Где жил константин паустовский. Подробная биография Паустовского Константина: фото и интересные факты

По литературному ведомству Паустовский проходит как-то стороной, незаметно. А меж тем его слава была когда-то мировой. Его обожала Марлен Дитрих и выдвигали на Нобелевскую премию по литературе. А рассказ «Телеграмма» и поныне - в кругу школьного чтения. Так что короткая у нас память, господа современники…

Биография Константина Паустовского

Писатель родился 19(31)мая 1892 года в Москве. Паустовский признавался, что с юности его жизнь была подчинена достижению единственной цели - стать писателем. Шла . Паустовский служит санитаром фронтового поезда. Затем - революция. Начинающий писатель работает репортером в газетах. Он недосыпает и недоедает, посещает митинги. Однако по молодости Паустовскому нравится такая жизнь.

После Киева и Одессы, скитаний по городам Закавказья была Москва. Большая Дмитровка, угол Столешникова переулка - таков адрес Паустовского. Семья, конечно, вынуждена была ютиться в коммуналке. Паустовский стал редактором РОСТа. Он писал много, мчась после работы домой. Писал все свободное время, даже ночами. В начале 30-х гг. Паустовский совершил путешествие в Среднюю Азию.

Почему его привлек именно этот уголок страны? Кара-Бугаз - малоизвестный залив на восточном берегу Каспия, где горькая соль, скалы и пески. Должно быть, это уже из области психологии творчества, куда нам, читателям, бывает невозможно проникнуть. Зловещие, будто специально предназначенные для романтика, места. Из Каспия течет река - не в море, а именно из него. И название у нее соответствующее - Черная пасть. Постепенно в миросознании Паустовского происходит решительный перелом: его уже не манят далекие дали, ибо он открывает для себя срединную Россию. Она-то и становится для зрелого мастера священной землей.

20 лет жизни Паустовского прошли в Солодче. Последние годы жизни Паустовский жил там же - во глубине России, в небольшом городе Таруса, на холмах у Оки. Рядом журчала река. Сюда, в эту тишину, где все было так знакомо, понятно, дорого, писатель неизменно возвращался из частых поездок. Зоркий глаз художника открыл для читателей Мещору - заповедный край между Рязанью и . Паустовский утверждал новый идеал красоты - в обыкновенном, примелькавшемся, самом обыденном. Паустовский отстоял право литературы живописать природу. Его книги многих сделали зрячими к земной красоте.

В годы Паустовский вновь вспомнил о ремесле военного корреспондента. Служил он на Южном фронте и не был добреньким. От девиза юности «Все принять и все понять» он пришел к другому «Все понять, но не все простить». Все, что было ему дорого, он отстаивал с бескомпромиссностью борца. При всех обстоятельствах Паустовский оставался самим собой. Многих он поражал душевной стойкостью. Во времена безудержного восхваления Сталина Константин Георгиевич словно воды в рот набрал. Членом КПСС так и не стал. Никогда не подписывал никаких писем протеста.

Напротив, всегда стоял горой за гонимых и преследуемых - как мог, заступался за попавшего в опалу Солженицына, отстоял Театр на Таганке, будучи уже на краю могилы. Всё, созданное Паустовским, есть попытка ответить на вопрос вопросов - какие ценности нетленны, что нельзя утратить? Он был понятен в своих заботах, пристрастиях, земных радостях. Умер Константин Георгиевич 14.07.1968г в Москве.

Творчество Константина Паустовского

Паустовского тянуло тогда писать в романтическом духе, о необыкновенной любви и экзотических морях. Однако внятный внутренний голос все настойчивее говорил ему, что пора просыпаться от пестрых юношеских снов. Последователи первые читательские отзывы - над его книгами задумывались, переживали, плакали и смеялись. В годы первых советских пятилеток талант Паустовского окреп настолько, что сам его обладатель понял: пора заговорить в полный голос. Он не стал писать повесть о строительстве в прямом смысле слова, стремясь оперативно откликнуться на злобу дня. Его «Кара-Бугаз» - скорее, книга о воплощении мечты. Со страниц книги веяло чем-то новым, необычным. Чувствовались глаз художника, вдохновение поэта и пытливость ученого.

Лиризм соседствовал с научностью. Удивительный для тех времен сплав! Паустовский был убежден: счастье дается только знающим. И сам поражал современников универсальностью своих знаний. Друзья недаром в шутку, нос уважением называли его «доктором Паустом». У него было двуединое видение мира - на стыке документа и вымысла. Тем самым Паустовский расширил традиционные границы поэзии и нанес на карту литературы новые материки. «Кара-Бугаз» стал одной из первых книг советской научно-художественной прозы. Успех книги был ошеломляющим. Сам автор некоторое время и не знал о нем.

В уединении зрели новые замыслы. Появляются книги о столкновении мечты и действительности, о пафосе преобразования жизни, - «Колхида», «Черное море». Паустовский не раз говорил, что море сделало его писателем. Он даже готовился стать моряком. Моряком не стал, но всю жизнь носил флотскую тельняшку. Для младшего сына Паустовский даже нарисовал акварелью пейзаж-воспоминание о Коктебеле. В Литературном институте, что находится неподалеку от памятника в Москве, Паустовский более десяти лет вел творческий семинар. Молодым прозаикам он не уставал повторять: по существу, мы живем не для себя. Писатель - это служение народу. Он принадлежит истории.

Литинститутские семинары давали много материала, пищи для ума. Их никто не стенографировал, а память - слишком ненадежная субстанция. Так у Паустовского появилась потребность закрепить на бумаге свои мысли о труде художника слова. Много лет, в Дубултах на Балтике, а затем в Тарусе на Оке он работал над повестью о том, как пишутся книги. Она получила название «Золотая роза». Паустовский оставил богатое литературное наследие. Многочисленные сборники рассказов, книги о великих живописцах и поэтах, пьесы о Пушкине и , несколько томов автобиографического повествования. Паустовский удостоился похвалы самого Бунина в 1947 году. Его выделил Ромен Роллан. Спустя годы со стапелей будет спущен на воду теплоход, названный именем писателя.

Двое братьев Паустовского погибли в один и тот же день Первой мировой войны, но на разных ее фронтах.
Альманах «Тарусские страницы» стал первым, где впервые в советские годы, удалось напечатать произведения Марины Цветаевой.

Константин Георгиевич Паустовский родился 19(31).5.1892 года в Москве. Кроме него, в семье было ещё трое детей два брата и сестра. Отец писателя был железнодорожным служащим, и семья часто переезжала с места на место: после Москвы они жили в Пскове, Вильно, Киеве. В 1911, в последнем классе гимназии, Костя Паустовский написал свой первый рассказ, и он был напечатан в киевском литературном журнале «Огни».

Константин Георгиевич переменил много профессий: он был вожатым и кондуктором московского трамвая, рабочим на металлургических заводах в Донбассе и Таганроге, рыбаком, санитаром в армии во время Первой мировой войны, служащим, преподавателем русской литературы, журналистом. В гражданскую войну Паустовский воевал в Красной Армии. Во время Великой Отечественной войны был военным корреспондентом на Южном фронте.

За свою большую писательскую жизнь он побывал во многих уголках нашей страны. «Почти каждая моя книга — это поездка. Или, вернее, каждая поездка - это книга», — говорил Паустовский. Он изъездил Кавказ и Украину, Волгу, Каму, Дон, Днепр, Оку и Десну, был в Средней Азии, на Алтае, в Сибири, Прионежье, на Балтике.

Но особенно горячо полюбил он Мещеру — сказочно красивый край между Владимиром и Рязанью, — куда приехал впервые в 1930. Там было всё, что привлекало писателя с самого детства, — «глухие леса, озёра, извилистые лесные реки, заброшенные дороги и даже постоялые дворы». Паустовский писал, что Мещере он «обязан многими своими рассказами, «Летними днями» и маленькой повестью «Мещерская сторона». Перу Паустовского принадлежат цикл рассказов для детей и несколько сказок. Они учат любить родную природу, быть наблюдательным, видеть в обычном необычное и уметь фантазировать, быть добрым, честным, способным признать и самому исправить свою вину. Эти важные человеческие качества так необходимы в жизни.

Книги Паустовского переведены на многие иностранные языки.
Награжден орденом Ленина, двумя другими орденами и медалью.

Умер писатель — 14.7.1968 г.; похоронен в г. Таруса Калужской области.

__________________________________________________

БАРСУЧИЙ НОС

Озеро около берегов было засыпано ворохами желтых листьев. Их было так
много, что мы не могли ловить рыбу. Лески ложились на листья и не тонули.
Приходилось выезжать на старом челне на середину озера, где доцветали
кувшинки и голубая вода казалась черной, как деготь.

Там мы ловили разноцветных окуней. Они бились и сверкали в траве, как
сказочные японские петухи. Мы вытаскивали оловянную плотву и ершей с
глазами, похожими на две маленькие луны. Щуки ляскали на нас мелкими, как
иглы, зубами.

Стояла осень в солнце и туманах. Сквозь облетевшие леса были видны
далекие облака и синий густой воздух. По ночам в зарослях вокруг нас
шевелились и дрожали низкие звезды.
У нас на стоянке горел костер. Мы жгли его весь день и ночь напролет,
чтобы отгонять волков, — они тихо выли по дальним берегам озера. Их
беспокоили дым костра и веселые человеческие крики.

Мы были уверены, что огонь пугает зверей, но однажды вечером в траве у
костра начал сердито сопеть какой-то зверь. Его не было видно. Он озабоченно
бегал вокруг нас, шумел высокой травой, фыркал и сердился, но не высовывал
из травы даже ушей.

Картошка жарилась на сковороде, от нее шел острый вкусный запах, и
зверь, очевидно, прибежал на этот запах.

С нами был маленький мальчик. Ему было всего девять лет, но он хорошо
переносил ночевки в лесу и холод осенних рассветов. Гораздо лучше нас,
взрослых, он все замечал и рассказывал.

Он был выдумщик, но мы, взрослые, очень любили его выдумки. Мы никак не
могли, да и не хотели доказывать ему, что он говорит неправду. Каждый день
он придумывал что-нибудь новое: то он слышал, как шептались рыбы, то видел,
как муравьи устроили себе паром через ручей из сосновой коры и паутины.

Мы делали вид, что верили ему.
Все, что окружало нас, казалось необыкновенным: и поздняя луна,
блиставшая над черными озерами, и высокие облака, похожие на горы розового
снега, и даже привычный морской шум высоких сосен.

Мальчик первый услышал фырканье зверя и зашипел на нас, чтобы мы
замолчали. Мы притихли. Мы старались даже не дышать, хотя рука невольно
тянулась к двустволке, — кто знает, что это мог быть за зверь!

Через полчаса зверь высунул из травы мокрый черный нос, похожий на
свиной пятачок. Нос долго нюхал воздух и дрожал от жадности. Потом из травы
показалась острая морда с черными пронзительными глазами. Наконец показалась
полосатая шкурка.

Из зарослей вылез маленький барсук. Он поджал лапу и внимательно
посмотрел на меня. Потом он брезгливо фыркнул и сделал шаг к картошке.

Она жарилась и шипела, разбрызгивая кипящее сало. Мне хотелось крикнуть
зверьку, что он обожжется, но я опоздал — барсук прыгнул к сковородке и
сунул в нее нос…

Запахло паленой кожей. Барсук взвизгнул и с отчаянным воплем бросился
обратно в траву. Он бежал и голосил на весь лес, ломал кусты и плевался от
негодования и боли.

На озере и в лесу началось смятение. Без времени заорали испуганные
лягушки, всполошились птицы, и у самого берега, как пушечный выстрел,
ударила пудовая щука.
Утром мальчик разбудил меня и рассказал, что он сам только что видел,
как барсук лечит свой обожженный нос. Я не поверил.

Я сел у костра и спросонок слушал утренние голоса птиц. Вдали
посвистывали белохвостые кулики, крякали утки, курлыкали журавли на сухих
болотах — мшарах, плескались рыбы, тихо ворковали горлинки. Мне не хотелось
двигаться.

Мальчик тянул меня за руку. Он обиделся. Он хотел доказать мне, что он
не соврал. Он звал меня пойти посмотреть, как лечится барсук.
Я нехотя согласился. Мы осторожно пробрались в чащу, и среди зарослей
вереска я увидел гнилой сосновый пень. От него тянуло грибами и йодом.

Около пня, спиной к нам, стоял барсук. Он расковырял пень и засунул в
середину пня, в мокрую и холодную труху, обожженный нос.

Он стоял неподвижно и холодил свой несчастный нос, а вокруг бегал и
фыркал другой маленький барсучок. Он волновался и толкал нашего барсука
носом в живот. Наш барсук рычал на него и лягался задними пушистыми лапами.

Потом он сел и заплакал. Он смотрел на нас круглыми и мокрыми глазами,
стонал и облизывал своим шершавым языком больной нос. Он как будто просил о
помощи, но мы ничем не могли ему помочь.
Через год я встретил на берегах этого же озера барсука со шрамом на
носу. Он сидел у воды и старался поймать лапой гремящих, как жесть, стрекоз.

Я помахал ему рукой, но он сердито чихнул в мою сторону и спрятался в
зарослях брусники.
С тех пор я его больше не видел.

СТАЛЬНОЕ КОЛЕЧКО.

Дед Кузьма жил со своей внучкой Варюшей в деревушке Моховое, у самого леса.

Зима выдалась суровая, с сильным ветром и снегом. За всю зиму ни разу не потеплело и не закапала с тесовых крыш суетливая талая вода. Ночью в лесу выли продрогшие волки. Дед Кузьма говорил, что они воют от зависти к людям: волку тоже охота пожить в избе, почесаться и полежать у печки, отогреть заледенелую косматую шкуру.

Среди зимы у деда вышла махорка. Дед сильно кашлял, жаловался на слабое здоровье и говорил, что если бы затянуться разок-другой - ему бы сразу полегчало.

В воскресенье Варюша пошла за махоркой для деда в соседнее село Переборы. Мимо села проходила железная дорога. Варюша купила махорки, завязала ее в ситцевый мешочек и пошла на станцию посмотреть на поезда. В Переборах они останавливались редко. Почти всегда они проносились мимо с лязгом и грохотом.

На платформе сидели два бойца. Один был бородатый, с веселым серым глазом. Заревел паровоз. Было уже видно, как он, весь в пару, яростно рвется к станции из дальнего черного леса.

Скорый! - сказал боец с бородой. - Смотри, девчонка, сдует тебя поездом. Улетишь под небеса.

Паровоз с размаху налетел на станцию. Снег завертелся и залепил глаза. Потом пошли перестукиваться, догонять друг друга колеса. Варюша схватилась за фонарный столб и закрыла глаза: как бы и вправду ее не подняло над землей и не утащило за поездом. Когда поезд пронесся, а снежная пыль еще вертелась в воздухе и садилась на землю, бородатый боец спросил Варюшу:

Это что у тебя в мешочке? Не махорка?

Махорка, - ответила Варюша.

Может, продашь? Курить большая охота.

Дед Кузьма не велит продавать, - строго ответила Варюша. - Это ему от кашля.

Эх ты, - сказал боец, - цветок-лепесток в валенках! Больно серьезная!

А ты так возьми сколько надо, - сказала Варюша и протянула бойцу мешочек. - Покури!

Боец отсыпал в карман шинели добрую горсть махорки, скрутил толстую цыгарку, закурил, взял Варюшу за подбородок и посмотрел, посмеиваясь, в се синие глаза.

Эх ты, - повторил он, - анютины глазки с косичками! Чем же мне тебя отблагодарить? Разве вот этим?

Боец достал из кармана шинели маленькое стальное колечко, сдул с него крошки махорки и соли, потер о рукав шинели и надел Варюше на средний палец:

Носи на здоровье! Этот перстенек совершенно чудесный. Гляди, как горит!

А отчего он, дяденька, такой чудесный? - спросила, раскрасневшись, Варюша.

А оттого, - ответил боец, - что ежели будешь носить его на среднем пальце, принесет он здоровье. И тебе и деду Кузьме. А наденешь его вот на этот, на безымянный, - боец потянул Варюшу за озябший, красный палец, - будет у тебя большущая радость. Или, к примеру, захочется тебе посмотреть белый свет со всеми его чудесами. Надень перстенек на указательный палец - непременно увидишь!

Будто? - спросила Варюша.

А ты ему верь, - прогудел другой боец из-под поднятого ворота шинели. - Он колдун. Слыхала такое слово?

Слыхала.

Ну то-то! - засмеялся боец. - Он старый сапер. Его даже мина не брала!

Спасибо! - сказала Варюша и побежала к себе в Моховое.

Сорвался ветер, посыпался густой-прегустой снег. Варюша все трогала

колечко, повертывала его и смотрела, как оно блестит от зимнего света.

«Что ж боец позабыл мне сказать про мизинец? - подумала она. - Что будет тогда? Дай-ка я надену колечко на мизинец, попробую».

Она надела колечко на мизинец. Он был худенький, колечко на нем не удержалось, упало в глубокий снег около тропинки и сразу нырнуло на самое снежное дно.

Варюша охнула и начала разгребать снег руками. Но колечка не было. Пальцы у Варюши посинели. Их так свело от мороза, что они уже не сгибались.

Варюша заплакала. Пропало колечко! Значит, не будет теперь здоровья деду Кузьме, и не будет у нее большущей радости, и не увидит она белый свет со всеми его чудесами. Варюша воткнула в снег, в том месте, где уронила колечко, старую еловую ветку н пошла домой. Она вытирала слезы варежкой, но они все равно набегали и замерзали, и от этого было колко и больно глазам.

Дед Кузьма обрадовался махорке, задымил всю избу, а про колечко сказал:

Ты не горюй, дочурка! Где упало - там и валяется. Ты Сидора попроси. Он тебе сыщет.

Старый воробей Сидор спал на шестке, раздувшись, как шарик. Всю зиму Сидор жил в избе у Кузьмы самостоятельно, как хозяин. С характером своим он заставлял считаться не только Варюшу, но и самого деда. Кашу он склевывал прямо из мисок, а хлеб старался вырвать из рук и, когда его отгоняли, обижался, ершился и начинал драться и чирикать так сердито, что под стреху слетались соседские воробьи, прислушивались, а потом долго шумели, осуждая Сидора за его дурной нрав. Живет в избе, с тепле, в сытости, а все ему мало!

На другой день Варюша поймала Сидора, завернула в платок и понесла в лес. Из-под снега торчал только самый кончик еловой ветки. Варюша посадила на ветку Сидора и попросила:

Ты поищи, поройся! Может, найдешь!

Но Сидор скосил глаз, недоверчиво посмотрел на снег и пропищал: «Ишь ты! Ишь ты! Нашла дурака!… Ишь ты, ишь ты!» - повторил Сидор, сорвался с ветки и полетел обратно в избу.

Так и не отыскалось колечко.

Дед Кузьма кашлял все сильнее. К весне он залез на печку. Почти не спускался оттуда и все чаще просил попить. Варюша подавала ему в железном ковшике холодную воду.

Метели кружились над деревушкой, заносили избы. Сосны завязли в снегу, и Варюша уже не могла отыскать в лесу то место, где уронила колечко. Все чаще она, спрятавшись за печкой, тихонько плакала от жалости к деду и бранила себя.

Дуреха! - шептала она. - Забаловалась, обронила перстенек. Вот тебе за это! Вот тебе!

Она била себя кулаком по темени, наказывала себя, а дед Кузьма спрашивал:

С кем это ты там шумишь-то?

С Сидором, - отвечала Варюша. - Такой стал неслух! Все норовится драться.

Однажды утром Варюша проснулась оттого, что Сидор прыгал по оконцу и стучал клювом в стекло. Варюша открыла глаза и зажмурилась. С крыши, перегоняя друг друга, падали длинные капли. Горячий свет бил в с сонце. Орали галки.

Варюша выглянула на улицу. Теплый ветер дунул ей в глаза, растрепал волосы.

Вот и весна! - сказала Варюша.

Блестели черные ветки, шуршал, сползая с крыш, мокрый снег и важно и весело шумел за околицей сырой лес. Весна шла по полям как молодая хозяйка. Стоило ей только посмотреть на овраг, как в нем тотчас начинал булькать и переливаться ручей. Весна шла и звон ручьев с каждым ее шагом становился громче и громче.

Снег в лесу потемнел. Сначала на нем выступила облетевшая за зиму коричневая хвоя. Потом появилось много сухих сучьев - их наломало бурей еще в декабре, - потом зажелтели прошлогодние палые листья, проступили проталины и на краю последних сугробов зацвели первые цветы мать-и-мачехи.

Варюша нашла в лесу старую еловую ветку - ту, что воткнула в снег, где обронила колечко, и начала осторожно отгребать старые листья, пустые шишки, накиданные дятлами, ветки, гнилой мох. Под одним черным листком блеснул огонек. Варюша вскрикнула и присела. Вот оно, сталь-нос колечко! Оно ничуть не заржавело.

Варюша схватила его, надела на средний палец и побежала домой.

Еще издали, подбегая к избе, она увидела деда Кузьму. Он вышел из избы, сидел на завалинке, и синий дым от махорки поднимался над дедом прямо к небу, будто Кузьма просыхал на весеннем солнышке и над ним курился пар.

Ну вот, - сказал дед, - ты, вертушка, выскочила из избы, позабыла дверь затворить, и продуло всю избу легким воздухом. И сразу болезнь меня отпустила. Сейчас вот покурю, возьму колун, наготовлю дровишек, затопим мы печь и спечем ржаные лепешки.

Варюша засмеялась, погладила деда по косматым серым волосам, сказала:

Спасибо колечку! Вылечило оно тебя, дед Кузьма.

Весь день Варюша носила колечко на среднем пальце, чтобы накрепко прогнать дедовскую болезнь. Только вечером, укладываясь спать, она сняла колечко со среднего пальца и надела его на безымянный. После этого должна была случиться большущая радость. Но она медлила, не приходила, и Варюша так и уснула, не дождавшись.

Встала она рано, оделась и вышла из избы.

Тихая и теплая заря занималась над землей. На краю неба еще догорали звезды. Варюша пошла к лесу. На опушке она остановилась. Что это звенит в лесу, будто кто-то осторожно шевелит колокольчики?

Варюша нагнулась, прислушалась и всплеснула руками: белые подснежники чуть-чуть качались, кивали заре, и каждый цветок позванивал, будто в нем сидел маленький жук кузька-звонарь и бил лапкой по серебряной паутине. На верхушке сосны ударил дятел - пять раз.

«Пять часов! - подумала Варюша. - Рань-то какая! И тишь!»

Тотчас высоко на ветвях в золотом зоревом свете запела иволга.

Варюша стояла, приоткрыв рот, слушала, улыбалась. Ее обдало сильным, теплым, ласковым ветром, и что-то прошелестело рядом. Закачалась лещина, из ореховых сережек посыпалась желтая пыльца. Кто-то прошел невидимый мимо Варюши, осторожно отводя ветки. Навстречу ему закуковала, закланялась кукушка.

«Кто же это прошел? А я и не разглядела!» - подумала Варюша.

Она не знала, что это весна прошла мимо нее.

Варюша засмеялась громко, на весь лес, и побежала домой. И большущая радость - такая, что не охватишь руками, - зазвенела, запела У нее на сердце.

Весна разгоралась с каждым днем все ярче, все веселей. Такой свет лился с неба, что глаза у деда Кузьмы стали узкие, как щелки, но все время посмеивались. А потом но лесам, по лугам, по оврагам сразу, будто кто-то брызнул на них волшебной водой, зацвели-запестрели тысячи тысяч цветов.

Варюша думала было надеть перстень на указательный палец, чтобы Повидать белый свет со всеми его чудесами, но посмотрела на все эти Цветы, на липкие березовые листочки, на яснее небо и жаркое солнце, Послушала перекличку петухов, звон воды, пересвистывание птиц над полями - и не надела перстенек на указательный палец.

«Успею, - подумала она. - Нигде на белом свете не может быть так хорошо, как у пас в Моховом. Это же прелесть что такое! Не зря ведь дед Кузьма говорит, что наша земля истинный рай и нету другой такой хорошей земли на белом свете!»

ЗАЯЧЬИ ЛАПЫ

К ветеринару в наше село пришел с Урженского озера Ваня Малявин и
принес завернутого в рваную ватную куртку маленького теплого зайца. Заяц
плакал и часто моргал красными от слез глазами…

— Ты что, одурел? — крикнул ветеринар. — Скоро будешь ко мне мышей
таскать, оголец!

— А вы не лайтесь, это заяц особенный, — хриплым шепотом сказал Ваня. —
Его дед прислал, велел лечить.

— От чего лечить-то?

— Лапы у него пожженные.
Ветеринар повернул Ваню лицом к двери, толкнул в спину и прикрикнул
вслед:

— Валяй, валяй! Не умею я их лечить. Зажарь его с луком — деду будет
закуска.

Ваня ничего не ответил. Он вышел в сени, заморгал глазами, потянул
носом и уткнулся в бревенчатую стену. По стене потекли слезы. Заяц тихо
дрожал под засаленной курткой.

— Ты чего, малый? — спросила Ваню жалостливая бабка Анисья; она привела
к ветеринару свою единственную козу.- Чего вы, сердешные, вдвоем слезы
льете? Ай случилось что?

— Пожженный он, дедушкин заяц, — сказал тихо Ваня. — На лесном пожаре
лапы себе пожег, бегать не может. Вот-вот, гляди, умреть.

— Не умреть, малый, — прошамкала Анисья. — Скажи дедушке своему, ежели
большая у него охота зайца выходить, пущай несет его в город к Карлу
Петровичу.

Ваня вытер слезы и пошел лесами домой, на Урженское озеро. Он не шел, а
бежал босиком по горячей песчаной дороге. Недавний лесной пожар прошел
стороной на север около самого озера. Пахло гарью и сухой гвоздикой. Она
большими островами росла на полянах.
Заяц стонал.

Ваня нашел по дороге пушистые, покрытые серебряными мягкими волосами
листья, вырвал их, положил под сосенку и развернул зайца. Заяц посмотрел на
листья, уткнулся в них головой и затих.

— Ты чего, серый? — тихо спросил Ваня. — Ты бы поел.
Заяц молчал.

Неслыханная жара стояла в то лето над лесами. Утром наплывали вереницы
белых облаков. В полдень облака стремительно рвались вверх, к зениту, и на
глазах уносились и исчезали где-то за границами неба. Жаркий ураган дул уже
две недели без передышки. Смола, стекавшая по сосновым стволам, превратилась
в янтарный камень.

Наутро дед надел чистые онучи и новые лапти, взял посох и кусок
хлеба и побрел в город. Ваня нес зайца сзади. Заяц совсем притих, только
изредка вздрагивал всем телом и судорожно вздыхал.

Суховей вздул над городом облако пыли, мягкой, как мука. В ней летал
куриный пух, сухие листья и солома. Издали казалось, что над городом дымит
тихий пожар.

На базарной площади было очень пусто, знойно; извозчичьи лошади дремали
около водоразборной будки, и на головах у них были надеты соломенные шляпы.
Дед перекрестился.

— Не то лошадь, не то невеста — шут их разберет! — сказал он и сплюнул.
Долго спрашивали прохожих про Карла Петровича, но никто толком ничего
не ответил. Зашли в аптеку. Толстый старый человек в пенсне и в коротком
белом халате сердито пожал плечами и сказал:

— Это мне нравится! Довольно странный вопрос! Карл Петрович Корш —
специалист по детским болезням — уже три года как перестал принимать
пациентов. Зачем он вам?
Дед, заикаясь от уважения к аптекарю и от робости, рассказал про зайца.

— Это мне нравится! -сказал аптекарь. — Интересные пациенты завелись в
нашем городе. Это мне замечательно нравится!
Он нервно снял пенсне, протер, снова нацепил на нос и уставился на
деда. Дед молчал и топтался на месте. Аптекарь тоже молчал. Молчание
становилось тягостным.

— Почтовая улица, три! — вдруг в сердцах крикнул аптекарь и захлопнул
какую-то растрепанную толстую книгу. — Три!

Дед с Ваней добрели до Почтовой улицы как раз вовремя — из-за Оки
заходила высокая гроза. Ленивый гром потягивался за горизонтом, как
заспанный силач распрямлял плечи и нехотя потряхивал землю. Серая рябь пошла
по реке. Бесшумные молнии исподтишка, но стремительно и сильно били в луга;
далеко за Полянами уже горел стог сена, зажженный ими. Крупные капли дождя
падали на пыльную дорогу, и вскоре она стала похожа на лунную поверхность:
каждая капля оставляла в пыли маленький кратер.

Карл Петрович играл на рояле нечто печальное и мелодичное, когда в окне
появилась растрепанная борода деда.
Через минуту Карл Петрович уже сердился.

— Я не ветеринар, — сказал он и захлопнул крышку рояля. Тотчас же в
лугах проворчал гром. — Я всю жизнь лечил детей, а не зайцев.

— Что ребенок, что заяц — все одно, — упрямо пробормотал дед. — Все
одно! Полечи, яви милость! Ветеринару нашему такие дела неподсудны. Он у нас
коновал. Этот заяц, можно сказать, спаситель мой: я ему жизнью обязан,
благодарность оказывать должен, а ты говоришь — бросить!

Еще через минуту Карл Петрович — старик с седыми взъерошенными бровями,
— волнуясь, слушал спотыкающийся рассказ деда.
Карл Петрович в конце концов согласился лечить зайца. На следующее утро
дед ушел на озеро, а Ваню оставил у Карла Петровича ходить за зайцем.

Через день вся Почтовая улица, заросшая гусиной травой, уже знала, что
Карл Петрович лечит зайца, обгоревшего на страшном лесном пожаре и спасшего
какого-то старика. Через два дня об этом уже знал весь маленький город, а на
третий день к Карлу Петровичу пришел длинный юноша в фетровой шляпе,
назвался сотрудником московской газеты и попросил дать беседу о зайце.

Зайца вылечили. Ваня завернул его в ватное тряпье и понес домой. Вскоре
историю о зайце забыли, и только какой-то московский профессор долго
добивался от деда, чтобы тот ему продал зайца. Присылал даже письма с
марками на ответ. Но дед не сдавался. Под его диктовку Ваня написал
профессору письмо:

Заяц не продажный, живая душа, пусть живет на воле. При сем остаюсь
Ларион Малявин.

…Этой осенью я ночевал у деда Лариона на Урженском озере. Созвездия,
холодные, как крупинки льда, плавали в воде. Шумел сухой тростник. Утки
зябли в зарослях и жалобно крякали всю ночь.

Деду не спалось. Он сидел у печки и чинил рваную рыболовную сеть. Потом
поставил самовар — от него окна в избе сразу запотели и звезды из огненных
точек превратились в мутные шары. Во дворе лаял Мурзик. Он прыгал в темноту,
ляскал зубами и отскакивал — воевал с непроглядной октябрьской ночью. Заяц
спал в сенях и изредка во сне громко стучал задней лапой по гнилой половице.
Мы пили чай ночью, дожидаясь далекого и нерешительного рассвета, и за
чаем дед рассказал мне наконец историю о зайце.

В августе дед пошел охотиться на северный берег озера. Леса стояли
сухие, как порох. Деду попался зайчонок с рваным левым ухом. Дед выстрелил в
него из старого, связанного проволокой ружья, но промахнулся. Заяц удрал.
Дед пошел дальше. Но вдруг затревожился: с юга, со стороны Лопухов,
сильно тянуло гарью. Поднялся ветер. Дым густел, его уже несло белой пеленой
по лесу, затягивало кусты. Стало трудно дышать.

Дед понял, что начался лесной пожар и огонь идет прямо на него. Ветер
перешел в ураган. Огонь гнало по земле с неслыханной скоростью. По словам
деда, даже поезд не мог бы уйти от такого огня. Дед был прав: во время
урагана огонь шел со скоростью тридцати километров в час.
Дед побежал по кочкам, спотыкался, падал, дым выедал ему глаза, а сзади
был уже слышен широкий гул и треск пламени.

Смерть настигала деда, хватала его за плечи, и в это время из-под ног у
деда выскочил заяц. Он бежал медленно и волочил задние лапы. Потом только
дед заметил, что они у зайца обгорели.

Дед обрадовался зайцу, будто родному. Как старый лесной житель, дед
знал, что звери гораздо лучше человека чуют, откуда идет огонь, и всегда
спасаются. Гибнут они только в тех редких случаях, когда огонь их окружает.
Дед побежал за зайцем. Он бежал, плакал от страха и кричал: "Погоди,
милый, не беги так-то шибко!"

Заяц вывел деда из огня. Когда они выбежали из леса к озеру, заяц и дед
— оба упали от усталости. Дед подобрал зайца и понес домой. У зайца были
опалены задние ноги и живот. Потом дед его вылечил и оставил у себя.

— Да, — сказал дед, поглядывая на самовар так сердито, будто самовар
был всему виной, — да, а перед тем зайцем, выходит, я сильно провинился,
милый человек.

— Чем же ты провинился?

— А ты выдь, погляди на зайца, на спасителя моего, тогда узнаешь. Бери
фонарь!

Я взял со стола фонарь и вышел в сенцы. Заяц спал. Я нагнулся над ним с
фонарем и заметил, что левое ухо у зайца рваное. Тогда я понял все.

// Июнь 7, 2010 // Просмотров: 126 729

Рождение рассказа

Подмосковный зимний денек все задремывал, никак не мог проснуться после затянувшейся ночи. Кое-где на дачах горели лампы. Перепадал снег.

Писатель Муравьев вышел на площадку вагона, открыл наружную дверь и долго смотрел на проносившуюся мимо поезда зиму.

Это была, пожалуй, не зима, а то, что называют «зимкой», - пасмурный день, когда порывами набегает сырой ветер, вот-вот начнется оттепель и полетят с оттаявших веток первые капли. В такие дни в лесных оврагах уже осторожно позванивают подо льдом родники. Они несут вместе с водой много воздушных пузырей. Пузыри торопливо бегут серебряными вереницами, цепляются за вялые подводные травы. И какой-нибудь серый снегирь с розовой грудкой крепко сидит на ветке над родником, смотрит одним глазом на пробегающие пузыри, попискивает и встряхивается от снега. Значит, скоро весна!

Бывают дни, когда жизнь представляется нам особенно ясной и слаженной. Так было сейчас с Муравьевым.

В старые времена литераторы любили обращаться к читателям со всякого рода вопросами.

Почему бы, - подумал Муравьев, - современным писателям не воспользоваться иногда этим добродушным приемом? Почему бы, например, не начать рассказ так:

«Знакомо ли вам, любезный читатель, чувство неизбежного счастья, которое завладевает человеком внезапно и без всякой причины? Вы идете по улице, и у вас вдруг начинает громко колотиться сердце от уверенности, что вот сейчас случилось на земле нечто замечательное. Бывало ли с вами так? Конечно, бывало. Искали ли вы причину этого состояния? Навряд ли. Но даже если предчувствие счастья вас и обманывало, то в нем самом было столько силы, что оно помогало вам жить».

«Искать и находить причины неясных, но плодотворных человеческих состояний - дело писателей, - подумал Муравьев. - Это одна из областей нашего труда».

Труд! Все сейчас было полно им вокруг. В пару и грохоте проносились навстречу тысячетонные товарные поезда. Это был труд. Самолет низко шел, гудя, над снежной равниной. Это тоже был труд. Стальные мачты электропередачи, обросшие инеем, уносили во мглу мощный ток. И это был труд.

«Ради чего работает многомиллионная, покрытая сейчас снегом, великая страна? - подумал Муравьев. - Ради чего, наконец, работаю я?

Ради жизни? Ради высоких духовных ценностей? Ради того, чтобы человек был прекрасен, прост и умен? Ради того, наконец, чтобы любовь наполняла наши дни своим чистым дыханием? Да, ради этого!

Пушкин спрашивал в своих поющих стихах: „Кто на снегах возрастил феокритовы нежные розы? В веке железном, скажи, кто золотой угадал?“

Конечно, мы, - ответил самому себе Муравьев. Снег залетал на площадку вагона и таял на лице. - Кто же иной, как не мы!»

Муравьев писал для одного из московских журналов рассказ о труде. Он долго бился над этим рассказом, но у него ничего не выходило. Должно быть потому, что подробное описание труда оттесняло в сторону человека. А без человека рассказ получался нестерпимо, скучным. Муравьеву же казалось, что рассказ не клеится из-за суматошной московской жизни - телефонных звонков, всяческих дел, гостей и заседаний.

В конце концов Муравьев рассердился и уехал из города. В одном из подмосковных поселков у его друзей была своя дача. Муравьев решил поселиться на этой даче и - пробыть там до тех пор, пока не окончит рассказ.

На даче жили дальние родственники его друзей, но этих родственников Муравьев никогда не видел.

На Северном вокзале, когда Муравьев шел по перрону к пригородному поезду, у него вдруг глухо забилось сердце и он подумал, что вот, - будет удача в работе. Он даже знал теперь наверное, что она будет, эта удача. Знал по многим точным приметам - по свежести во всем теле, сдержанному своему волнению, по той особой зоркости, с какой он замечал сейчас и запоминал все вокруг, по нетерпеливому желанию скорей добраться до этой незнакомой дачи, чтобы сесть в тишине за стол со стопкой чистой плотной бумаги, наконец по тому обстоятельству, что в памяти у него все время возникали обрывки любимых стихов: «Душа стесняется лирическим волненьем, трепещет, и звучит, и ищет, как во сне, излиться, наконец, свободным проявленьем…»

В таком взволнованном состоянии Муравьев вышел из поезда на длинную дачную платформу в сосновом лесу. На платформе никого не было. Только на перилах сидели, нахохлившись, воробьи и недовольно смотрели на поезд. Они даже не посторонились, когда Муравьев прошел рядом с ними и чуть не задел их рукавом. Только один воробей что-то сварливо чирикнул в спину Муравьеву. «Должно быть, обругал меня невежей», - подумал Муравьев, оглянулся на воробья и сказал:

Подумаешь, - большой барин!

Воробей долго и презрительно смотрел вслед Муравьеву бисерным глазом.

Дача была в трех километрах от платформы. Муравьев шел по пустынной дороге. Иногда среди перелесков открывались поля. Над ними розовело небо.

Неужели уже закат? - громко сказал Муравьев и поймал себя на том, что здесь, за городом, он начал разговаривать с самим собой.

День быстро иссякал почти без проблесков света. Ни один солнечный луч не прорвался сквозь плотную мглу, не упал на заиндевелые ветки, не поиграл на них бледным огнем и не бросил на снег слабые тени.

Дорога спустилась в овраг, к бревенчатым мостушкам. Под ними бормотал ручей.

Ага! - с непонятной радостью сказал Муравьев и остановился. В небольшой промоине во льду виднелась бегущая темная вода, а под ней - каменистое дно.

Откуда ты берешь зимой столько воды, приятель? - спросил Муравьев.

Ручей, конечно, не ответил. Он продолжал бормотать, то затихая, то повышая голос до звона. Вода отламывала прозрачные льдинки и сталкивала их друг с другом.

Муравьев спустился к ручью и начал отбивать палкой куски льда. Ручей кружил отломанный лед и пенился.

«Надо же все-таки хоть немного помочь весне», - подумал, усмехнувшись над самим собой, Муравьев и оглянулся. На мостушках стояла девушка в синем лыжном костюме и, воткнув палки в снег, внимательно смотрела на Муравьева.

Муравьев смутился. Что подумает о нем эта девушка? «Старый хрыч, а занимается ерундой». Ничего иного она, конечно, подумать не может. Но девушка нагнулась, поспешно отстегнула лыжи и крикнула Муравьеву:

Погодите! Лучше отламывать лед лыжными палками. У них железные наконечники!

Она сбежала к ручью и протянула Муравьеву лыжную палку. Оказалось, что этой палкой отбивать лед было гораздо легче.

Они ломали лед вдвоем сосредоточенно и молча. Муравьеву стало жарко, он снял варежки. У девушки выбились из-под вязаной шапочки пряди волос.

Потом неведомо откуда появился мальчишка в шапке с торчащими в разные стороны наушниками. Муравьев заметил его, когда он, шмыгая носом, начал толкаться от азарта и путаться под ногами.

Пожалуй, хватит! - сказал, наконец, Муравьев и выпрямился. Густые сумерки уже лежали над землей. «Однако, как быстро пролетело время», - подумал Муравьев, взглянул на девушку и рассмеялся. Девушка стряхивала снег с варежек. Она улыбнулась ему в ответ, не подымая глаз.

Когда выбрались из оврага на лесную дорогу, Муравьев разговорился с девушкой. Мальчишка некоторое время плелся сзади, сопел и тянул носом.

Оказалось, что девушка живет с отцом на той же самой даче, куда шел Муравьев.

Так это вы, значит, дальняя родственница моих друзей! - обрадованно сказал Муравьев и назвал себя. Девушка стащила сырую варежку и протянула Муравьеву руку.

Меня зовут Женей, - сказала она просто. - Мы с папой ждем вас уже второй день. Я вам мешать не буду. Правда, вы не думайте… Завтра у меня последний день каникул. Я уеду в Москву, в свой институт. Вот только папа…

Что папа? - спросил, насторожившись, Муравьев.

Он у меня ботаник и страшный говорун, - ответила Женя. - Но вчера он дал честное-пречестное слово, что не будет приставать к вам с разговорами. Не знаю только - выдержит ли? Правда, ведь трудно сдержаться.

Это почему ж? - спросил Муравьев.

Женя шла рядом с Муравьевым. Лыжи она несла на плече и смотрела прямо перед собой. Слабый свет поблескивал у нее в глазах и на отполированных широких отгибах лыж. Муравьев удивился, - откуда взялся этот свет? По всему окружию полей уже залегала на ночь угрюмая темнота. Потом Муравьев заметил, что это был не отблеск снега, как он сразу подумал, а отражение широкого освещенного окна большой двухэтажной дачи. Они к ней уже подходили.

Да, так почему же трудно удержаться от разговоров? - снова спросил Муравьев.

Как вам сказать… - неуверенно ответила Женя. - Я понимаю, как строится, например, морской корабль. Или как из-под пальцев у ткачихи выходит тонкое полотно. А вот понять, как пишутся книги, я не могу. И папа этого тоже не понимает.

Да-а, - протянул Муравьев. - Об этом на ходу не поговоришь.

А вы не будете об этом писать? - робко спросила Женя, и Муравьев понял, что если бы не застенчивость, то она бы просто попросила его написать об этом. - Ведь пишут же о своем труде другие.

Муравьев остановился, пристально, прищурившись, посмотрел на Женю и вдруг улыбнулся.

А вы молодец! Как это вы догадались, что я пишу… вернее, собираюсь писать именно об этом, о своем писательском труде?

Да я и не догадывалась, - испуганно ответила Женя. - Я сказала просто так. Право, мне очень хочется знать, как это вдруг появляются на свет и живут потом целыми столетьями такие люди, как Катюша Маслова или Телегин из «Хождения по мукам». Вот я и спросила.

Но Муравьев уже не слышал ее слов. Решение писать о своем труде пришло сразу. Как он раньше не догадался об этом! Как он мог вяло и холодно писать о том, чего он не знал и чего сам не испытывал. Писать и чувствовать, как костенеет язык и слова уже перестают звучать, вызывать гнев, слезы, раздумия и смех, а бренчат, как пустые жестянки. Какая глупость!

В тот же вечер Муравьев без всякого сожаления бросил в печку, где жарко трещали сухие березовые дрова, все написанное за последние дни в Москве.

На столе лежала толстая стопка чистой бумаги. Муравьев сел к столу и начал писать на первой странице:

«Старый ботаник - худой, неспокойный и быстрый в движениях человек - рассказывал мне сегодня вечером, как ведут себя растения под снегом, как медленно пробиваются сквозь наст побеги мать-и-мачехи, а над самым снеговым покровом расцветают холодные цветы подснежника. Завтра он обещает повести меня в лес, осторожно снять верхний слой снега на любой поляне и показать мне воочию эти зимние и пока еще бледные цветы.

Я пишу этот рассказ или очерк - я сам не знаю, как назвать все то, что выходит сейчас из-под моего пера, - о никем еще не исследованном явлении, что носит несколько выспренное название творчества. Я хочу писать о прозе.

Если мы обратимся к лучшим образцам прозы, то убедимся, что они полны подлинной поэзии. И живописности.

Наивные люди, некоторые поэты с водянистыми, полными тусклых мечтаний глазами, до сих пор еще думают, что чем меньше становится тайн на земле, тем скучнее делается наше существование. Это все чепуха! Я утверждаю, что поэзия в огромной степени рождается из познания. Количество поэзии растет в полном соответствии с количеством наших знаний. Чем меньше тайн, чем могущественнее человеческий разум, тем с большей силон он воспринимает и передает другим поэзию нашей земли.

Пример этому - рассказ старого ботаника о зимней жизни растений. Об этом можно написать великолепную поэму. Она должна быть написана такими же холодными и белыми стихами, как подснежные цветы.

Я хочу с самого начала утвердить мысль о том, что источники поэзии и прозы заключаются в двух вещах - в познании и в могучем человеческом воображении.

Познание - это клубень. Из него вырастают невиданные и вечные цветы воображения.

Я прошу извинить меня за это нарядное сравнение, но, мне кажется, пора уже забыть о наших „высококультурных“ предрассудках, осуждающих нарядность и многие другие, не менее хорошие вещи. Все дело в том, чтобы применять их к месту и в меру».

Муравьев писал, не останавливаясь. Он боялся отложить перо хотя бы на минуту, чтобы не остановить бег мыслей и слов.

Он писал о своем труде, великолепии и силе русского языка, о великих мастерах слова, о том, что весь мир во всем его удивительном разнообразии должен быть повторен на страницах книг в его полной реальности, но пропущенный сквозь кристалл писательского ума и воображения и потому - более ясный и осознанный, чем в многошумной действительности.

Он писал как одержимый. Он торопился. За окнами в узкой полосе света из его окна косо летел между сосен редкий снег. Он возникал из тьмы и тотчас же пропадал в этой тьме.

«Сейчас за окнами летит по ветру снег, - писал Муравьев. - Пролетают кристаллы воды. Все мы знаем их сложный и великолепный рисунок. Человек, который придумал бы форму таких кристаллов, заслужил бы огромную славу. Но нет ничего более мимолетного и непрочного, чем эти кристаллы. Чтобы разрушить их, достаточно одного детского вздоха.

Природа обладает неслыханной щедростью. Ей не жаль своих сил. Кое-чему нам, людям, в особенности писателям, стоит поучиться и у природы. Прежде всего - этой щедрости. Каждой своей вещи, будь то хотя бы самый маленький рассказ, надо отдавать всего себя, все свои силы без остатка, - все лучшее, что есть за душой. Здесь нет места бережливости и расчету.

Надо, как говорят инженеры, открыть все шлюзы. И никогда не бояться того чувства опустошения, которое неизбежно придет, когда работа закончена. Вам будет казаться, что вы больше не сможете написать ни строчки, что вы выжаты досуха, как губка. Это - ложное состояние. Пройдет неделя, и вас снова потянет к бумаге. Снова перед вашим умственным взором зашумит весь мир.

Как морская волна выносит на берег ракушку или осенний лист и снова уходит в море, тихо грохоча галькой, так ваше сознание вынесет и положит перед вами на бумагу первое слово вашей новой работы».

Муравьев писал до утра. Когда он дописывал последние слова, за окнами уже синело. Над сумрачными полями в морозном дыму занимался рассвет.

Было слышно, как внизу гудел в только что затопленной печке огонь и постукивала от тяги чугунная печная дверца.

Муравьев написал последние строки:

«Горький говорил о том, что нельзя писать в пустоту. Работая, надо представлять себе того милого человека, которому ты рассказываешь все лучшее, что накопилось у тебя на душе и на сердце. Тогда придут сильные и свежие слова.

Будем же благодарны Горькому за этот простой и великий совет».

Утром Муравьев долго умывался холодной водой из ведра. В воде плавали кусочки прозрачного льда.

Еловая лапа висела, согнувшись от снега, за окном маленькой умывальной комнаты. От свежего мохнатого полотенца пахло ветром.

На душе было легко и пусто, - даже как будто что-то позванивало во всем теле.

Днем Муравьев пошел проводить Женю до станции, - она уезжала в Москву, в свой институт.

Откровенно говоря, - сказал Муравьев Жене, когда они подходили к дощатой платформе в лесу, - мне уже можно возвращаться в Москву. Но я останусь еще на два-три дня. Отдохну.

Разве у нас вам плохо? - испуганно спросила Женя.

Нет. У вас тут чудесно. Просто, я почти окончил этой ночью свой рассказ.

Муравьев невольно сказал «почти окончил». Ему почему-то стыдно было признаться, что рассказ он написал целиком за одну эту ночь.

Он хотел сказать Жене, что очень торопился, чтобы успеть прочесть ей этот рассказ до ее отъезда в Москву, но не прочел, не решился. Он хотел сказать Жене, что он писал рассказ, думая о ней, что Горький, конечно, прав, что он просто благодарен ей, почти незнакомому человеку, за то, что она живет на свете и вызывает потребность рассказывать ей все хорошее, что он накопил у себя на душе.

Но Муравьев ничего Жене не сказал. Он только крепко пожал ей на прощание руку, посмотрел в ее смущенные глаза и поблагодарил за помощь.

За какую помощь? - удивилась Женя.

Перед приходом поезда повалил густой снег. Далеко за семафором ликующе и протяжно закричал паровоз. Поезд неожиданно вырвался из снега, как из белой заколдованной страны, и, заскрежетав тормозами, остановился.

Женя последней поднялась на площадку. Она не уходила в вагон, а стояла в дверях - раскрасневшаяся и улыбающаяся - и на прощанье помахала Муравьеву рукой в знакомой зеленой варежке.

Поезд ушел в снег, обволакивая паром леса. Муравьев стоял на платформе и смотрел ему вслед. И как на Северном вокзале в Москве, снова он почувствовал глухое биение сердца. Снова пришло внезапное ощущение того, что вот сейчас, где-то здесь, рядом, на этой земле, затихшей под легкой на первый взгляд тяжестью летящего снега, случилось что-то очень хорошее, и он, Муравьев, замешан в этом хорошем, как соучастник.

Хорошо! - сказал Муравьев. - Нельзя жить вдали от молодости!

Муравьев спустился по обледенелой лесенке с платформы и пошел к ручью - докалывать лед. Лыжную палку он захватил с собой.

Константин Паустовский родился в 1892 году в мае . Родным городом писателя является Москва. В детстве и юношестве много времени проводил на Украине, но немного позже вместе с семьей переехали в столицу России.

Кроме Константина у его родителей была дочь и два сына. После того, как будущему автору исполнилось 12 лет, его отец покинул семью, и поэтому молодому парню пришлось рано работать. Учебу бросать Паустовский не стал, ему удавалось совмещать учебный процесс с подработкой. Его братьям пришлось пойти на первую мировую войну, там же они и погибли. Поэт был младше всех, поэтому он не был в армии. Военным репортером Константин стал в 1917 году и с тех пор стал увлекаться написанием стихов, рассказов.

Интересные факты из жизни автора:

Хитрый метод

Писатель долго помнил, как ему удалось обхитрить старика, в то время, когда он работал кондуктором в трамвае города Киева. Пожилому мужчине нравилось ездить, не оплачивая проезд, при этом он предлагал купюру в сто рублей и кондуктор не мог дать ему сдачу. Паустовский нашел метод и в очередной раз, когда старик подготовил безденежный вариант, писатель подготовил для бедняги мелочь и дал сдачу, мужчина был в шоке, он не ожидал, что его могут обхитрить таким образом.

Встреча с невестой

Свою будущую супругу автор встретил в Крыму во время очередного путешествия. Тогда за окном была первая мировая война. В 1916 году молодожены решили расписаться, и вскоре на свет появился малыш по имени Вадим. Брак супругов оказался не долгим, спустя 10 лет они решили развестись .

Когда Константину исполнилось чуть больше тридцати, он решил жениться повторно, но и со второй женщиной автор не смог прожить долго. Третья женщина писателя обрадовала его и родила ему сына. Супруги решили назвать мальчика Алексеем. После употребления большого количества наркотиков, парень умер в двадцати пятилетним возрасте, с ним была девушка, но ее удалось спасти. Для писателя это была большая трагедия, о которой он никогда не думал.

Награда по заслуге

Орденом Ленина и Георгиевским крестом 4 степени Константина наградили за творчество. Затем он получил орден Трудового Красного знамени также за свои труды. Старание автора оправдывало его всегда, он не раз был награжден медалями. По литературе Паустовского должны были наградить Нобелевской премией, но наградили Михаила Шолохова. Конечно, автору было обидно, но он не подавал никого вида, а продолжал работать не покладая рук над следующими произведениями.

Судьбоносная книга

После очередного путешествия к автору пришла хорошая мысль, написать книги. Произведения получились под названием «Кара-Бугаз» и «Колхида». После появления литературы автор получил большую популярность. В 1935 году по первой книге был снят интересный фильм, в котором режиссером был Разумный А. Но фильм в прокат не пустили, так как присутствовали разные политические взгляды.

Лучшее изображение

В доме автора есть фотография, которая висит на стене. Снимок необычный, на нем изображена женщина, сидящая на коленях перед писателем. На девушке одето красивое платье и ее зовут Марлен Дитрих. Когда актриса была на творческом вечере в Центральном доме литераторов, ее там фотографировали. В Москве она дала несколько концертов. На одном из них ей задали вопрос про то, что бы актриса хотела увидеть в столице. Ее мечтой было увидеть Паустовского, и она хотела бы осуществить мечту.

В то время писатель сильно заболел, но все-таки согласился приехать. После поднятия на сцену Марлен Дитрих стояла в брильянтовом колье, и от волнения ей пришлось упасть перед автором на колени. Актриса решила взять руку известного человека и поцеловать его. Все сидящие люди в зале замерли, а потом начали аплодировать. Удивленный Паустовский присел в кресло, в зале стало тихо, и актриса стала рассказывать о своей симпатии к писателю, одним из увлечений Марлен было чтение книг известного автора. Константин написал произведение «Телеграмма», которое повлияло на судьбу актрисы.

Любовь к детям

В качестве известного писателя Паустовский начал путешествие по многим странам с середины 50-х годов. Дети хорошо воспринимали и читали литературу писателя с большим удовольствием. В своих писаниях автор опирался на природу и красоту, он побуждал к ответственности детей. Ребятам нравилось читать рассказы известного писателя и они никогда не отказывались от книг автора.

Жизнь писателя в литературе

За последние годы писателем была написана автобиографическая «Повесть о жизни». Произведение содержит историю жизни автора, а также говорится, как он ищет смысл жизни и самого себя. Константин Георгиевич посвятил много времени новеллам, очеркам и историческим повестям. Некоторые произведения можно было услышать на немецком, английском и французском языках.

Смерть известной личности

Жизнь известного и популярного поэта оборвалась в столице Советского Союза 14 июля 1968 года . Согласно завещанию его похоронили на кладбище Тарусы. Писатель был настоящим творцом русской словесности, ему удавалось с помощью слов «рисовать» пейзажи. Многие дети благодаря произведениям Паустовского полюбили природу родного края и страны, они сумели увидеть прекрасные мгновения в окружающем мире. Константина неоднократно награждали орденами и Георгиевским крестом четвертой степени. Советская проза под его влиянием получила хорошее развитие.

Константин Паустовский выгодно выделялся на фоне советских прозаиков. Он не заискивал перед властью, писал по велению сердца. А сердце Паустовского принадлежало простым людям. Торговлю своим талантом он считал самым отвратительным поступком для художника.

Детство и юность

Будущий воспеватель природы русской родился в 1892 году в семье отставного офицера, прослужившего много лет на железной дороге. Отец был потомком Петра Сагайдачного – бесстрашного предводителя запорожских казаков. О родстве с гетманом вспоминал часто, но не без иронии.

Бабка по материнской линии была полькой, ревностной католичкой. С зятем-атеистом, человеком непрактичным и свободолюбивым, у нее нередко происходили столкновения на идейной почве. Дед по отцовской линии служил когда-то царю, участвовал в турецко-русской войне, благодаря чему и познакомился со строгой восточной женщиной, ставшей впоследствии его женой.

В родословной Паустовского есть и запорожские казаки, и турки, и поляки. Тем не менее он стал глубоко русским писателем, посвятил жизнь воспеванию красот родного края. В отрочестве он, как и многие его сверстники, читал запоем. Глубокое впечатление на него произвела романтическая история о мечтательной девочке . Но уже в гимназические годы Константина привлекало не только чтение, но и писательство. Первым сочинением юного прозаика стал рассказ «На воде».

Константин Паустовский в гимназии

Ранние годы Константин провел в Москве, затем учился в Киеве, недолго в Брянске. Семья часто переезжала. Распалась в 1908 году, после чего сын редко виделся с отцом. Гимназист, получив телеграмму о болезни родителя, немедля отправился в Белую Церковь. По дороге размышлял об отце, вспыльчивом, самолюбивом, но добром человеке. Незадолго до смерти тот по неизвестным причинам бросил службу на железнодорожной дороге и уехал в усадьбу, принадлежавшую некогда деду.

О смерти отца позже писатель напишет в «Повести о жизни». В книге отражены и другие события из биографии прозаика. Юность Паустовского прошла в Киеве. После гимназии поступил на филологический факультет. Во второй части автобиографии автор вспоминает профессора философии, внешне напоминающего . На лекциях эксцентричного преподавателя Паустовский вдруг понял, что единственный жизненный путь для него - писательство.

У Паустовского была сестра и два брата. Старший не одобрял литературные увлечения Константина, полагая, что проза и поэзия необходимы исключительно для развлечения. Но тот не слушал наставлений брата и продолжал каждодневно читать и писать до изнеможения.

Безмятежная юность закончилась в 1914 году. Константин бросил учебу, уехал в Москву. Мать с сестрой жили в центре города, на Большой Пресне, позже переименованной в Красную. Паустовский перевелся в столичный университет, но проучился недолго. Проработал некоторое время трамвайным кондуктором. На фронт бывший студент не попал из-за близорукости. Оба брата погибли, причем в один день.

Литература

Первые рассказы появились в журнале «Огни». За год до революции Паустовский уехал в Таганрог. В родном городе начал работу над книгой «Романтики». Только в 1935 этот роман увидел свет. Завершен в начале 20-х в Одессе, где писатель провел несколько месяцев, после чего вернулся в Москву.

В столице Паустовский устроился работать корреспондентом. Приходилось присутствовать на митингах, ставших в послереволюционные годы обыденным явлением для Москвы. Впечатления тех лет писатель отразил в третьей части «Повести о жизни». Здесь автор подробно рассказывает о видных политиках и революционерах, в том числе и об . Высказывание писателя о главе Временного правительства:

«Это был больной человек, страдающий достоевщиной, поверивший в свое высокое назначение».

Паустовский где только не бывал: и в Донбассе, и в Сибири, и на Балтике, и в Средней Азии. Писатель перепробовал множество профессий. Каждый период из его жизни – это отдельная книга. Особенно прозаик полюбил природу Владимирской области. Ему нравились и глухие леса, и голубые озера, и даже заброшенные дороги.

Природе этих мест писатель посвятил рассказы «Кот-ворюга», «Барсучий нос», «Сивый мерин», «Снег». Во второй половине XX века в обязательную программу для школьников вошли короткие произведения Паустовского. Среди них «Растрепанный воробей», «Заячьи лапы», «Жильцы старого дома». Сказки советского писателя поучительные, добрые. «Теплый хлеб» – история о том, как жители деревни понесли наказание за жесткость эгоистичного мальчика.

Персонажи «Корзины с еловыми шишками» – норвежский музыкант Григ и дочь лесника. Это незамысловатая добрая сказка для детей. В 1989 году по расскажу был создан мультфильм. Экранизированы всего 13 произведений Паустовского.

В 50-е годы слава о Паустовском распространилась за пределы СССР. Повести и рассказы перевели на все европейские языки. Константин Георгиевич не только писал, но и преподавал. В Литературном институте прозаик прослыл талантливым педагогом. Среди его учеников – классики советской прозы.

После смерти Сталина писатель посетил разные страны. Он бывал и в Турции, и в Польше, на родине предков. Посетил Болгарию, Италию, Швецию. Паустовского выдвигали на Нобелевскую премию, но награду, как известно, получил автор « ». Согласно правилам, только спустя 50 лет раскрывается причина отказа. В 2017 году стало известно: «заслуги советского прозаика не перевешивают его недостатки». Такое мнение высказали члены шведской комиссии.

Преданной поклонницей творчества Паустовского стала . В книге воспоминаний «Рассуждения» она посвятила ему отдельную главу. Поэтическую прозу Паустовского немецкая актриса оценила после прочтения «Телеграммы». Этот рассказ произвел на Дитрих столь сильное впечатление, что с тех пор она помнила и произведение, и имя автора, о котором ранее не слышала.

В конце 50-х актриса приехала в Москву. Тогда она и встретилась в первый и последний раз с писателем. Дитрих подарила прозаику на память несколько фото. На одном изображен Паустовский и знаменитая актриса на сцене Дома литераторов.

Личная жизнь

В 1915 году Паустовский познакомился со своей будущей женой. Звали ее Екатерина Загорская. Венчание прошло летом следующего года под Рязанью, в маленькой деревенской церквушке. Так пожелала Екатерина. В этих краях прошли детские годы сына писателя Вадима, появившегося на свет в 1925 году.

С первой женой Паустовский прожил 20 лет. Согласно воспоминаниям сына, брак оставался прочным до тех пор, пока все подчинялось творчеству Константина Георгиевича. В 30-е годы к Паустовскому пришло признание. К тому времени супруги устали друг от друга, в чём немалую роль сыграли тяжёлые послереволюционные годы.

Когда у Паустовского начался роман с Валерией Навашиной, Екатерина подала на развод. Позже мемуаристы в своих трудах ссылались на личную переписку экс-жены прозаика, в которой были слова «не могу простить ему связь с той полькой».

Вторая жена – дочь популярного в 20-е годы польского живописца. Валерия Навашина стала музой писателя. Ей он посвятил многие произведения конца 30-х. Впрочем, Паустовского вдохновляла на творчество и третья супруга.

Последнее решающее событие в личной жизни писателя произошло в 1948 году. Паустовский познакомился с Татьяной Арбузовой. В то время она была замужем за популярным драматургом. Алексей Арбузов посвятил жене пьесу «Таня». Паустовский женился на Татьяне в 1950 году. В этом браке родился Алексей, проживший всего 26 лет.

Смерть

Паустовский страдал астмой. Несмотря на болезнь, обострившуюся к концу жизни, вел активную общественную деятельность. Выступал в защиту опальных писателей, никогда не участвовал в травле «инакомыслящих».

Однажды публично не подал руки именитому критику, выступавшему против создателя «Доктора Живаго» – книги, которую в те времена не ругали только самые смелые. Писатель умер после очередного инфаркта в 1968 году. Имя прозаика носит планета, открытая в конце 70-х.