Первыми о кладе, естественно, узнали мальчишки. Оружейный Клондайк ожил: десятки невероятно грязных Томов Сойеров искали свое сокровище. Нас кусали какие-то зловредные жуки, к нам присасывались пиявки, но оторвать нас от поисков было невозможно, пока за это дело не взялась милиция, а случилось это лишь на третий день. Мне досталась русская бердана без приклада, австрийский штык, сломанная офицерская сабля, почти целая пулеметная лента и великое множество самых разнообразных патронов - для винтовок, револьверов, пистолетов. Другим повезло кому больше, кому меньше, - не в этом дело. Важно, что мы сами производили раскопки, отчетливо ощущая не денежную, а неуловимую историческую ценность находок. И это тоже было прекрасным уроком истории.

…Человек живет для себя только в детстве. Только в детстве он счастлив своим счастьем и сыт, набив собственный животик. Только в детстве он беспредельно искренен и беспредельно свободен. Только в детстве все гениальны и все красивы, все естественны, как природа, и, как природа, лишены тревог. Все - только в детстве, и поэтому мы так тянемся к нему, постарев, даже если оно было жестким, как солдатская шинель.

Нет уже тех деревьев, под которыми ухаживал мой отец, - с тоскливой горечью поведал мне как-то один старый человек.

Нет уже тех деревьев, ибо «ВСЕ ПРОХОДИТ», как было написано на перстне царя Соломона. Все - кроме детства. Оно остается в нас пожизненно, потому что если «КТО ТЫ?» - плод взрослой твоей ипостаси, то «КАКОЙ ТЫ?» - творение детства твоего. Ибо корни твои в той земле, по которой ты ползал.

Я везу с ярмарки сокровище, которое не снилось ни королям, ни пиратам. И бережно перебираю золотые слитки воспоминаний о тех, кто одарил меня детством и согрел меня собственным сердцем…

Я не должен был появиться на свет. Я был приговорен, еще не начав жить, родными, близкими, знакомыми и всеми медицинскими светилами города Смоленска. Чахотка, сжигавшая маму, вступила в последнюю стадию, мамины дни были сочтены, и все тихо и твердо настаивали на немедленном прекращении беременности.

А меня так ждали! Войны вырывали мужчин из женских объятий, а в краткие мгновения, когда мужчины возвращались, ожесточение, опасности и стрельба за окном мешали любви и нежности: между мужчиной и женщиной лежал меч, как между Тристаном и Изольдой. Дети рождались неохотно, потому что мужчины не оставались до утра, и женщины робко плакали, провожая их в стылую темень. А смерть меняла одежды куда чаще, чем самая модная модница, прикидываясь сегодня тифом, завтра - случайной пулей, послезавтра - оспой или расстрелом по ошибке. И на все нужны были силы, и на все их хватало. На все - кроме детей. И я забрезжил как долгожданный рассвет после девятилетней ночи.

А маму сжигала чахотка.

И меня и маму спас один совет. Он был дан тихим голосом и больше походил на просьбу:

Рожайте, Эля. Роды - великое чудо. Может быть, самое великое из всех чудес.

Через семь лет после этих негромких слов доктор Янсен погиб. Была глухая дождливая осень, серое небо прижалось к земле, и горизонт съежился до размеров переполненного людьми кладбища. Мы с мамой стояли на коленях в холодной грязи, и моя неверующая матушка, дочь принципиального атеиста и легкомысленной язычницы, жена красного командира и большевика, истово молилась, при каждом поклоне падая лбом в мокрую могилыгую землю. И вокруг, всюду, по всему кладбищу, стояли на коленях простоволосые женщины, дети и мужчины, молясь разным богам на разных языках. А у открытого гроба стоял инвалид - краснознаменец Родион Петров и размахивал единственной рукой с зажатой в кулаке кепкой.

Вот, прощаемся. Прощаемся. Не будет у нас больше доктора Янсена, смоляне, земляки, родные вы мои. Может, ученей будут, может, умней, а только Янсена не будет. Не будет Янсена…

…О, как я жалею, что я - не живописец! Я бы непременно написал серое небо, и мокрое кладбище, и свежевырытую могилу, и калеку-краснознаменца. И - женщин: в черном, на коленях. Православных и католичек, иудеек и мусульманок, лютеранок и староверок, истово религиозных и неистово неверующих - всех, молящихся за упокой души и вечное блаженство не отмеченного ни званиями, ни степенями, ни наградами провинциального доктора Янсена…

Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку, куда входила и неряшливо застроенная Покровская гора. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днем и ночью.

Доктор Янсен смотрел на часы, только когда считал пульс, торопился только к больному и никогда не спешил от него, не отказываясь от морковного чая или чашки цикория, неторопливо и обстоятельно объяснял, как следует ухаживать за больным, и при этом никогда не опаздывал. У входа в дом он долго отряхивал с себя пыль, снег или капли дождя - смотря по сезону, - а войдя, направлялся к печке. Старательно грея гибкие длинные ласковые пальцы, тихо расспрашивал, как началась болезнь, на что жалуется больной и какие меры принимали домашние. И шел к больному, только хорошо прогрев руки. Его прикосновения всегда были приятны, и я до сих пор помню их всей своей кожей.

Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Уже прожив жизнь, я смею утверждать, что подобные авторитеты возникают стихийно, сами собой кристаллизуясь в насыщенном растворе людской благодарности. Они достаются людям, которые обладают редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого: у него спрашивали, выдавать ли дочь замуж, покупать ли дом, продавать ли дрова, резать ли козу, мириться ли с женой… Господи, о чем его только не спрашивали! Я не знаю, какой совет давал доктор в каждом отдельном случае, но всех известных ему детей кормили по утрам одинаково: кашами, молоком и черным хлебом. Правда, молоко было иным. Равно как хлеб, вода и детство.

Святость требует мученичества - это не теологический постулат, а логика жизни: человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его. Тихого, аккуратного, очень скромного и немолодого латыша с самой человечной и мирной из всех профессий.

Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей. Он знал, что у него мало шансов выбраться оттуда, но не терял времени на подсчет. Внизу были дети, и этим было подсчитано все.

В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управля-лись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения. Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества, газы, от которых гибли, слепли, сходили с ума их товарищи. Названия этих газов - хлор, фосген, хлорпикрин, иприт - присутствовали и в наших играх, и в разговорах взрослых, и в реальной опасности завтрашних революционных боев. И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.

К сожалению, в наше время очень редко можно встретить человека, искренне и безвозмездно готового несмотря ни на что оказать помощь нуждающемуся. В своем тексте Б.Л. Васильев поднимает проблему самопожертвования. Анализируя её, автор приводит в пример историю доктора Янсена, немолодого человека, обладавшего «редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе». Писатель обращает наше внимание на то, каким чудесным доктором был главный герой, какой высокий авторитет он имел и на какие чудеса он был способен: доктор Янсен спас из колодца детей, сам при этом задохнувшись. Автор делает акцент на том, что в действиях врача не было излишней обдуманности: он сразу осознал, на что идет и что его ждет – «Внизу были дети, и этим было подсчитано все».

Вариант 16

Несмотря на то, что она жестоко страдает, девушка не может себе позволить самоубийство, поскольку в этом случае её родные погибнут. А Дуня собирается выйти замуж за подлого и низкого человека, который своими деньгами может помочь её брату.
Обобщая сказанное, можно сделать вывод, что проблема самопожертвования будет актуальна всегда, действительно, только сильные личности способны пожертвовать собой ради других.

Проблема самопожертвование (егэ по русскому)

Кульминацией альтруизма доктора стало спасение им мальчишек, провалившихся в канализационный колодец. Он не раздумывал ни секунды прежде чем кинуться на помощь детям, этот человек прекрасно знал, что, спасая ребят, он, вероятнее всего, погубит себя.
Это не остановило его. В итоге дети были спасены, а этот замечательный человек погиб. Автор в тексте показывает своё отношение к проблеме самопожертвования через отношение к доктору Янсену. Воспоминания Б.Л. Васильева об этом человеке полны тепла и безмерного уважения. Писатель сожалеет о такой смерти доктора, но при этом не может не восхищаться его героическим поступком.
И я согласна с автором, что такие люди достойны восхищения и уважения. Пусть и не часто, но встречаются в нашем мире такие самоотверженные герои, не ради славы, без личной выгоды, помогающие людям.

Проблема сострадания, милосердия. по б. васильеву

В наше время редко можно встретить человека, который готов искренне и безвозмездно помочь нуждающемуся. Но такие редкие люди все же есть. Именно вопросом о том, кто же способен пожертвовать собою ради других людей, задается в своем тексте русский писатель Б.

Внимание

Л. Васильев. Писатель рассказывает историю смоленского доктора Янсена. Без устали он шагал по бедному району, куда даже не ездили извозчики, к людям, которым была нужна его помощь и совет.

Доктор бродил по Смоленску «без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных», он готов был преодолевать любые трудности, лишь бы помочь тем, кому он нужен. Последним подвигом доктора Янсена стало то, что он вытащил провалившихся в канализационный колодец детей, но сам выбраться из колодца уже не смог.

Сочинение на тему «самопожертвование ради других»

Доктор Янсен смотрел на часы, только когда считал пульс, торопился только к больному и никогда не спешил от него, не отказывался от морковного чая или чашки цикория; неторопливо и обстоятельно объяснял, как следует ухаживать за больным, и при этом никогда не опаздывал. У входа в дом он долго отряхивал с себя пыль, снег или капли дождя смотря по сезону, а войдя, снимал калоши и пальто, мыл руки и, если на улице было холодно,направлялся к печке.

Старательно грея длинные, гибкие, ласковые пальцы, тихо расспрашивал, как началась болезнь, на что жалуется больной и какие меры принимали домашние. И шел к больному, только хорошо прогрев руки. Его прикосновения всегда были приятны, и я до сих пор помню их всей своей кожей.
Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время.

Сборник идеальных эссе по обществознанию

Важно

Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей. Он знал, что у него мало шансов выбраться оттуда, но не терял времени наподсчет.

Внизу находились дети, и этим было подсчитано все. В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался воротс бадьей, и ею отливали просочившиеся сточные воды.

Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и бадьей и воротом завладевали мы.Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась.

Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного, и не отдохнув, полез за вторым.

запомни!

В своём тексте писатель вспоминает доктора из своего детства,который стал настоящим героем для людей целого района.Изо дня в день,»без выходных и без праздников» доктор Янсен»сражался за людские жизни».И его забота о людях не ограничивалась профессиональными обязанностями:он относился к пациентам с такой чуткостью,что никогда не подходил к ним с холодными руками;всегда помогал и советом,и,что самое важное,вниманием.Совершая подвиг каждый день,доктор и в настоящей беде остался верен своему благородному сердцу.Когда мальчики упали в колодец,он пришёл им на помощь,хотя и понимал,что едва ли сможет спастись сам. Для Васильева самоотверженность этого человека — это «редчайший дар».И авторская позиция ясна:такие люди являются идеалом,к которому мы должны стремиться. Я совершенно согласна с автором,потому что,если бы люди научились быть внимательнее друг к другу,мир был бы значительно лучше.
После чего её душа с душой Мастера вместе навсегда, хотя физически они оба мертвы. В современном мире часто встречаются люди, которые готовы жертвовать собой, например сотрудники МЧС.

Инфо

Ежедневно они выполняют опасные задания, рискую собственной жизнью. Я считаю, что если не все, то очень многие люди, находясь в тех или иных условиях, готовы к самопожертвованию.

Текст Б. Васильева: Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом.
Проявление героизма может быть различным. И в мире, к счастью, существует немало таких примеров. Нужно иметь большую чистую душу, большую силу духа, мужество чтобы отдать душу и жизнь ради другого.

Практически каждый родитель отдаст жизнь за своего ребенка. Ради этого как раз и нужно идти на самопожертвование.

Ну а раньше такими героями были и военные, стоящие на обороне нашей Родины. Они, как никто, знали, что такое смерть, они не раз смотрели ей в глаза.

Их самопожертвование не было напрасным. Эти мужчины действительно достойные звания героев. Поэтому, нам стоит немного пересмотреть свои взгляды на жизнь.

Иногда полезно поднять голову и посмотреть вокруг. Стоит быть человечными, уметь помогать, жертвовать. И, поверьте, это оценят как следует.

Вопрос: Напишите пожалуйста сжатое изложения70-150 О докторе Янсене из кн. «Летят мои кони...» (Васильев) Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью. Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсе-на был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его. Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей. В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения. Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества. И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку. Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось. Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.

Напишите пожалуйста сжатое изложения70-150 О докторе Янсене из кн. «Летят мои кони...» (Васильев) Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью. Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсе-на был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его. Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей. В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения. Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества. И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку. Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось. Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.

Ответы:

Я уже смутно помню этого худощавого человека, который неутомимо ходил по Смоленску в любую погоду, не зная праздников и выходных. Доктор Янсен всегда жил для людей, говорил правду, терпеливо и самозабвенно исполнял свой врачебный долг перед народом и считался чуть ли не святым. Погиб он героически, мученически, спасая детей из канализационного колодца. В городе у нас часто прорывалась канализация, и тогда рыли большие колодцы, через которые откачивались сточные воды. Мы, мальчишки, поздними вечерами развлекались там, спускаясь в бадьях в эту преисподнюю, заполненную метаном, воображая себя бойцами, идущими в газовую атаку. Однажды верёвка оборвалась, и двое мальчишек рухнули в колодец, обречённые задохнуться там насмерть. Доктор Янсен вытащил одного, затем, не отдохнув, полез за другим, успел привязать к нему верёвку, но сам потерял сознание и не смог спастись. Ценой жизни двоих мальчиков стала жизнь доктора, на похороны которого пришёл весь Смоленск. Такие люди святы не только в жизни, но и в смерти.

Портрет Бориса Васильева работы художника С. Зубцова

Чувства автора притупились, и каждый прожитый день становится кирпичиком «между „хочу“ и „могу“». Всё, что автор приобрёл на ярмарке, умещается в его сердце. Теперь ему осталось лишь подвести итоги и перебрать накопленные сокровища-воспоминания.

Родился автор в древнем городе Смоленске. Выросший на берегу Днепра - вечной границе между Востоком и Западом - Смоленск стал последним убежищем людей самых разных национальностей, которые оседали здесь «в виде польских кварталов, латышских улиц, татарских пригородов, немецких концов и еврейских слободок».

И Смоленск был плотом, и я плыл на этом плоту среди пожитков моих разноплемённых земляков через собственное детство.

Во дворе дома, где жил автор, рос огромный, вековой дуб, под которым маленький Боря играл со своими друзьями. Однажды его первая учительница отвела класс к этому дубу и назвала дерево самым старым жителем города. Прикоснувшись к дубу, автор ощутил «вечно живую теплоту Истории».

Много лет спустя автор встречался с молодыми учёными в городе настолько молодом, что в нём не было даже кладбища. Учёные гордились этим и считали, что в век научно-технической революции история не нужна - она ничему не может научить. А автор увидел лишь «город без кладбища и людей без прошлого».

История ‹…› спасает нас от спесивой самоуверенности полузнайства.

Однажды городские власти осушили старинный крепостной ров. Мальчишки начали раскапывать вековые залежи ила и нашли в нём множество разного оружия - от татарской сабли до пулемётной ленты.

Мать автора была больна чахоткой, и врачи настаивали на немедленном прекращении беременности, но женщина последовала совету доктора Янсена и вопреки всему родила сына. Сутулый и худощавый доктор Янсен лечил чуть ли не половину Смоленска и стал для людей не только врачом, но и советчиком.

Святость требует мученичества - это не теологический постулат, а логика жизни.

Жители Смоленска считали доктора Янсена святым, и погиб он как святой - задохнулся в канализационном колодце, спасая упавших туда детей. У могилы доктора стояли на коленях и христиане, и мусульмане, и иудеи...

Возвращаясь с ярмарки, автор задаётся вопросом, зачем человеку столько энергии - и духовной, и физической - при такой недолгой жизни. Физика пятого и шестого классов не открыла Борису этот секрет, и он спросил у отца. «Для работы», - ответил тот, и эти слова «определили весь смысл существования» автора. Наверное, и писателем он стал потому, что верил «в необходимость упорного, ежедневного, исступлённого труда».

Отец Бориса был кадровым военным, красным кавалерийским командиром. Несмотря на годы войны, он не потерял способности восторгаться прекрасным - природой, музыкой, литературой - и привил эту способность сыну. А вот о необходимости и красоте труда он не рассуждал, а просто работал аккуратно и скромно.

Ведь работать, не крича о собственном трудовом рвении, столь же естественно, как есть не чавкая.

Семья автора - двое детей, мама, бабушка и тётя с дочерью - жила на паёк отца и его небольшую зарплату, поэтому Борис с детства привык работать на небольшом огороде у дома. Он до сих пор не понимает, как можно отдыхать, сидя неподвижно и глядя «в полированный ящик на чужую жизнь», ведь его родители, даже отдыхая, что-то мастерили или чинили.

Не может понять автор и «жажду приобретательства», овладевшую современным человеком. В его семье «господствовал рациональный аскетизм»: посуда существовала, чтобы с неё есть, а мебель - чтобы на ней спать, одежда - для тепла, а дом - для жизни. Всю жизнь отец автора ездил на единственном «личном транспорте» - велосипеде.

Единственным «излишеством» в семье Васильевы были книги. Из-за профессии отца Васильевы часто переезжали, и обязанностью маленького Бори была упаковка книг. Он становился на колени перед ящиком с книгами, и ему кажется, что он до сих пор стоит на коленях перед литературой.

Автор вспоминает, что в Смоленске его детства самым распространённым транспортом были ломовые лошади. Ещё раз с лошадьми Борис повстречался через десять лет, когда «выбрался из последнего своего окружения и попал в кавалерийскую полковую школу». Лошадь, на которой он учился, ранило во время авианалёта, и командир эскадрона пристрелил её из милосердия.

В те времена животные были помощниками человека. Автору неприятно, что сейчас они превратились в домашних любимцев и стали живыми игрушками.

У детей старого Смоленска не было большего удовольствия, чем прокатиться зимой на ломовом извозчике. Машин в городе почти не было. В начале 30-х годов штаб, где служил отец автора, списал в утиль три старые машины. Отец Бориса отремонтировал их и создал клуб любителей автодела. С тех пор автор целые дни проводил в старом каретном сарае, где расположился автоклуб.

В автоклубе всегда стояла бочка с бензином, а освещался он керосиновой лампой. Однажды Боря нечаянно раздавил лампу ногой, и бочка загорелась. Рискуя жизнью, отец выкатил бочку из сарая, где она и взорвалась. Никто не пострадал, а отец обозвал Бориса «шляпой» - это было единственное его ругательство, произносимое с разными интонациями.

Каждое лето семья Васильевых выезжала за город на отдых. Отец мог взять машину из клуба, но никогда не позволял себе этого. А ведь не каждый отец устоит перед соблазном прокатить на служебной машине сына в том возрасте, «когда ещё только формируются „можно“ и „нельзя“».

В путешествия отец и сын пускались на велосипедах. Иногда автору кажется: отец не брал машину «с единственной целью: показать, что путь между двумя точками не всегда полезно соединять беспощадной прямой».

Идеализировать своих родителей куда естественнее, чем строго реалистически подсчитывать их недостатки.

Автор вспоминает голодные со впавшими щеками лица своих сверстников. Борис в те послевоенные времена считался счастливчиком - его отцу выдавали хороший паёк и обед для всей семьи два раза в неделю. С тех пор автор никогда не ест на улице - боится увидеть голодный взгляд.

Борис Васильев сравнивает жизнь с горбатым мостом. До середины человек поднимается, не видя будущего; на самой высокой точке оглядывается и переводит дух, а потом начинает спускаться и теряет из виду своё детство. На другом берегу человека встречает старость, там он только незваный гость.

Старость только тогда имеет право на уважение, когда молодость нуждается в её опыте...

Автор родился на стыке двух эпох и видел, как умирала Русь вчерашняя и рождалась Русь завтрашняя, как рушилась старая культура и создавалась новая. Он вырос в «климате праздника», когда ни о чём не думают и не жалеют.

Отец, бабушка и мать автора принадлежали старой, умирающей культуре. Они передали Борису нравственность вчерашнего дня, а улица воспитала в нём нравственность дня завтрашнего. Это двойное воздействие «создало тот сплав, который так и не смогла пробить крупповская сталь».

Особенно сильно повлияла на воспитание Бориса его бабушка, бывшая актриса, легкомысленная фантазёрка с детской душой. Она не обращала внимания на бытовые трудности и часто разыгрывала с внуком плавание Христофора Колумба, построив корабль из кровати и обеденного стола.

Одно время отец Бори увлекался копированием картин. Стены квартиры Васильевых были увешаны копиями «Ивана-царевича на Сером Волке», «Алёнушки», «Богатырей». По вечерам бабушка выбирала одну из картин, сочиняла увлекательную сказку, и картина для мальчика словно оживала.

Бабушка работала билетёршей в кинотеатре. Благодаря этому Боря видел все новинки тогда ещё немого кино. Он относился к фильму, как к канве, по которой «вышивал» свою собственную историю.

Перед своей смертью в 1943 году бабушка, уже долго никого не узнававшая, спросила о внуке, но Борис в это время был на войне.

О маме автор пишет сдержанно. У этой строгой женщины была нелёгкая жизнь. Во время Гражданской войны бойцы решили обеспечить жену красного командира Васильева работой и питанием, но военные чиновники «обеспечили» её работой в инфекционном бараке, где она заболела оспой. Болезнь прошла в лёгкой форме, оставив на лице матери оспинки - память о Гражданской войне. Мама Бориса пережила отца на десять лет. Она дала сыну многое, но он до сих пор не может представить её молодой.

Учился Боря «огорчительно», потому что часто менял школы и не был усидчив. Его спасала хорошая память и «изрядный запас слов». Мальчик забалтывал учителей, рассказывая всё, что знал. Мешала Боре учиться и его «пагубная страсть» к чтению. Прочитанное он пересказывал беспризорникам, упиваясь своей властью над ними.

Я на практике познал то, что много позднее вычитал у Ницше: «Искусство есть форма властвования над людьми...».

В семье Васильевых часто читали вслух, но не приключенческую «литературу низкого пошиба», которой увлекался Боря, а русскую классику. С детства автор усвоил, что «кроме литературы, которую пересказывают в подвалах, существует и литература, которую, образно говоря, читают, сняв шляпу». Он прочёл множество исторических романов, и литература с историей тесно переплелись в его сознании. Сейчас, уезжая с ярмарки, автор не может понять, как можно не любить и не знать родную историю.

На смену приключенческой литературе пришла замечательная серия «ЖЗЛ», благодаря которой Боря научился преклоняться перед героями. К этой серии его приохотил отец. Он же принёс сыну стопку старых карт, на которых тот отмечал маршруты знаменитых мореплавателей. Так автор изучал географию, а военное искусство постиг, рисуя на топографических картах схемы великих битв. В классе восьмом он уже читал «взахлёб» исторические труды и хотел стать историком, но так и не стал им.

Мы не стали мужьями, отцами, дедами. Мы стали ничем и всем: землёй. Потому что мы стали солдатами.

Война стала «обугленным листком биографии» Бориса Васильева.

В седьмом классе автор учился в одной из школ Воронежа. Там ему очень повезло с учительницей русского языка и литературы Марией Александровной Моревой. Она помогла ребятам создать литературный журнал. Вместе с лучшим другом, поэтом Колей, автор строчил приключенческие рассказы, подписывая их броским псевдонимом «И. Зюйд-Вестов» - у Бориса в то время «была склонность к трескучим фразам». Много позже автор дал Колино имя герою своего романа «В списках не значился».

В той же воронежской школе автор стал членом драмкружка. Юные актёры успели сыграть лишь один спектакль, после чего кружок распался. Затем учительница немецкого языка предложила ребятам поставить спектакль «про шпионов», который имел неожиданный успех. Пьесу увидел знаменитый воронежский актёр и пригласил Бориса на репетицию «Гамлета». С этого и началась любовь автора к театру.

Молодость - богатство старости. Её можно растранжирить на удовольствия, а можно и пустить в оборот...

Автор вспоминает, как летом 1940 года он в составе комсомольской бригады собирал урожай в донской станице. Тогда он не подозревал, что год спустя окажется в окружении среди смоленских лесов, и, вместо того, чтобы стать юношей, станет солдатом...

Однажды на пленуме Союза кинематографистов автор объявил вредными все учебные заведения, где учат писать сценарии. Он и сейчас считает, что учиться на киносценариста нужно только приобретя собственный жизненный опыт. Без опыта такое обучение превращается в «выращивание гениев на клумбе», и никакие творческие командировки здесь не помогут.

В 1949 году, когда автор работал инженером-испытателем на Урале, к ним на завод приезжала группа писателей. Комсомольцы тщательно готовились к встрече, поскольку считали писателей самыми проницательными в мире людьми. Сейчас автор знает, что писатель не наделён сверхъестественной наблюдательностью. Он вглядывается только в себя и лепит героев по своему образу и подобию.

Отец автора всегда считал, что сын пойдёт по его стопам и тоже станет кадровым военным. Борис и сам в это верил, и после войны и окончания военной академии долго работал испытателем колёсных и гусеничных машин. Но вскоре он написал пьесу «Танкисты», которую согласились поставить в Центральном театре Советской Армии. На волне успеха автор демобилизовался, чтобы «заняться литературной деятельностью».

Пьесу автора так и не показали. Он пытался писать сценарии, пока не понял, что драматургия - не для него. Свет увидела только одна из написанных им пьес. Всё это нелёгкое время Борис практически ничего не зарабатывал, жил на скромную зарплату жены, но не унывал.

Я всегда верил в собственную мечту исступлённее, чем в реальность, и не продал этой веры на ярмарке, с которой сейчас возвращаюсь.

Затем автор попал на сценарные курсы при главкино, где платили небольшую стипендию. Так Борис попал в кино и познакомился со многими именитыми актёрами и киносценаристами. Однако вскоре выяснилось, что автор не умеет «кинематографически мыслить и даже записывать». Всё, что он писал, было только «плохой литературой».

Автор разуверился в своих способностях. Некоторое время он зарабатывал на жизнь, сочиняя тексты для киножурналов и телепередач. Даже напечатался впервые он не как писатель, а как составитель сценариев для КВН.

Впервые мечта обрела почву, конкретность, пафос, трагизм. Мечта начинала превращаться в мысль, будоражила, вместо того чтобы убаюкивать, лишала сна, тревожила и - злила.

А свою первую повесть автор написал, работая матросом на катере, курсирующем по одному из притоков Волги. В полном соответствии с Зюйд-Вестовым, повесть была названа «Бунт на Ивановом катере», но в журнале её назвали проще - «Иванов катер». С «трескучим» стилем Зюйд-Вестова автору пришлось долго бороться.

Делать то, что лучше всего умеет - писать литературные произведения - Бориса Васильева заставила обида: его не выбрали делегатом на съезд кинематографистов, а затем разгромили его повесть на редколлегии журнала. Он просто решил доказать, что тоже чего-то стоит, и начал писать. Автор признаёт, что без этого разгрома он не написал бы свои лучшие романы, не попал в журнал «Юность» и не познакомился с Борисом Полевым.

В конечном счёте всё самое хрупкое - например, любовь, дети, творчество - рабы слепого случая. Закономерности действительны только для больших чисел...

Отец автора умер в 1968 году, так и не дождавшись успеха сына. Это тихий, интеллигентный человек, остаток жизни проживший на даче под Москвой, старался никому не помешать. Он умер, ни разу не пожаловавшись на мучившую его боль.

Как писателя Бориса Васильева признали только через год после смерти отца. Его писательская зрелость выразилась в том, что он, наконец, понял, о чём должен писать.

С тех пор было много успехов, по романам автора снимали фильмы, ставили спектакли. Было много встреч и интересных знакомств. Всё это автор везёт с ярмарки и жалеет только, что не сбылась его давняя мечта - не удалось ему немного отдохнуть, уж очень быстро летят его кони...

Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор
бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днем и ночью.
Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его.
Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей.
В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения.
Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, "германскую" войну, где применялись реальные отравляющие вещества.
И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.
Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось.
Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.