ОДНОФАМИЛИЦА

Исключённый за плагиат из Союза писателей ростовский стихотворец Евгений Рябцев (кстати, лет сорок назад я помог ему с публикацией в молодёжной газете, когда он ревностно служил комсомольским инструктором) пописывал слабенькие вирши.
"Пусть лучше, - думал я тогда, - "шнурки" (так называли за глаза занимаемую им должность) колдуют над листком бумаги, чем шпарят по шпаргалке с трибун казённые речи!.."
Он-то и пригласил меня в своё издательство "Литфонд", чтобы одарить вышедшим фолиантом "Культура XXI века". В офисе собрались сотрудники, обмывавшие это значительное событие. Я не смог отказаться от выпивки. И едва поднял рюмочку, как услышал от женщины, сидящей напротив:
- Тер-Маркарьян, вы будете всю жизнь рассказывать о том, что сидели со мной рядом…
Я родился полвека назад в этом городе и знал психологию и самовлюблённость местных литераторов. Но от такой беззастенчивой наглости, честное слово, растерялся.
- Как ваша фамилия? - спросил я вальяжную даму.
- Цыбина! - с вызовом и гордостью произнесла она и повторила, отчеканивая по слогам: - Цы-би-на!
- Уважаемая, надеюсь, не ваш родственник мой друг, большой русский поэт Владимир Цыбин, который обессмертил эту фамилию своими поэтическими книгами. И вам, чтобы прославиться, видимо, нужно поменять фамилию. Двух знаменитостей однофамильцев в истории литературы не существует! - сказал я оторопевшей графоманке и пошёл к выходу…

ИЗБРАННИКИ БОГА

МУЖСКОЙ РЕСУРС

Мы не виделись целую вечность и сидели на лавочке в заводском парке "Ростсельмаша". С добродушным ликом сказочного Колобка Иван Лесной, сверкая бесстыжими синими глазами, по-кавказски жадно посматривал в сторону молодаек.
- Посмотри, Аршак Арсенович, какая красавица! - сладострастно улыбался, поглаживая руки, словно натягивал хирургические резиновые перчатки. - Разве в столице есть такие шедевры, а? - вызывал меня на откровенность, - знаешь, верю народной мудрости: седина в бороду, бес в ребро. Не могу устоять, хотя перевалило за семьдесят. Эх, сколько я закопал на фронте безусых мальчишек, не познавших вкуса любви!.. Радуюсь, что Боженька великодушно относится к моей особе. Подвернётся этакая казачка - не упущу! - и кивнул вихрастой головой на проходящую стройную девицу.
- Иван Николаевич, а жена как реагирует на твоё удалое поведение? - спросил я, решив закрыть амурную тему.
- Нет, нет! - затараторил приятель, моргая стыдливо ресницами. - До встречи. Я пошёл домой. - И, не оглядываясь, бодро засеменил в тёмный переулок.
"Молодец, - подумал я, - настоящий мужик".
Через год мы вновь свиделись на том же месте.
- А, земляк… Привет, привет! Как дела? Как живётся тебе в Златоглавой? - как горохом, засыпал меня вопросами.
Я отвечал… Иван Николаевич, как будто не слушал. Почему-то настороженно оглядывался. И неожиданно, глядя на свежую майскую траву, стыдливо, с грустью поделился сокровенной тайной: - Мне в январе 80 годков накапает. Сознаюсь тебе: уже не тянет на "подвиг". Видно, закончился ресурс…

БЛАЖЕННЫЙ

В станицу Вёшенскую на Шолоховский фестиваль прикатили большой делегацией из столицы. И на горе, что ли, среди тысячи людей повстречал земляка - стихотворца Николая Никонова, который с немецкой педантичностью присылал в редакцию свои слабые вирши.
Увидев меня в окружении известных московских литераторов Валерия Ганичева, Владимира Гусева, Феликса Чуева, искренне обрадовался.
- Привет, Аршак! Здравствуй, дорогой Феликс! - выкрикивал Николай, потряхивая поэтическими кудрями. - Братцы, пойдёмте со мной. Тут рядышком живёт мой родственник. У него есть лодка. Покатаемся по Дону-батюшке, съездим на песчаный остров…
Жара стояла градусов под тридцать. И жаждущие прохлады гости сразу согласились. Стоит ли истекать потом на узких улочках, где от народу тесно, как в консервной банке.
Я, как бывший моряк, смочив водой уключины, сел за вёсла.
Мой давний знакомец не унимался. Чтобы произвести впечатление на признанных мэтров, вёл себя по-свойски, почти на равных. Наверное, мои товарищи по перу подумали, что это местная литературная фигура. И Николай представился:
- Я поэт. А вот Аршак Арсенович меня не печатает.
- Как? Ты не публикуешь хорошего человека? - подразумевая бескорыстную помощь в катании по реке. - Не думал, что ты, Аршак, кладёшь под сукно произведения друзей. - И уже с укоризной продолжил: - Не ведал за тобой такого греха! Дай Коле "зелёную улицу".
По правде, мне надоели такие рассуждения. И я попросил:
- Коля, прочти, пожалуйста, пару стихов.
И началось! Глаза его из-под очков засияли, и он с вдохновением, размахивая такт руками, задекламировал.
Через минуту лица москвичей потускнели. Я безостановочно грёб против течения, а Коля без запинки читал, читал, читал… Мои товарищи совершенно сникли, но остановить Никонова уже было невозможно.
Неожиданно образовалась пауза, И я строго спросил:
- Дорогой Коля, у тебя какая группа инвалидности?
По-собачьи преданным, блаженным взглядом зафиксировав всю компанию, он молча показал два пальца. Поняли: вторая группа…И всё стало ясно.

ЛАУРЕАТСКАЯ МЕДАЛЬ

После торжественных речей у памятника Александру Пушкину в городе Владикавказе большую группу писателей, поэтов, журналистов, приехавших с разных концов России, президент Республики Северная Осетия - Алания Александр Сергеевич Дзасохов (тёзка великого поэта) пригласил в ресторан гостиницы, из окон которой, как стайка мальчуганов после школьных занятий, стремительно и шумно неслись воды Терека.
Кавказское застолье - это отработанный веками сценарий, где главной персоной является тамада. Он один ведает, кому, когда предоставлять слово. Я сидел спокойно, зная, что по обычаю каждый скажет свой тост.
Напротив, ясно беспокоясь, расположился Анатолий Парпара. Было заметно: он внимательно вслушивается в речи, не принимая знаменитую араку. Тост за тостом. Рюмочка за рюмочкой. И когда до него дошла очередь, медленно приподнялся и, вытащив из бокового кармана пиджака золотую медаль лауреата Госпремии России, успел прикрепить её к лацкану. Затем произнёс несколько фраз и прочитал к месту стихотворение.
Зал зааплодировал.
Анатолий, довольный, тут же открепил награду. Для вежливости посидел ещё немного и отправился в номер. Почему он так поступил, я не решился спросить. Может быть, потому, что, как сейчас модно говорить, встреча была "без галстуков"?

МУЗЫКАЛЬНЫЙ СЛУХ ОЛЕГА ДМИТРИЕВА

Даже не верится сейчас, какие благословенные были времена! В Пёстрый зал ЦДЛ (не то что ныне) можно было совершенно спокойно забегать, чтобы развеяться после изнурительной работы за письменным столом, встретиться с друзьями и с удовольствием заказать "фронтовые" сто грамм, закусить не обшлагом рукава, а свежим салатиком с бутербродами и заглянцевать кофейком, имея в кошельке всего-навсего зелёную трёшку.
В тот день мы сидели втроём - улыбающийся Владимир Цыбин, разочарованный семейными неурядицами Боря Примеров и я. В зале одни с выражением громко читали новые стихи, другие шумно спорили… Мы вполголоса обсуждали проблему, что выше: проза, которая выходила огромными "кирпичами" у литчиновников, или поэзия, издаваемая тонкими брошюрами? И я, доказывая преимущество высокого стиля изящной словесности, продекламировал стихотворение, которое запомнил из коллективного сборника студентов МГУ:

Сидели двое у окна.
И каждый думал о своём.
Ей казалось, что она одна,
А ему казалось, что вдвоём!

Вот вам пример, когда в четверостишье можно выразить любовную трагедию! Прозаик сочинил бы большой рассказ, а тут в малой форме - печаль и боль юноши и железная бескомпромиссность молодой особы, влюблённой, видимо, в кого-то, - промолвил я, щеголяя своими познаниями.
Едва закончил фразу, как услышал из угла зала голос вставшего в полный рост Олега Дмитриева:
- Аршак, а ты неверно процитировал вторую строку!
Я обомлел. Сквозь шум стаканов и хмельные голоса за тридцать метров поэт распознал и подкорректировал неточность. Вот это да! Таким музыкальным слухом мог обладать великий Паганини!

ПОЭТИЧЕСКИЙ ВРАЧ

Строгий дежурный позвонил с вахты:
- Аршак Арсенович, к вам пытается прорваться ваша землячка. Можно?
В конце рабочего дня, устав от газетных полос, честное слово, общаться ни с кем не хотелось. Но принципиальный патриотизм не позволил сделать отлуп. Тем более мелодичный голос с мягким украинским гаканьем незнакомой дамы подействовал успокоительно.
- Выпишите, пожалуйста, пропуск, раз женщина проездом.
Через пару минут в проёме кабинетной двери появилась солидная, "донских кровей" казачка. Улыбаясь, промолвила:
- Я - Анна Белозерцева из Гуково. Привезла вам письмо от Николая Николаевича Никонова и сувенир.
Она протянула полиэтиленовый пакет с рыбой.
- Спасибо, но я объелся водными деликатесами в Морфлоте!
- Нет, нет, возьмите! - по-пингвиньи замахала пухлыми руками. - Не повезу же обратно домой. Угостите друзей-товарищей…
И осторожно положила пакет на шахматный столик.
- Извините, Анна, вы по какому вопросу?
- Да, вот, пишу стихи. Посмотрите. Возможно, напечатаете.
Прочитав мятую ученическую тетрадку с полуграмотными строками, даже и близко не напоминающими "высокий штиль", вернул рукопись.
- Знаете, вам надо ознакомиться с теорией литературы. Иначе усилия - сизифов труд!..
Обиженно скривив накрашенные губы, она прервала мою назидательную фразу и уже с вызовом бросила:
- Я поэт. Меня "районка" публикует в каждом номере! - Я не успел ещё вставить слово, как автор продолжила: - Конечно, мне не хватает грамотёшки. Ведь я, кроме всего, врач. Лечи людей молитвами!
- Это как? А если перелом или серьёзная болезнь?
- Всё лечится! Я прихожу к страждущим на голодный желудок. Зажигаю свечи и обращаюсь к Богу. Любую травму могу залечить!
- Извините, а почему натощак идёте?
- Я забираю чужую боль в себя! А потом очищаюсь святой водой. И уже ем плотно…
- Выходит, врачеванием зарабатываете на жизнь?
- Не только едой расплачиваются больные, но кто сколько сможет, даёт на пропитание, - с гордостью ответила.
Напоследок сверкнув антрацитовыми глазами, она удалилась по длинному коридору, тяжело стуча стоптанными каблучками. Уже навсегда.

КРИК О ПОМОЩИ

Этой женщине из донской столицы - Ростова-на-Дону по имени Надежда Толстопят померещилось, что она похожа на героиню из моего короткого рассказа. Поэтому она прислала письмо, в котором с болью поведала о трагической судьбе своей двенадцатилетней дочурки, лежащей в онкологической больнице. На конверте размашисто, чтобы обратить внимание, написано: "Крик о помощи". Меня до глубины души тронули строки матери, дённо и нощно дежурившей у изголовья кроватки страдающего от болезни чада. А вот стихи не произвели никакого впечатления, словно отполированная утюгом ворсистая ткань
Я решил позвонить, чтобы поддержать заботливую родительницу, деликатно намекнув, что её поэзия не пройдёт сито редакции.
Автор обиделась: "Я вам докажу ещё: творю не хуже вас".
Недавно я побывал в далёком городе. И пригласил даму в гости к сестре, где остановился на пару дней. Стол был накрыт, когда по ступенькам крыльца поднялась симпатичная пышноволосая особа с тортом. Мы выпила по рюмочке… И я проводил её до троллейбусной остановки.
- Аршак Арсенович, я разошлась с мужем, - сказала на прощание. - Осталась одна… - почему-то мучительно выдавила, печально улыбаясь. - А писать я буду. Никто меня не остановит, даже вы, - уже строго добавила, растворяясь в майском сумраке, как давнее послание выцветшими чернилами.
"Бог тебе в помощь", - подумал я, возвращаясь к своим истокам.

ЗАПИСКИ ЗАВЕДУЮЩЕГО ОТДЕЛОМ

Аршак Арсенович, адыгейский поэт вам оставил рукопись. Обещал зайти завтра. Грозился угостить деревенским сыром, - дал информацию наш сотрудник, молодой критик Илья Колодяжный. Через день объявился осеребрённый годами Хазрет Панеж с увесистым целлофановым пакетом.
- Через несколько месяцев у меня семидесятилетие. Хочу издать книгу стихов, - словно советуясь, объяснил автор.
- Я ознакомился с переводами. Чувствуется, это старые вещи, давно написанные. Ваши соавторы - переводчики чересчур небрежно (можно даже сказать круче - вопиюще!) отнеслись к вашему творчеству. Кроме того, тематика посвящений певцам и актёрам прошлых лет (конечно, хорошо, что вы любите вокал и театр) не отвечает сегодняшнему времени. Поэтому подборка стихов не состоится, извините, пожалуйста, за правду…
Посетитель мрачно посмотрел на пакет, лежащий возле ног. Небрежно засунул рукопись в бортовой карман и, не попрощавшись, ушёл.
- Ну что, Аршак Арсенович, - заглянув в мой кабинет, спросил Илья, - отведали адыгейского сыра?
- К горести, я не крыловская лиса, которая обманула ворону…

Я разговаривал по телефону с важным чиновником. Боковым зрением успел запечатлеть солидного мужчину, влетевшего, как назло, ураганом в кабинет. Я жестом показал на стул и, прикрыв трубку ладонью, шёпотом произнёс:
- Присаживайтесь, пожалуйста.
Человек, вытирая платочком испарину со лба, явно торопился. Несколько раз нервно привставал.
- Вы по какому вопросу?
- Аршак Арсенович, - вкрадчиво произнес имя и отчество, - я с вами говорил по телефону три года назад! Вы что, не узнаёте меня?
- Извините, нет! У меня же не видеотелефон.
- Ах так! - обиженно воскликнул неожиданный гость и. резко встав, растворился в дверном проёме.

ОТБИВШИЙСЯ ОТ СТАИ

Как сказочный отрок, рязанский прозаик Анатолий Овчинников - обладатель есенинской внешности, по-провинциальному стеснительный, раз в полгода навещал еженедельник "Литературная Россия", когда у руля писательской газеты стоял его земляк Эрнст Сафонов. Видимо, чтобы создать авторитет молодому ответсекретарю областных литераторов, его далеко не совершенные рассказы иногда появлялись на страницах. Казалось, перед самобытным дарованием открывались новые горизонты и блестящая карьера. И мог бы дорасти до всесоюзного литчиновника. Именно такими хваткими кадрами укреплялась столица. Но… помешала перестройка.
Жена, с которой он десять лет учился в одном классе, нашла приют у процветающего мясника. Тонкая натура художника слова не потерпела предательства. И он находил утешение в шумных застольях с коллегами по перу… Пока не грянула беда - нашли его как-то у подъезда дома с разбитым черепом.
После тяжёлой травмы я встретился с ним в селе Константиново среди местных творцов, где он, как одинокая птица, отрешённый, с потухшим взглядом, уже не узнавал никого…

КВАРТИРА НА НОВОМ АРБАТЕ

Богатырского сложения, поэт Иван Фёдоров из хутора Весёлый Ростовской области приехал в Первопрестольную, уже перешагнув 50-летний рубеж, имея огромный опыт жизни на ВЛК. Как раз в то время в прессе появилось постановление правительства, что гражданам, участвовавшим в боях под Москвой, можно получить прописку и квартиру.
Иван Филиппович решил воспользоваться предоставленной возможностью. В один из дней он появился в приёмной министра культуры Екатерины Фурцевой. Увидев толпу посетителей, осаждающих кабинет, растерялся. Поняв, что пробиться на разговор не удастся, Иван Фёдоров сделал отчаянный поступок. Подойдя к столу секретарши, бдительно охранявшей двери, бережно положил медаль "За оборону Москвы" и удостоверение со словами: "Когда надо было защищать столицу от извергов-фашистов, меня не заставляли стоять в очереди!" Вышколенная секретарша вздрогнула. Такого смелого жеста в её практике ещё не было. А Фёдоров медленно, почти величественно двинулся по длинному коридору, от волнения вытирая испарину со лба.
Уже перед выходом из казённого здания его остановил взволнованный оклик:
- Иван Филиппович! Иван Филиппович! Не уходите, пожалуйста, Екатерина Алексеевна ждёт вас!
Поэт замер. Развернулся. И, как огромный живой памятник, еле-еле втиснулся в кабинетное пространство.
- Дорогой Иван Филиппович, какая проблема заставила вас почтить меня своим появлением?
- Я живу на Маныче, в глубинке. У
меня растут две дочки, которые завершают учёбу в мединституте. Их уже распределили в сельские районы. Выходит, мы, Фёдоровы, никогда не будем жить в городе? А тут вышло постановление…
Фурцева перебила:
- Я суть вопроса поняла, Иван Филиппович. Идите с миром. Всё будет нормально, - благожелательно молвила всесильная и единственная женщина Политбюро.
И не обманула. Через полгода старшенькая уже свила гнездо в башне на Новом Арбате и оформилась на работу в Кремлёвскую больницу.
В те времена высокие чиновники держали слово!

НЕГАСИМАЯ СВЕЧА

Я приехал в Эчмиадзин и навсегда запомнил дом отца с плоской крышей, который был похож на переплёт старинного романа, забытого кем-то в жухлой траве. Рядом с верандой рукотворный бассейн с проточной родниковой водой, укрытый, как шалью, виноградными лозами. Огород с грядками помидоров и огурцов и, как страж, огромное тутовое дерево, сквозь просветы в кроне шевелились голубые лоскуты неба.
И над священным городом, как вырезанные из кости слоны, возвышались две вершины Арарата.
- Аршак-джан! - обратился старший брат Володя, - я обязан показать тебе комнату нашего деда.
И он приоткрыл дверь: на стене висело дорогое одеяние, вышитое золотыми и серебряными нитями… Две свечи на подносе освещали деревянный посох с бронзовым набалдашником, устало прислонившийся в углу, и бледно-розовую митру, осыпанную драгоценностями.
- Наш дедушка (апер) был священником, Аршак-джан, - говорил Володя, - в честь его день и ночь горит негасимая свеча…
Похожий на маленькое сердце язык пламени трепетал, борясь с густой темнотой. Живой. Горячий. Мне показалось - это была свеча жизни!

ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ

Я его видел мельком в молодёжной газете, где он по праву считался мэтром, но в дружном и дерзком коллективе не задержался. И виной, видимо, стали стихи, воспевающие казаков. Писать такие произведения подразумевалось вести удалой, богемный образ жизни. Ведь неспроста у вольного люда эмблемой был голый казак на пивной бочке!
Родители одарили его звучным именем - Сергей Королёв. Да и выглядел он подстать: высокий, с овальным ликом, обрамлённым, как золотой короной, вьющимися кудрями. Девушки тайно вздыхали, видя атаманистого гарного хлопца. Но донские красавицы не трогали сердце сочинителя романтических виршей. Он подружился с Бахусом и с наслаждением шлевал дешёвое алжирское вино в тени деревьев захолустного парка. Дойдя до кондиции, читал стихи обшарпанным пропойцам, которые подобострастно ловили каждое слово.
В таком кругу Сергей действительно был королём! На работу его никто не брал. Грузный, с отвисшим животом, он вальяжно восседал на лавочке, как на троне.
- Серёга, давай вздрогнем! Ты - гений! - выкрикивали они, звонко чокаясь мутными гранёными стаканами.
Брезгливо оттопырив губу, небрежно и повелительно показывал рукой в сторону киоска, посылая гонцов за очередной порцией коварного напитка.
Увидев меня, спешащего за очередным материалом, вяло процедил:
- Присоединяйся, Аршак…
- Не могу…
- Эх, какой же ты поэт, если не уважаешь благородный нектар?! - сожалеюще произнёс, пытаясь остановить взглядом.
Сердобольные коллеги, издав пару поэтических брошюр, сумели протолкнуть Серёжу Королёва в Союз писателей. На большее не хватило таланта. Было уже поздно спасать человека, которому перед тем, как предстать перед оком Всевышнего, отрезало обе ноги...

ПАМЯТЬ

Дом брата походил на ласточкино гнездо, прилепившееся на возвышенности. Прямо над обрывом в тени тутового дерева стояла железная кровать, на которой перед сном я разглядывал, как внизу, словно сверкающая сабля, железнодорожный состав медленно втискивался в плотные ножны южной ночи. И наперегонки, как мальчишки на школьной перемене, бойко мчались, осыпанные оконными огнями-блёстками, стремительные воды Куры. В бархатной тишине, обволакивая душу, звучала песня: "Тбилисо, картвели челия, Тбилисо…" Эти слова и мелодия навсегда остались во мне. В свободный день, огибая кирпичное двухэтажное здание школы, наткнулся на рекламный щит, где под стеклом свежие издания "Советского спорта", "Правды", "Литературы и жизни". Читаю стихотворение Анатолия Брагина "Русь": "Не сломали тебя, деревянную, а стальную попробуй сломай!" В ту пору мне было пятнадцать лет.
Честное слово, не ведал, что пройдёт сорок лет, и я, готовя юбилейный 1500-й номер еженедельника "Литературная Россия", вспомню, перелопатив подшивки, найду и опубликую это произведение в ряду лучших. Подлинное никогда не должно находиться в забвении.

ПЛАКАТ

Шёл 1993 год… Из окна кабинета видел, как горела Останкинская башня. Клубы дыма обволакивали её стройное бетонное тело, как разнаряженную вдову, одетую в траурное платье…
Я вспомнил: на моих глазах, когда жил в общежитии Литинститута на улице Добролюбова, она строилась, поэтому неожиданно родились строки:

Останкинская башня, как дубинка,
Орудует над нашею страной!

В те дни шло бескомпромиссное противостояние "красных" и "демократов". Четверостишие появилось на первой полосе еженедельника "Литературная Россия". И надо же: в тот же год, всматриваясь в многотысячные толпы демонстрантов, несущих флаги и транспаранты, увидел плакат, где огромными буквами красовалось моё произведение. Правда, без фамилии. Но я не обиделся. Ведь авторов народных песен тоже забывают. А слова живут!..

ДУДКА ЛЬВА КНЯЗЕВА

Две недели командировки во Владивостоке пролетели незаметно. С лёгкой грустью смотрел, стараясь запомнить навсегда голубые волны бухты Золотого рога, где на горизонте в облачной дымке, как на фотоплёнке, проступали береговые очертания острова Русского. Когда ещё судьба забросил на "краешек нашенской земли"? Телефонный звонок прервал мои сентиментальные мысли.
- Дорогой Аршак, мне сказали, что ты улетаешь завтра?
- Да.
- Сегодня жду в гости, - сказал руководитель Приморской писательской организации, бывший юнга, познавший солёный вкус океана на судах, перевозивших оружие и продовольствие из США в годы Второй мировой.
- Ну как поездка в Находку? Понравилось? - поправляя рукой похожие на седой прибой волосы, участливо интересовался Лев.
- Что ж, давай справим походную, как говорят казаки на Дону.
И мы выпили по рюмочке-другой.
Напоследок обменялись сувенирами.
- Вот тебе, Аршак, на память тростниковая дудочка, которую я приобрёл на Гавайях.
- Спасибо. Обещаю в следующий раз при встрече сыграть твою любимую песню "Варяг".
Признаюсь, этот музыкальный инструмент сопровождал меня в морских походах. Я учился извлекать из него чарующую мелодию, когда тропические ураганы швыряли, как щепку, мой корабль в Атлантике или в Индийском океане… Недавно вновь опробовал - из семи отверстий полилась печальная мелодия. Она напомнила о быстротекущем времени и тридцатилетней разлуке с Львом…