн вег” (“Никогда не говори, что ты идешь в последний путь”). Кто не любил популярных песен “Дан приказ – ему на запад…”, “Три танкиста”, “Если завтра война”? Их автор, Дмитрий Покрасс, – уж такой “осовеченный” композитор, мало кто знал, что он вообще еврей – находился в тот вечер в зале. Грузный мужчина встает, поднимается на сцену и обнимает Нехаму. По лицу его текут слезы. Он понятия не имел, что его песня “То не тучи – грозовые облака” переведена на идиш (Г. Глик) и стала гимном еврейских партизан.
Что ни встреча – поэма! На концерты Нехамы приходили знаменитые на всю страну певицы Валерия Барсова, Ирма Яунзем, ее любил хорошо знавший идиш Леонид Утесов. После знакомства с Натальей и Ниной, дочерьми великого Соломона Михоэлса, с женами и детьми погибших поэтов Гофштейна, Маркиша, Бергельсона, – она везде и всюду будет произносить их имена, рассказывать о них, читать их стихи. Мало реабилитировать их, надо вернуть их еврейскому народу…
Недавно скончавшийся профессор Зелик Черфас, бывший рижанин, рассказывал мне: “Я помню, она выступала в Риге в черном платье, а на платье у нее был белый талес… Это было непередаваемое зрелище”. Вы знаете, милый профессор, ответила я, Нехама рассказала мне об этой истории: это был не талес, в Париже ей подарили длинный белый шарф с поперечными прозрачными полосками на обоих концах. На фоне черного платья он казался, только казался талесом, или, как мы говорим на иврите, талитом… Это было маленькое чудо, к которому невозможно придраться… Цензура вычеркивала слова, меняла названия песен, но мимика, жест и вот такая мелочь, как прозрачный шарфик, – тут цензура была бессильна.
В зале сидели работники посольства Израиля. Нехама пела песню Яшки из спектакля “Именем революции” М.Шатрова на музыку Д.Покрасса. Это было в Зале имени П.И. Чайковского. Нехама замечает знакомое лицо. Это посол Израиля Арье Харэль. Она подходит к краю рампы и, произнося: “Жаркие страны, жаркие страны, я ведь не сбился с пути…”, раскрывает руки в сторону посла и его команды. Над жестами нет цензуры…
А публика все понимает. Пока только в воображении и певица и ее слушатели переносятся далеко-далеко… Спустя годы профессор А.Харэль рассказал, что боялся инфаркта, так ему стало страшно…
А как она бросала в зал: “Шма Исраэль, а-шем элокейну…” Или “Эли-эли, лама азавтани..” (“Почему ты нас оставил, Всевышний?”). Ее спрашивали, на каком языке текст? Она невинно отвечала: на арамейском. Это звучало непонятно, но приемлемо.
Она пела в больших городах и больших залах, она пела в маленьких городках и поселках, она пела в клубах, где люди все еще боялись аплодировать еврейской песне, еврейской певице. Она пела… Поэт Сара Погреб рассказала мне об одном из таких концертов. Сара работала в Днепропетровске учительницей. Прошел слух, что приезжает певица, будет петь на идиш. Афиш не было. Захудалый клуб швейников. Зал человек на сто: “Она меня поразила, – вспоминает Сара, – она не только пела, она проявляла несгибаемое еврейское достоинство, несклоненность, расправленность, уверенность в своей правоте. Она была насыщена национальным чувством. Какое мужество! Нехама была продолжением восстания в Варшавском гетто”…
Первое выступление в Израиле, 1969 год. Долгоиграющие пластинки. Гастроли во всех концах света. Она не говорит, что под влиянием ее выступлений и Александр Галич обратился к еврейской теме, но подтверждает, что первой вывезла его записи за рубеж. В Уругвае она, кажется, не побывала. Ривка Каплан, репатриантка из Монтевидео, с грустью говорит мне, что ее муж (они оба родом из Польши), узник Освенцима, до сего дня не сказал ни слова о том, что он перенес в концлагере. После войны их никто не принимал, а Уругвай принял. “Нас, евреев, было там примерно 40 тысяч человек. О, даже патефон был еще редкостью. В начале 60-х годов на уругвайском радио существовала двухчасовая передача на идиш. И я вас уверяю, – говорит Ривка, – что 40 тысяч евреев знали имя Нехамы Лифшиц. Мой муж никогда ничего не рассказывает. Но когда Нехама пела, он плакал. А я выучила тогда слова всех ее песен: и “Рейзеле”, и “Янкеле”, и “Катерина-молодица”. Вы можете ей это передать?”
– Могу, говорю я Ривке. – Правда, сейчас она в Санкт-Петербурге. Вот вернется, мы сможем вместе сходить на концерт в ее студию, ее мастер-класс. Она ведь ведет его в тель-авивской музыкальной библиотеке, которой отдала много лет своей жизни в Израиле, уже более пяти лет. Послушаете и ее чудесную ученицу, новую звезду еврейской песни Светлану Кундыш.
Нехама никогда не сидит без дела. В Израиле нет такого мероприятия на идиш, где бы не считали честью видеть Нехаму Лифшиц. То, что она говорит или читает, всегда умно и талантливо. 12 августа, ежегодно, она приезжает из Тель-Авива в Иерусалим и приходит в сквер имени погибших деятелей Еврейского Антифашистского комитета. Вот памятник с их именами. Вокруг него дети и родственники великих людей – дочери С. Михоэлса, дочь Д. Гофштейна, дочь В. Зускина, дочь убитого еще в 1937 году поэта М. Кульбака, сын Д. Бергельсона, племянница Л. Квитко… И все мы, кому дорога еврейская культура.
…Пока Нехама в отъезде, встречаюсь с родственницей моего мужа, Тальмой. Психолог, вдова прославленного генерала Дадо, Давида Эльазара, начальника генерального штаба в войну Судного дня, вспоминает, что Дадо, родившийся в Югославии, любил песни Нехамы Лифшиц. По дороге на Северный фронт он приезжал к любимой певице, забирал ее в свой джип и вез в Галилею, чтобы пела для солдат. “Он считал, что ее пение поднимает дух молодых израильтян”, – говорит Тальма.
И вот Нехама вернулась из Питера. Рассказывает, что еще в 2001 году Еврейский общинный центр Санкт-Петербурга издал сборник песен из ее репертуара, с нотами, составили его Евгений Хаздан и Александр Френкель, предисловие написала Маша Рольникайте. Со всеми встретилась снова. Центр организовал потрясающий концерт. А репетиции вылились в мастер-класс. Среди участников – исполнители еврейской песни из Санкт-Петербурга, Кишинева, Харькова. А с Нехамой были Светлана Кундыш (“майн мэйделэ” была в ударе, просто восхитительна”) и верная, преданная пианистка и композитор Регина Дрикер (партия фортепиано). Принимали их радушно: ” чуть ли не с трапа самолета нас все время снимали на пленку, и репетиции, и концерт”. Надеюсь, мы увидим этот фильм.
И мне она когда-то сказала это слово “мейделэ”. Лет пятнадцать назад я была на выступлении Нехамы Лифшиц вместе с другом, поэтом Гершоном Люксембургом. Странно было видеть в его руках большой букет. “Пойдем, отдадим Нехаме цветы”. Я смутилась, да нет, пусть он сам, я ведь с ней не знакома. Прошло несколько лет. Я начала вести на радио передачу “Литературные страницы”. Одним субботним утром, кажется, сразу после передачи “Песни, воскресшие из пепла”, раздается звонок: “Мейделе, – говорит незнакомая женщина, – спасибо”. Это была Нехама. А я к ней подойти стеснялась. Моя мама простаивала часами в очереди, чтобы “достать” билет на концерт Нехамы Лифшиц. А тут мое 55-летие, и Нехама приходит вместе с Левией Гофштейн и с Шошаной Камин, дочерью упомянутой выше актрисы Хавы Эйдельман. Представляю их маме. “Мама, это Нехама”. Она по-детски всплескивает руками, обнимает Нехаму, целует и повторяет: “Майн тайере, майн тайере (дорогая моя), сколько слез я пролила на твоих концертах, я знаю все твои песни наизусть, они у меня записаны в тетрадках”.
Эти тетрадки я храню и передам своим детям.
Независимо друг от друга два еврейских поэта - бывший москвич (ныне житель поселения Кдумим) Велвл Чернин и экс-одесситка (ныне жительница Гиватаима) Сара Зингер делали на идише самиздатские журналы под одним и тем же названием “Мамэ-лошн”. В Москве такой журнал выходил в конце 1980-х годов, а в Одессе - в начале 1990-х. В Москве это была альтернатива вергелисовскому густо-красному “Советиш геймланду”, в Одессе - вообще первый журнал на идише после Второй мировой войны. Сара была одним из его штатных авторов и редакторов, а возглавлял редакционный коллектив ныне покойный председатель Одесского общества любителей идиша Александр Ройзин.
Строго говоря, одесский журнал назывался немного иначе: “Мамэ-лушн”. Но это нюанс не лексики или грамматики, а украинского диалекта, в котором гласный “о” часто превращается в “у”. Такую форму Сара использует и в своих стихах, и при переводе чужих.
Репатриировавшись в Израиль, и Велвл, и Сара занялись пропагандой родного языка на исторической родине. Чернин защитил в Бар-Иланском университете докторскую диссертацию и преподает там идиш, Зингер активно работает в обществах идишистов Тель-Авива (“Сыркин-клуб”) и Рамат-Гана. Продолжают писать стихи. Но и то, что было ими создано в галуте, они берегут и по мере возможности переиздают.
Сара Зингер готовит к изданию книгу “Майн фолк” (“Мой народ”) на трех языках: идише, русском и иврите. В нее должны войти стихи, написанные или переведенные ею как в советский, так и в израильский период творчества. Сара переводит на идиш Окуджаву, Евтушенко, Долматовского, лучших украинских и ивритских авторов... Велвл Чернин уже издал в Израиле две книги своих стихов.
Темы творчества поэтов различаются. Сару больше интересуют философия интеграции людей в новом обществе, лирика, праздничные обычаи и стихи для детей. Высокогражданственная поэзия Велвла посвящена обоснованию права евреев на всю Эрец-Исраэль.
Идиш оба рассматривают не только как рабочий инструмент, но и как бесценный дар, который еврейский народ обязан сохранять и преумножать. Именно беспокойство за судьбу родного языка стало точкой соприкосновения их творчества. Еще в московском “Мамэ-лошне” Велвл Чернин опубликовал об этом два стихотворения: “Дэр шАйтэр” (“Костер”) и “ВиазОй эс штарбм ди лэшОйнэс?” (“Как умирают языки?”).
1. Неутешительные демографические рамки
Когда Марк Твен говорил: "Слухи о моей смерти сильно преувеличены" - он вполне мог говорить это от имени языка идиш.
Недоброжелатели и пессимисты продолжают называть идиш "умирающим" или даже "мёртвым" языком уже в течение нескольких десятилетий, если не столетий.
«С детства знал я три мертвых языка: древнееврейский, арамейский и идиш (последний некоторые вообще не считают языком)...» - так начинается роман Исаака Башевиса-Зингера (1904-1991) «Шоша».
В качестве прототипа для героя своего романа, опубликованного в 1978 году, единственный творивший на идиш лауреат Нобелевской премии по литературе выбрал самого себя.
В довоенной Варшаве, где начинал свою карьеру башевисовский Арон Грейдингер, идиш был едва ли не живее польского языка. В 1920-30-х годах в десятках стран мира на идиш выходило более 600 периодических изданий (тираж нью-йоркской ежедневной газеты "Форвертс" превышал 200.000 экземпляров), писались тысячи романов и научных трудов, с аншлагом работали сотни театров, а Британская энциклопедия признала идиш одним из семи основных языков культурного мира.
К 1970-м годам, когда стало окончательно ясно, что народившееся после Второй мировой войны поколение евреев (ни в Израиле, ни в США, ни в бывшем СССР, ни где-либо еще) практически не знает идиш, появились конкретные предсказания даты естественной смерти языка.
С точки зрения демографов, грядущая гибель идиша выглядела безусловной. На Украине и в Белоруссии (кроме западных областей) самые молодые писатели, поэты, актеры, успевшие получить на идиш среднее плюс среднее специальное или хотя бы незаконченное высшее образование, появились на свет в 1920 году. Именно таков был год рождения самых молодых членов редколлегии журнала "Советиш геймланд".
Для Прибалтики, Польши, Буковины и Бессарабии, где идиш был наиболее распространен в еврейском обиходе и где до Второй мировой войны не существовало Советской власти, возрастная планка была не столь сурова. В этих регионах блестящее, "профессиональное" владение языком идиш было свойственно и людям, родившимся примерно до 1930 года: получив на мамэ-лошн лишь начальное или незаконченное среднее образование, они скомпенсировали недостачу формального образования на идиш наличием крепких семейных традиций.
В Аргентине образование на идиш худо-бедно просуществовало до 1960-х годов. Поэтому среди выходцев из Аргентины встречаются люди, родившиеся в 1930-х (реже - в 1940-х) годах и хорошо владеющие языком.
В США и Израиле даже школьного образования на идиш после Второй мировой войны не существовало (в первом случае вследствие ассимиляции, помноженной на нерадивость тамошнего еврейского истеблишмента; во втором - из-за резко антиидишистской позиции "элиты" во главе с Бен-Гурионом).
О молодых резервах для идиш говорить не приходилось. По существу, присутствовали только слезы и грезы доживающих свой век идеалистов.
Символичны строки стихотворения еврейского поэта-модерниста Яакова Глатштейна "Говори со мной на идиш...", отражающего "идишистскую" трактовку сионизма (или сионистскую трактовку идишизма?) Глатштейн родился в 1896 году в Люблине (Польша), в восемнадцатилетнем возрасте переехал в США, многократно взвешивал возможность репатриации в Израиль - но скончался в 1971 году в Нью-Йорке.
Вот подстрочный перевод этого произведения на русский язык:
Говори со мной на идиш, моя еврейская страна,
А я с тобой буду говорить на иврите, само собой.
Авраам c Саррой выходят мне навстречу
Из гробницы Патриархов
(на иврите - [меарАт hа-махпелА], расположена в Хевроне. - Здесь и далее - примечание автора статьи).
“Добрый день, дедушка-бабушка”.
Авраам переходит молча улицу.
“Не принимай близко к сердцу, Яшенька
(переосмысление имен: тезка поэта, третий праотец еврейского народа Яаков, как и его дед - Авраам, похоронен в гробнице Патриархов).
- говорит Сара. - Он понимает каждое слово”.
Так здесь принято.
Мужчина должен на идиш молчать.
Но еврейская женщина о “еврейско-немецком языке”
(одно из наименований идиш, чаще используется в ироническом смысле недругами этого языка)
Тоже имеет кое-что сказать.
Говорю я тебе “Добрый день”, дитя мое,
Да будет у тебя много всякого добра.
Поверь мне, Яшенька: наступит время
В стране праздника Ту би-шват (отмечаемый иудеями в январе-феврале Новый год деревьев, когда по традиции едят сухофрукты) - стране изюма и инжира -
Когда все ивритские дети
Прекратят молчать на идиш.
И когда они разговорятся,
Такое будет удовольствие их слушать!
Так и случится, Яшенька, дитя мое,
Клятву могу я тебе дать”.
Дедушка Авраам с противоположной стороны улицы
Подмигивает мне и машет платком.
О, говори со мной на идиш, моя еврейская страна,
А я с тобой буду говорить на иврите, конечно.
Иначе как лингвистическим харакири нельзя назвать положение, при котором 99% еврейских тружеников пера и сцены (об единственном проценте исключений мы поговорим ниже) так "ценили" родной язык и культуру, что не удосужились передать идиш своим сыновьям и дочерям, словно стремясь унести его с собой в могилу!
Нельзя умалять преступлений Гитлера и Сталина, совершенных по отношению к еврейскому народу в целом и к его языкам в частности. Но - ни в коем случае не ставя на одну доску с тиранами ХХ века даже худших лидеров сионизма - мы не сможем простить и главарей штурмовых отрядов, под манкуртским лозунгом "Только иврит" разорявших идишские редакции, газетные ларьки, книгоиздательства, театры... Разорявших экономически и физически - об этом мне рассказывал патриарх пишущих на идиш израильских журналистов Мордехай Цанин (1906 года рождения).
"С упорством, достойным лучшего применения, некоторые лидеры Израиля уничтожали удивительную культуру идиш. Не было такого случая в человеческой истории, - утверждает Цанин, - чтобы народ, изгнанный со своей родины, создал такую удивительную культуру. И непонятно, как мог тот же народ стремиться к ассимиляции в собственной стране".
Цанин отдает должное блистательной победе сионизма, возродившего еврейскую государственность. Однако следовало ли для воссоздания Государства Израиль уничтожать народную культуру и сеять ненависть к языку, с помощью которого идеи сионизма стали достоянием большинства представителей еврейского народа?
"Без языка восточноевропейских евреев идея о возрождении исторической родины осталась бы красивой мечтой", говорит старый журналист (намекая на отсутствие у сионистов России, Литвы, Польши, Чехии, Словакии, Венгрии, Румынии другого общего языка) и напоминает, что "в Европе сами сионистские лидеры с наслаждением читали стихи Хаима-Нахмана Бялика, написанные или переведенные для них на идиш, любили и пели песни на мамэ-лошн. При этом еврейским парням и девушкам, впитавшим идиш с молоком матери, произносившим на идиш первые трепетные слова любви, с приездом в Эрец-Исраэль разрешалось пользоваться родным языком не больше одного года, после чего они могли потерять работу из-за недостаточного усвоения иврита... Израильские лидеры стремились языком иврит объединить ашкеназов и сефардов, и это было единственно правильным решением. Но цена оказалась слишком высокой, а результат - весьма сомнительным".
Но оставим государственную политику. В семейном-то кругу сохранить язык при наличии желания, мужества и целеустремленности было возможно! Увы: в целом ашкеназские евреи, родившиеся в первой четверти ХХ века, добровольно отреклись от своего языка, от своей многовековой традиции. В одних краях приснопамятная Евсекция (чьей задачей являлось распространение коммунистической идеологии в среде евреев на их родном языке и контроль над последующим отмиранием последнего за ненадобностью) возложила идиш на жертвенник, на котором выковывался русскоязычный "советский человек - строитель коммунизма". На других алтарях шли безуспешные роды "израильтянина" (другой "новой исторической общности", призванной заменить - нет, зачеркнуть - еврейство). Третьи легкомысленно выплеснули содержимое своих сосудов в американский "плавильный котел". Четвертые безвозмездно растворили свой духовный багаж в франко/испано/португалоязычной культуре...
По всем прикидкам, к началу XXI века идиш должен был сохраниться лишь в устах глубоких стариков да немногих "относительно молодых" пенсионеров родом из Литвы или Аргентины. Более чем тысячелетняя славная история мамэ-лошн казалась как никогда близкой к бесславному завершению.
Сбылись ли эти прогнозы? Оказался ли четвертый этап истории идиш (начавшийся, согласно традиционной хронологии, в 1700 году) последним - или на смену ему пришел новый? Свой ответ на этот вопрос автор постарается дать в конце статьи. А перед этим давайте выясним, какое место занимает идиш в мировой лингвистической классификации, предпримем экскурс в историю языка и рассмотрим некоторые его особенности, учет которых необходим для постановки точного "диагноза".
2. Германский, но не немецкий
Многие современные языки появились в результате войн и покорения одних народов другими путем смешения их языков. Например, после вторжения в VI веке в Северную Италию германские племена и их язык растворились в романском большинстве. Кельты, наоборот, не покидая своей Галлии, переняли язык римских завоевателей, что привело к появлению нового романского языка - французского. Еврейский же путь оказался отличным от других.
Язык ашкеназских евреев складывался на протяжении более тысячи лет в ходе взаимодействия и синтеза четырех лингвистических компонентов: семитского (иврито-арамейского), романского, германского и славянского.
Определенное сходство идиш с немецким служит для некоторых авторов, не владеющих обоими языками, поводом считать его вариантом немецкого языка. В действительности же идиш и современный немецкий - совершенно разные языки, связанные лишь некоторыми общими аспектами происхождения.
Своеобразие идиш проявилось уже на раннем этапе его формирования, до соприкосновения со славянскими языками).
Большую роль в возникновении идиш сыграли сохраненный евреями с древнейших времен семитский (ивритско-арамейский) компонент, а также французский и итальянский - языки стран, из которых евреи прибывали в ту пору в Германию, образуя отдельные кварталы в прирейнских и примозельских городах.
Развиваясь собственным путем, идиш превращался в самостоятельный язык, в то время как средневерхненемецкий диалект (послуживший базой для развития грамматической и - частично - лексической структуры мамэ-лошн) трансформировался в современный немецкий.
Таким образом, идиш (или, как он назывался тогда, "идиш-тайч", "ивре-тайч") стал отличаться от немецких говоров не только наличием гебраизмов, романизмов (а позднее и славянизмов), но и своеобразной интеграцией германских слов, грамматических форм и фонетических особенностей под влиянием древних и современных факторов. Но главной частью идиш оказались специфические языковые образования, рожденные поколениями европейских евреев, отражающие их образ мышления и психический склад.
Существеннейшие различия между идиш и немецким имеются не только на графическом уровне (квадратный алфавит - и латиница), но и на фонетическом, лексическом и грамматическом.
В некоторых аспектах идиш даже ближе к другим языкам германской группы, нежели к немецкому. Например, неопределенные артикли в идиш почти "списаны" с английских. Идентичны в идиш и английском звуковое оформление ряда слов: "полный" по-английски full [фул], по-еврейски??? [фул], а по-немецки voll [фоль]. "Губа" по-английски lip [лип], по-еврейски??? [лип], а по-немецки Lippe [лИпэ]. На морфологическом уровне поразительное сходство идиш с английским и несходство его же с немецким проявляется в наличии притяжательного падежа вместо родительного.
По положению глагола-сказуемого структура предложения в идиш напоминает скорее синтаксическую модель английского языка, чем немецкого, где сказуемое или его часть далеко отодвигаются от подлежащего. Большее, по сравнению с остальными германскими языками, разнообразие синтаксических моделей порядка слов позволяет носителю идиш вкладывать в предложение богатейший спектр эмоций даже не прибегая к другому "козырю" мамэ-лошн - интонационной игре. При этом свобода порядка слов никогда не приводит к смысловому хаосу: в идиш принципиально невозможна амбивалентная фраза типа "Мать любит дочь".
О самостоятельности идиш как языка свидетельствует и тот факт, что он не механически заимствовал слова из различных источников, а "перерабатывал" их, подчиняя собственным фонетическим закономерностям и словообразовательным моделям (примеры см. в разделе 4.4).
Немало в идиш слов, составленных из морфем, взятых сразу из трех языков-источников. Например: "озорник, шалун" - ???????-??????? [вАйсэр-хЭврэник] - первая часть слова немецкого происхождения (дословно "белый"), а вторая состоит из ивритского корня [хЭврэ] "компания" и славянского суффикса [ник]. Последний суффикс вообще весьма продуктивен в идиш.
Еще один пример: ??????????? [цулОхэсник] "строптивец, поступающий назло" - приставка [цу] немецкого происхождения (инфинитивная частица, относящаяся к последующему глаголу); корень [лОхэс] - произнесенный на ашкеназский лад ивритский глагол "разозлить, рассердить" (в современном иврите - [леhахъИс]); суффикс - см. выше.
Итак, идиш - не диалект немецкого языка, а равноправный член западной подгруппы германской подгруппы индоевропейской семьи. К той же подгруппе относятся английский, немецкий, нидерландский (он же голландский), люксембургский, фризский и африкаанс.
Другое расхожее заблуждение, связанное с идиш, вызвано разнообразием его диалектов. Слабо владеющий еврейским языком человек испытает естественные трудности в общении с носителем отдаленного диалекта - и подумает, будто единого языка идиш не существует, а есть лишь совокупность местных жаргонов. Однако при более глубоком изучении языка, в особенности наддиалектной литературной нормы, многие сложности исчезнут.
Хотя на протяжении веков идиш распространился на обширных территориях и его региональные варианты действительно отличаются друг от друга, в письменном общении всегда соблюдалась унификация. Такая нормативность характеризует как старый литературный язык, господствовавший до начала XIX века (базировавшийся в основном на западном диалекте), так и современный литературный идиш, развивавшийся как межрегиональный язык с середины XIX в.
Относительная однородность идиш - потрясающее явление в истории лингвистики, потому что он развивался без помощи тех унифицирующих факторов, которые обычно обеспечивает национальное государство (особенно через единую школьную систему).
По роду занятий, а также из-за непрерывных преследований евреям приходилось переезжать с места на место, образуя новые поселения. В речи евреев различия местных немецких диалектов сглаживались намного быстрее, чем в речи немцев, главная масса которых оседло жила в деревнях феодально раздробленной Германии.
Значительную роль в сближении диалектов сыграло книгопечатание, получившее у евреев большое развитие. Авторы и издатели, заинтересованные в распространении своих изданий, старались избегать узкоместных выражений или сопровождали их переводом на другие диалекты.
Исследователь культуры восточноевропейского еврейства д-р Гешл Клепфиш (1910-2004) отмечал особую роль, которую сыграл идиш в сохранении еврейского народа. Если религия выполняла функцию внутренней крепостной стены, то на долю языка идиш выпала роль внешней стены, защищавшей евреев в Восточной Европе и на других континентах, куда они эмигрировали, от растворения в окружающих народах.
3. Один из богатейших в мире
На протяжении многих веков предохраняя евреев от ассимиляции, идиш сам ассимилировал сотни тысяч слов окружающих языков. В картотеке профессора Еврейского университета в Иерусалиме, руководителя проекта "Большой толковый словарь языка идиш" Вольфа Московича собрано досье на миллион слов!
В Оксфордском словаре английского языка только 500.000 слов, хотя за счет слэнга и специальной терминологии эту цифру можно увеличить до миллиона .
В Большом академическом словаре русского языка чуть больше 200.000 слов, а вместе с не вошедшими в словари лексическими единицами специалисты насчитывают полмиллиона. В немецком языке менее 200.000 слов, а во французском нет и ста тысяч...
Итак, по количеству реально существующих слов идиш - один из двух наиболее богатых языков мира. Причем если английский обязан своим несметным богатством германским, романским (в первую очередь французскому и латинскому), кельтским и греческому языкам, то идиш - германским (в первую очередь немецкому), семитским (древнееврейскому/ивриту и арамейскому), славянским (западно- и восточнославянская подгруппы) и романским (изначально - французскому и итальянскому, позднее - также румынскому и испанскому).
С конца XIX века, когда началась массовая эмиграция восточноевропейских евреев в США, идиш и английский вступают в непосредственный контакт и обогащают друг друга сотнями выразительных слов и калькированных (дословно переведенных) идиом, пословиц и поговорок. "Хуцпэ", "киббицер", "шпилькес" и a target=new href=http://www.bergen.org/AAST/Projects/Yiddish/English/comwor.html>многие другие еврейские слова органично входят в разговорный, а затем и в литературный инглиш, образуя новый лингвистический феномен - "америдиш".
В силу известных исторических причин идиш, в отличие от английского, не стал международным языком науки и техники - и не выработал в себе специальных терминологических рядов, далеко выходящих за пределы учебных, газетных и иных популярных текстов. При наличии соответствующих условий идиш мог бы обогатить свой лексикон десятками, если не сотнями тысяч терминов, попросту отсутствующих в сегодняшнем мамэ-лошн, но присутствующих в английском языке. И тогда суммарный вокабуляр идиш обеспечил бы языку "чистое" первое место.
Но истинная сокровищница еврейского языка - не термины, а обычные слова, отражающие бесчисленные стороны и оттенки предметов и явлений повседневного бытия, человеческих ощущений, чувств и эмоций.
По количеству синонимов (лексических единиц, имеющих одинаковое или близкое значение) идиш бесспорно занимает первое место в мире. Это свидетельствует о беспрецедентном понятийном и стилистическом разнообразии языка.
Возьмем к примеру понятие "книга". Из древнееврейского языка идиш заимствовал слово??? [сЭйфэр] (в современном израильском иврите звучащее как [сЭфэр]) и из немецкого - ??? [бух]. В мамэ-лошн [сэйфер] приобрел новый оттенок смысла - "священная книга, связанная с иудаизмом", в то время как за словом [бух] идиш сохранил значение "обыкновенной книги".
4. Четыре "канонических" периода истории идиш
В энциклопедиях и других научных трудах, изданных в ХХ веке, история языка идиш разделяется на четыре этапа.
4.1. Древнейший период (до 1250 г.)
Первыми евреями, осевшими в Европе еще в годы существования древней Иудеи, оказались, по-видимому, воины римских легионов. Однако появление первых еврейских поселений в районе Кёльна отмечено только в 321 году н.э., а условным началом развития национальной культуры европейских евреев и языка идиш считается 801 год, к которому относится найденное в документах упоминание о некоем "Ицхоке Абину из Ашкнази".
Эти и ряд других научных свидетельств дают основание считать, что идиш как разговорный язык сложился немногим более тысячи лет назад на небольшой территории, окружающей место впадения реки Майн в Рейн, в результате смешения разных немецких диалектов (ведущими были средненемецкие).
Поначалу евреи, пришедшие в Германию из Франции и Северной Италии, говорили на смешанном древнееврейско-романском наречии (так называемый "лАаз"), а к XI-XII векам переняли от местного населения диалектные варианты немецкого языка - и на базе трех компонентов постепенно создали новый язык.
В сохранившихся письменных памятниках начала XII века зафиксированы отдельные слова на идиш. Как отмечал крупнейший специалист по еврейской лингвистике Макс Вайнрайх (1894-1969), именно в ту эпоху началось формирование и многих других современных европейских языков.
Важно отметить, что язык Библии и религиозного культа евреев в Средние века оказывал сильное влияние на язык еврейского населения Германии. Иврит тогда еще не был привилегией образованного духовенства, а с раннего детства изучался всеми мальчиками, на нем велось делопроизводство в еврейских общинах, в ремесленных цехах, в благотворительных организациях. Иврит служил также средством деловых сношений между евреями разных городов и стран. В силу этого в речи евреев Европы сохранялось большое число древнееврейских слов и оборотов для обозначения культовых, судебных, моральных, коммерческих, бытовых и других понятий, которых либо вовсе не существовало в немецком языке той поры, либо они выражались громоздкими двух-трехчленными словосочетаниями.
4.2. Древний период (1250 - 1500)
Частью изгнанные из Германии и Австрии, частью бежавшие от эпидемии чумы, носители идиш устремляются на восток и вступают в контакт со славянами и немногочисленными местными евреями, говорившими на славянских языках - вначале в юго-восточной Германии и Чехии, а затем (на третьем этапе истории языка) - в Польше, Белоруссии и Литве. Прежняя автономия еврейских кварталов заменяется насильственной изоляцией в гетто. В семито-романо-германский лингвистический сплав включается четвертый компонент - славянский.
Древнейшие сохранившиеся письменные свидетельства языка идиш той поры: одно предложение в „Вормсском молитвеннике" (1272) и „Рукописная книга" (1382).
Евреи жили в Восточной Европе и прежде. Сохранилось датируемое XI-XII веками рекомендательное письмо, данное общиной греческого города Салоники некоему еврею из "общины русской", направлявшемуся в Эрец-Исраэль. Об этом еврее говорится, что не знает он ни священного языка, ни греческого, ни арабского языков, ибо лишь на ханаанском языке говорят жители его родной страны.
("Ханаанский язык" обычно отождествляется со старочешским или с другими диалектами славянских языков, бытовавшими на восточных окраинах германских земель, которые были заселены славянскими народами.)
В рукописи XIII в. упоминается раввин из Чернигова, который во время занятий толковал изучаемый материал на русском языке.
Эти и другие упоминания о "ханаанском" и русском языках, а также славянские глоссы (пояснения малопонятных мест в тексте), сохранившиеся в рукописях того времени на иврите, показывают, что немногочисленные евреи, жившие тогда в Восточной Европе, усвоили некоторые славянские языки. Впоследствии эти евреи либо ассимилировались среди славян, либо оказались поглощены мощным потоком еврейских переселенцев с запада.
4.3. Средний период (1500 - 1700)
Спасаясь от преследований, евреи двинулись из Германии и Чехии еще дальше на восток, в глубь славянских земель.
Если в ХIII веке миграция немецких евреев впервые достигла славянских территорий, то с XVI в. все больше их оседало в Польше, Литве, Галиции, Подолии, Волыни и Белоруссии. Там образовывались еврейские кварталы и отдельные местечки. Усиливалось воздействие славянских языков, со временем возникли новые еврейские территориальные диалекты: польский, украинский и литовско-белорусский.
Параллельно погромы 1648-49 гг. на юге Речи Посполитой привели к частичной реэмиграции евреев из Восточной Европы в Западную и образованию новых поселений в Западном Эльзасе, Голландии и Северной Германии.
Если до середины XIII века идишговорящее население было полностью окружено населением, говорящим по-немецки, то по мере распространения ареала на восток и запад доля евреев, проживающих бок о бок с немцами, непрерывно уменьшалась.
Одновременно с языком развивалась и литература на идиш. Ее первые ростки проявились в творчестве кочующих поэтов, небольших театральных трупп. Затем появились сборники песен (наиболее старые из обнаруженных датированы 1372 и 1382 годами). Уже в XVI веке появляются глоссары, содержащие разъяснения ивритских слов и фраз, переводы Пятикнижия, молитвенники, историческая литература, романы.
Литература на идиш до XVIII в. была предназначена главным образом для простонародья, особенно для женщин, не знавших иврита - основного языка религиозной и художественной литературы того времени. Литература на идиш включала произведения на библейские темы, сборники индивидуальных молитв (?????? [тхинэс], буквально „мольбы"), произведения о еврейских обычаях и правилах поведения, историографические и мемуарные сочинения, описывающие тяжелые испытания, выпавшие на долю еврейского народа: изгнания, массовые убийства, стихийные бедствия.
Первые светские произведения на идиш относятся к XVI веку. Они были созданы в Италии эмигрировавшими туда немецкими евреями. Центральное место в этом принадлежит филологу Эльёhу (Элиягу) Бохэр-Левиту.
