В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов, попадаются изредка маленькие города, с одной, много с двумя тысячами жителей, деревянные, невзрачные, с двумя церквами - одной в городе, другой на кладбище, - города, похожие более на хорошее подмосковное село, чем на город. Они обыкновенно весьма достаточно снабжены исправниками, заседателями и всем остальным субалтерным чином. Вообще в Сибири, несмотря на холод, служить чрезвычайно тепло. Люди живут простые, нелиберальные; порядки старые, крепкие, веками освященные. Чиновники, по справедливости играющие роль сибирского дворянства, - или туземцы, закоренелые сибиряки, или наезжие из России, большею частью из столиц, прельщенные выдаваемым не в зачет окладом жалованья, двойными прогонами и соблазнительными надеждами в будущем. Из них умеющие разрешать загадку жизни почти всегда остаются в Сибири и с наслаждением в ней укореняются. Впоследствии они приносят богатые и сладкие плоды. Но другие, народ легкомысленный и не умеющий разрешать загадку жизни, скоро наскучают Сибирью и с тоской себя спрашивают: зачем они в нее заехали? С нетерпением отбывают они свой законный термин службы, три года, и по истечении его тотчас же хлопочут о своем переводе и возвращаются восвояси, браня Сибирь и подсмеиваясь над нею. Они неправы: не только с служебной, но даже со многих точек зрения в Сибири можно блаженствовать. Климат превосходный; есть много замечательно богатых и хлебосольных купцов; много чрезвычайно достаточных инородцев. Барышни цветут розами и нравственны до последней крайности. Дичь летает по улицам и сама натыкается на охотника. Шампанского выпивается неестественно много. Икра удивительная. Урожай бывает в иных местах сампятнадцать… Вообще земля благословенная. Надо только уметь ею пользоваться. В Сибири умеют ею пользоваться.

В одном из таких веселых и довольных собою городков, с самым милейшим населением, воспоминание о котором останется неизгладимым в моем сердце, встретил я Александра Петровича Горянчикова, поселенца, родившегося в России дворянином и помещиком, потом сделавшегося ссыльно-каторжным второго разряда за убийство жены своей и, по истечении определенного ему законом десятилетнего термина каторги, смиренно и неслышно доживавшего свой век в городке К. поселенцем. Он, собственно, приписан был к одной подгородной волости, но жил в городе, имея возможность добывать в нем хоть какое-нибудь пропитание обучением детей. В сибирских городах часто встречаются учителя из ссыльных поселенцев; ими не брезгают. Учат же они преимущественно французскому языку, столь необходимому на поприще жизни и о котором без них в отдаленных краях Сибири не имели бы и понятия. В первый раз я встретил Александра Петровича в доме одного старинного, заслуженного и хлебосольного чиновника, Ивана Иваныча Гвоздикова, у которого было пять дочерей, разных лет, подававших прекрасные надежды. Александр Петрович давал им уроки четыре раза в неделю, по тридцати копеек серебром за урок. Наружность его меня заинтересовала. Это был чрезвычайно бледный и худой человек, еще нестарый, лет тридцати пяти, маленький и тщедушный. Одет был всегда весьма чисто, по-европейски. Если вы с ним заговаривали, то он смотрел на вас чрезвычайно пристально и внимательно, с строгой вежливостью выслушивая каждое слово ваше, как будто в него вдумываясь, как будто вы вопросом вашим задали ему задачу или хотите выпытать у него какую-нибудь тайну, и, наконец, отвечал ясно и коротко, но до того взвешивая каждое слово своего ответа, что вам вдруг становилось отчего-то неловко и вы, наконец, сами радовались окончанию разговора. Я тогда же расспросил о нем Ивана Иваныча и узнал, что Горянчиков живет безукоризненно и нравственно и что иначе Иван Иваныч не пригласил бы его для дочерей своих; но что он страшный нелюдим, ото всех прячется, чрезвычайно учен, много читает, но говорит весьма мало и что вообще с ним довольно трудно разговориться. Иные утверждали, что он положительно сумасшедший, хотя и находили, что, в сущности, это еще не такой важный недостаток, что многие из почетных членов города готовы всячески обласкать Александра Петровича, что он мог бы даже быть полезным, писать просьбы и проч. Полагали, что у него должна быть порядочная родня в России, может быть даже и не последние люди, но знали, что он с самой ссылки упорно пресек с ними всякие сношения, - одним словом, вредит себе. К тому же у нас все знали его историю, знали, что он убил жену свою еще в первый год своего супружества, убил из ревности и сам донес на себя (что весьма облегчило его наказание). На такие же преступления всегда смотрят как на несчастия и сожалеют о них. Но, несмотря на все это, чудак упорно сторонился от всех и являлся в людях только давать уроки.

Я сначала не обращал на него особенного внимания, но, сам не знаю почему, он мало-помалу начал интересовать меня. В нем было что-то загадочное. Разговориться не было с ним ни малейшей возможности. Конечно, на вопросы мои он всегда отвечал и даже с таким видом, как будто считал это своею первейшею обязанностью; но после его ответов я как-то тяготился его дольше расспрашивать; да и на лице его, после таких разговоров, всегда виднелось какое-то страдание и утомление. Помню, я шел с ним однажды в один прекрасный летний вечер от Ивана Ивановича. Вдруг мне вздумалось пригласить его на минутку к себе выкурить папироску. Не могу описать, какой ужас выразился на лице его; он совсем потерялся, начал бормотать какие-то бессвязные слова и вдруг, злобно взглянув на меня, бросился бежать в противоположную сторону. Я даже удивился. С тех пор, встречаясь со мной, он смотрел на меня как будто с каким-то испугом. Но я не унялся; меня что-то тянуло к нему, и месяц спустя я ни с того ни с сего сам зашел к Горянчикову. Разумеется, я поступил глупо и неделикатно. Он квартировал на самом краю города, у старухи мещанки, у которой была больная в чахотке дочь, а у той незаконнорожденная дочь, ребенок лет десяти, хорошенькая и веселенькая девочка. Александр Петрович сидел с ней и учил ее читать в ту минуту, как я вошел к нему. Увидя меня, он до того смешался, как будто я поймал его на каком-нибудь преступлении. Он растерялся совершенно, вскочил со стула и глядел на меня во все глаза. Мы наконец уселись; он пристально следил за каждым моим взглядом, как будто в каждом из них подозревал какой-нибудь особенный таинственный смысл. Я догадался, что он был мнителен до сумасшествия. Он с ненавистью глядел на меня, чуть не спрашивая: «Да скоро ли ты уйдешь отсюда?» Я заговорил с ним о нашем городке, о текущих новостях; он отмалчивался и злобно улыбался; оказалось, что он не только не знал самых обыкновенных, всем известных городских новостей, но даже не интересовался знать их. Заговорил я потом о нашем крае, о его потребностях; он слушал меня молча и до того странно смотрел мне в глаза, что мне стало наконец совестно за наш разговор. Впрочем, я чуть не раздразнил его новыми книгами и журналами; они были у меня в руках, только что с почты, я предлагал их ему еще неразрезанные. Он бросил на них жадный взгляд, но тотчас же переменил намерение и отклонил предложение, отзываясь недосугом. Наконец я простился с ним и, выйдя от него, почувствовал, что с сердца моего спала какая-то несносная тяжесть. Мне было стыдно и показалось чрезвычайно глупым приставать к человеку, который именно поставляет своею главнейшею задачею - как можно подальше спрятаться от всего света. Но дело было сделано. Помню, что книг я у него почти совсем не заметил, и, стало быть, несправедливо говорили о нем, что он много читает. Однако же, проезжая раза два, очень поздно ночью, мимо его окон, я заметил в них свет. Что же делал он, просиживая до зари? Не писал ли он? А если так, что же именно?

Обстоятельства удалили меня из нашего городка месяца на три. Возвратясь домой уже зимою, я узнал, что Александр Петрович умер осенью, умер в уединении и даже ни разу не позвал к себе лекаря. В городке о нем уже почти позабыли. Квартира его стояла пустая. Я немедленно познакомился с хозяйкой покойника, намереваясь выведать у нее; чем особенно занимался ее жилец и не писал ли он чего-нибудь? За двугривенный она принесла мне целое лукошко бумаг, оставшихся после покойника. Старуха призналась, что две тетрадки она уже истратила. Это была угрюмая и молчаливая баба, от которой трудно было допытаться чего-нибудь путного. О жильце своем она не могла сказать мне ничего особенного нового. По ее словам, он почти никогда ничего не делал и по месяцам не раскрывал книги и не брал пера в руки; зато целые ночи прохаживал взад и вперед по комнате и все что-то думал, а иногда и говорил сам с собою; что он очень полюбил и очень ласкал ее внучку, Катю, особенно с тех пор, как узнал, что ее зовут Катей, и что в Катеринин день каждый раз ходил по ком-то служить панихиду. Гостей не мог терпеть; со двора выходил только учить детей; косился даже на нее, старуху, когда она, раз в неделю, приходила хоть немножко прибрать в его комнате, и почти никогда не сказал с нею ни единого слова в целых три года. Я спросил Катю: помнит ли она своего учителя? Она посмотрела на меня молча, отвернулась к стенке и заплакала. Стало быть, мог же этот человек хоть кого-нибудь заставить любить себя.

В данном произведении Фёдора Михайловича Достоевского идёт речь о жизни и опыте пребывания в тюрьме одного главного героя, которого звали Александр Горянчиков. Это был достаточно умный и воспитанный человек, который волею судьбы попал в тюрьму за совершенное им убийство жены. И за все десять лет, которые отбывал главный герой на каторжных работах, он писал в своей тетради свои мысли и рассуждения.

Данное учреждение он назвал "Мертвым домом" из-за того, что люди там во многом теряют все свои человеческие качества, совесть и чувство справедливости. Каждый живет по своим правилам, кто-то пытается подстроиться под сложившиеся обстоятельства, зарабатывают все различными способами. Абсолютно разные люди собираются в одном месте и вынуждены жить по одним и тем же правилам. Только все люди разные противоположности, некоторые осуждены незаконно, а для некоторых и такого наказания мало.

Главный герой делает определённые для себя выводы и решает, что он не сменит свои жизненные позиции, стараясь тем самым улучшить себе жизнь, облегчить условия существования. Он никогда ничего не выпрашивает и не жалуется жизни. Просто старается жить, оставаясь при этом человеком. В данном учреждении он находит себе только одного друга, это местная собака. Периодически он ее ласкает и подкармливает, отдавая последнее для животного. В последствии он конечно стал знаком и с другими попавшими туда людьми, но многих все же он старался избегать.

Передаёт так же заключенный и атмосферу их быта как в будни, так и в праздники. Рассказывает о радости людей, которым разрешили перед Рождеством помыться в бане. О церкви, которая не отвернулась от данных людей, стараясь помогать им, пусть не материально, но оказать психологическую поддержку.

Так же Александр и рассказывает о своём лечении в госпитале. Описывает он и те телесные наказания, которые получают люди и не могут этому противостоять.

Передаётся и бунт, который устроили заключенные и их радость за улучшение условий жизни и питания. За все время пребывания в данном учреждении человек делает выводы о изменении своего характера, о определённых выводах и ошибках.

Данное произведение учит людей относиться ко всему с чувством собственной гордости и достоинства, которое не сломится ни при каких обстоятельствах.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Достоевский. Все произведения

• Бедные люди
• Записки из Мёртвого дома
• Хозяйка

Записки из Мёртвого дома. Картинка к рассказу

Сейчас читают

• Краткое содержание Маяковский Баня

  В рассказе описывается время в СССР, а именно 1930 годы. Главным персонажем является ученый по фамилии Чудаков. Ученый пытался создать машину времени. У него был друг Велосипедкин

• Краткое содержание Ёлка с сюрпризом О. Генри

  В рассказе «Ёлка с сюрпризом» главный герой - мужчина по имени Чероки - находит золото и приглашает друзей приехать и отметить это событие. Люди собираются вместе и решают создать посёлок около месторождения драгоценного металла

• Краткое содержание Шекспир Ромео и Джульетта

  В книге описываются действия, которые произошли всего за 5 дней. В книге рассказывается про 2 враждующих семей Капулетти и Монтекки. Причины ссоры не было известно никому. Хотя было известно, что ссора длиться около 2 поколений

• Краткое содержание Обмен Трифонов

  Между свекровью Ксенией Федоровной и невесткой Еленой Дмитриевой была давняя вражда и взаимная неприязнь без каких-либо оснований. С годами она крепла и перерастала в скандалы в семье Дмитриевых.

• Краткое содержание Шукшин Гринька Малюгин

  Гринька проживал в деревенском поселении. Люди считали его не очень нормальным человеком. Но Малюгин не обращал на них внимание и делал так, как считал для себя правильным. К примеру, никогда в воскресенье не выходил на работу.

Часть первая
Введение
Александр Петрович Горянчиков, дворянин, родился в России, за убийство жены он стал ссыльнокаторжным второго разряда. После 10 лет каторги, он жил в городке К. Он был худом и бедным человеком лет тридцати пяти, маленьким и хилым, диким и мнительным человеком.
Александр Петрович умер через три месяца. Его хозяйка мне отдала его бумаги. Среди этих бумаг находилась тетрадка, в которой была описана каторжная жизнь Горянчикова. Эти записки были сценами из Мёртвого дома, так называл их Александр Петрович.
I. Мёртвый дом
У крепостного вала стоял острог. Вообще, со своими законами и одеждой, обычаями и нравами - это был мир особенный. Постоянно в тюрьме находились 250 человек. Здесь было много людей разных национальностей. Большая часть арестантов были ссыльнокаторжные гражданского разряда, преступники, осужденные и лишенные всяких прав. Их присылали на сроки от 8 до 12 лет, а затем рассылали на поселение всей Сибири. Также были преступники военного разряда, но их присылали на короткие сроки, а потом их возвращали обратно. Многие из арестантов возвращались за повторные преступления в острог. Этот разряд называли всегдашним. Также было особое отделение, сюда присылались, преступники со всей России. Обычно они не знали своего срока и всегда работали больше всех.
В этот странный дом я вошел в декабре. О прошлой жизни арестанты говорить не любили. Все разряды отличались разноцветной одеждой по-разному выбритым головам. Многие из них были завистливыми, угрюмыми, тщеславными, обидчивыми и хвастливыми людьми.
В нутрии этого мира велись свои интриги и сплетни, но против внутренних законов острога никто не смел права восставать. Ругательство было поднято в науку, которая развивалась благодаря беспрерывным ссорам.
Каторжную все ненавидели работу. Многие имели своё собственное дело, без которого бы выжить не смогли. Арестантам не разрешалось иметь инструменты, но начальство на это закрывало глаза. Тут были всевозможные ремёсла. Заказы на такие работы выуживали из города.
Табак и деньги спасали от цинги, а работа - от преступлений. Но здесь запрещалось заниматься работой. По ночам производили обыски, и все запрещенное отбиралось.
Был еще один постоянный доход, это милостыня, которая делилась поровну всегда.
II. Первые впечатления
Казённой работы зимой было мало. В острог все возвращались, кто-то занимался своим ремеслом, кто-то сплетничал, пил и играл в карты.
Поначалу все на меня смотрели искоса, так как бывшего дворянина никогда не признают за своего. Ещё больше не любили польских шляхтичей. Дворянинов было четверо: один - доносчик и шпион, второй - отцеубийца, третий был Аким Акимыч. Он был высоким, худощавым, честным, наивным и аккуратным человеком.
На Кавказе он служил офицером. Один соседний князёк, ночью напал на его крепость, и Аким Акимыч его перед своим отрядом расстрелял. И приговорили его к смертной казни, но потом приговор смягчили и сослали на 12 лет в Сибирь. Аким Акимыч пользовался уважением у арестантов. Я, о нашем майоре, расспросил Акима Акимыча. Он оказался злым и непорядочным человеком. Арестанты были для него врагами. Его ненавидели, боялись и хотели убить.
В мастерскую часто приходило несколько калашниц. Для встречи с ними нужно было выбрать место, время, и подкупить конвойных. Но иногда мне удавалось видеть любовные сцены.
Во время обеда я спросил, что почему на меня все смотрят искоса. И поляк мне сказал, что из-за того, что я дворянин, и многим хотелось бы меня унизить.
III. Первые впечатления
Для арестантов деньги были как свобода, но их было трудно сохранить. Либо их крали, либо их отбирал майор. Потом деньги стали отдавать старику староверу.
Это был маленький и седой старичок лег шестидесяти, достаточно спокойный и тихий. Старик, отбывал срок за поджег церкви. Он был зажиточным мещанином, дома у него осталась семья. Его все уважали и были уверены, что он не сможет украсть.
В остроге было очень тоскливо. И многие работали целый месяц, для того, чтобы за один день потрать все. Торговля вином была очень выгодной.
В самые первые дни моего заключения меня заинтересовал один молодой арестант Сироткин. Ему было около 23-х лет. Он был очень опасным военным преступником. В острог он был отправлен за то, что убил своего ротного командира, который им всегда был недоволен. Сироткин дружил с Газиным.
Газин был татарином, очень сильным, высоким и мощным. Он тоже военный арестант и сослан в Сибирь уже не раз и попал в особое отделение. Он был достаточно хитрым и не глупым человеком. Когда он напивался он был злым и даже с ножом нападал на людей. За это его били до потери сознания. Но утром он как здоровый шел на работу.
Газин завалился в кухню, и стал доставать моего товарища и ко мне. Но мы решили не отвечать, тогда он в бешенстве схватил тяжёлый лоток и замахнулся. Все молча смотрели, что будет дальше. Но кто-то крикнул, что у него украли вино и он пулей выбежал из кухни.
Меня занимала одна мысль, о том, что наказание за одни и те же преступления всегда не равное.. Например, один зарезал просто так человека, а другой убил, защищая честь дочери, невесты, сестры.
IV. Первые впечатления
После поверки в казарме из начальства оставались наблюдающий за порядком, инвалид, и старший из арестантов. В нашей казарме старшим назначили Аким Акимыча. Каторжное начальство всегда с опаской относилось к арестантам, что придавало им смелости. Для арестантов самый лучший начальник это тот, кто не боится их.
Вечером все выглядели по домашнему. Многие засели играть в карты вокруг столика, это называлось майдан. При майдане был прислужник, он стоял всю ночь на карауле и предупреждал о появлении караульных или плац-майора.
На нарах у двери было моим местом. Рядом со мной размещался Аким Акимыч. Слева - несколько кавказских горцев, которые были осуждены за грабежи. Родными братьями были дагестанские татары. Младшему, Алею было около 22-х лет. За ограбление и убийство армянского купца были сосланы в каторгу. Братья любили Алея. В его с характере сочеталась и мягкость и сила. Он был справедливым, умным и скромным, всегда избегал ссор, но умел и постоять за себя. Я научил его говорить по-русски, также он освоил несколько ремёсел. Я научил его писать и читать, за что меня очень благодарили его братья.
Поляки на каторге являлись отдельной семьей. Многие из них были образованные. Любили только еврея Исайя Фомича, ему было около 50-ти лет, он был маленьким и слабым человеком. На каторгу он попал из-за убийства. Ему было достаточно легко жить, так как он был ювелиром, у него было много работы из города
В нашей казарме было еще несколько малороссов и четыре старообрядца, молодой каторжник лет 23-х, который убил восемь человек; несколько фальшивомонетчиков и еще несколько мрачных личностей. Все это я увидел в первый день моей каторги.
V. Месяц первый.
На работу я вышел через три дня. Хорошо ко мне относился Аким Акимыч. Рядом со мной ещё был один человек, которого я узнал хорошо только через несколько лет. Это арестант Сушилов, он мне прислуживал. У меня еще был один прислужник, Осип, он был одним из четырех поваров, которого выбрали арестанты. На работу повара не ходили, но в любое время могли от этой должности отказаться. Он был человек честным и кротким человеком. Попал он сюда за контрабанду. Он торговал вином вместе с другими поварами.
Еду мне готовил Осип. Сушилов же сам стал ходить мне по различным поручениям, стирать, и зашивать мою одежду. Он был жалким, безответным и забитым человеком. С большим трудом он с кем-то разговаривал.
Над ним смеялись, так как по дороге в Сибирь он сменился, то есть поменялся с кем-то участью и именем. Так делают арестанты, которые имеют большой срок каторги. Они обманывают таких недотёп, как Сушилов.
Я с большим вниманием наблюдал за каторгой. Поражала меня встреча с арестантом А-вым. Он был дворянином и стучал плац-майору обо всём, что твориться в остроге. Его сослали в Сибирь на 10 лет за подлый донос. Каторга ему развязала руки. Он был готов на всё ради удовлетворения своих зверских инстинктов.
VI. Месяц первый.
В Тобольске мне подарили Евангелия, где было спрятано несколько рублей. Есть люди которые помогают бескорыстно ссыльным. В городе жила вдова, Настасья Ивановна. Многого для нас из-за бедности она сделать не могла, но мы чувствовали, что она наш друг.
Я решил в остроге, что делать все я буду по совести. Меня послали разбирать старые барки, за них деньги не платили, нас заставляли их разбирать, просто так,чтобы мы не сидели без дела.
Пришел кондуктор и сказал задание, которое нужно было сделать и потом отдыхать. Мы выполнили это задание очень быстро.
Я везде мешался, меня отгоняли прочь, но когда я отошел они закричали, что я вообщене работаю. Им было приятно издеваться над дворянином.
Они думали, что я буду себя вести как дворянин-белоручка. Я решил для себя, что не буду показывать им ни своего образования, ни мыслей, ни подлизываться, но и пресмыкаться не хотелось перед ними.
Вечером я один ходил за казармами и увидел Шарика, нашу собаку. Я покормил ее хлебом. Я его полюбил, теперь после работ я шел за казармы, чтобы увидеться с Шариком.
VII. Новые знакомые. Петров
Я уже начал привыкать к этому особому миру. Я любил работать, за эту любовь арестанты смеялись на до мной, но я знал, что работа мне поможет.
Начальство дворянам облегчало работу, так как нас читали неумелыми и слабыми. Обычно нас посылали толочь и обжигать алебастр, в мастерской вертеть колесо точильное. В течении нескольких лет эта работа оставалась за дворянинами.
Я стал знакомиться с другими арестантами. Стал первым посещать меня каторжник Петров. Он жил от меня в самой отдалённой казарме. Ему было 40 лет. Со мной он говорил свободно, вел себя деликатно и порядочно. Мы держались с ним на расстоянии и ближе не становились.
Он был самым бесстрашным и решительным из всех каторжников. Ссорился он редко, но друзей у него не было. По острогу он скитался без дела.
VIII. Решительный человек. Лучка
Решительных арестантов в остроге было мало. Сначала я избегал самых страшных убийц, но потом изменил свое отношение к ним. Каторжники любили хвалиться своими подвигами. Я слышал рассказ о том, как каторжник Лука Кузьмич ради своего удовольствия убил майора. Он был хохлом, маленьким и худеньким человеком. Он был очень хвастливым, самолюбивым, в остроге его не уважали. Прозвище у него было Лучка.
Лучка свою историю рассказывал тупому, но доброму соседу по нарам, каторжнику Кобылину. Лучка говорил очень громко, чтобы все слышали. Это произошло во время пересылки. Рядом с ним сидело 12 хохлов. Еда была отвратительная и майор командовал ими. Лучка раззадорил хохлов, и позвали майора, а Лучка у соседа нож взял. Прибегает пьяный майор, а Лучка подошел поближе, и воткнул в живот ему нож.
Многие офицеры относились к каторжникам как к свиньям, и это очень раздражало арестантов. Добрые же офицеры относились к арестантам с уважением и за это их любили. Лучке за убийство офицера дали 105 плетей. Лучка хотел быть страшным человеком, чтобы его боялись, но на него не обращали внимания.
IX. Исай Фомич. Баня. Рассказ Баклушина
До Рождества оставалось четыре дня и нас повели в баню. Очень радовался этому Исай Фомич Бумштейн. Было ощущение, что на каторге ему нравилось. Он жил богато и выполнял ювелирную работу. Евреи защищали его. Он ожидал окончания срока, чтобы потом жениться. Он был наивным, хитрым, дерзким, простодушным, робким, хвастливым человеком. Исай Фомич для развлечения служил всем.
Все арестанты радовались, что есть возможность выйти из острога. В бане было тесно, и было трудно из-за кандалов раздеться. Помогли мне вымыться Баклушин и Петров. За это я Петрова угостил чекушкой, а Баклушина пригласил к себе на чай.
Баклушина все любили. Это был парень, лет 30-ти, он был полон жизни и огня. Познакомившись со мной, Баклушин был солдатским сыном, он служил в пионерах и его любили некоторые высокие лица. Он рассказал мне, что скоро будет театральное представление которое каторжники устраивают в остроге по праздникам. Баклушин был главным зачинщиком театра.
Также еще он служил в гарнизонном батальоне унтер-офицером. Там он полюбил немку, прачку Луизу, на которой хотел жениться. Также на ней хотел жениться дальний родственник, немец Шульц. Луиза была согласна на этот брак. Шульц запретил Луизу встречаться с Баклушинным. И вот в одно воскресенье Баклушин в магазине застрелил Шульца. После этого с Луизой он был счастлив две недели, а потом его арестовали.
X. Праздник Рождества Христова
Наступил долгожданный праздник. В такие дни каторжников не посылали на работу, в году таких дней было всего три.
Не было семейных воспоминаний у Акима Акимыча, так как он были в пятнадцать лет пошёл на тяжёлую службу. Он был религиозным человеком и этого праздника дал с нетерпением. Он всегда жил по установленным правилам и не любил жить своим умом, так как один раз он пожил умом и попал на каторгу.
Утром всех арестантов поздравил с праздником караульный унтер-офицер. Со всего города в тюрьму несли подаяние.
В военной казарме, провёл священник рождественскую службу и все казармы освятил. Потом приехали комендант и плац-майор, они тоже всех поздравили с праздником. Народ гулял, но много было и трезвых. Трезвым был Газин. Он хотел гулять только в конце дня. Наступил вечер. У пьяных в глазах были тоска и грусть.
XI. Представление
Представление театра состоялось на третий день праздника. На театрализованное представление пришли офицеры и еще некоторые посетители, для них даже была написана Афиша.
Первый спектакль назывался «Филатка и Мирошка соперники», где Баклушин играл Филатку, а Сироткин - невесту Филаткину. Второй спектакль назывался «Кедрил-обжора». В заключении театрализованного представления была сделана пантомима под музыку.
Театр проходил в военной казарме. Все ожидали начала спектакля. Каторжники были в восторге, им разрешили повеселиться и позабыть о долгих годах заключения.
Часть вторая
I. Госпиталь
Я заболел после праздников и меня отправили в наш госпиталь. Назначением лекарств занимался ординатор, который был управляющий арестантскими палатами. Меня переодели в больничное белье и я пошел в палату на 22 человека.
Немного было тяжелобольных. От меня справа лежал незаконный сын отставного капитана, бывший писарь, фальшивомонетчик. Это был юноша 28-ми лет, неглупый и нагловатый и уверенный в своей невиновности. Он то мне и рассказал о порядках в госпитале.
Потом ко мне подошел из исправительной роты больной. Это был Чекунов, он был солдатом. Мне он стал прислуживать, из-за чего над ним смеялся Устьянцев, он болел туберкулезом. Я почувствовал, что почему -то он злится именно на меня.
Здесь лежали все больные арестанты, даже с венерическими болезнями. Также было несколько человек, которые пришли отдохнуть. Врачи из-за сострадания из пускали. За наказанными прутьями очень серьезно ухаживали.
Вечером после посещения доктора, в палату ставили ведро и запирали. Даже здесь мы ходили с кандалами, и это еще больше увеличивает их страдания.
II. Продолжение
Утром доктор приходил опять, но перед ним приходил наш ординатор и если он видел, что арестант пришел сюда отдохнуть, он записывал ему болезнь. Которой нет. За это его очень уважали.
Были даже больные, которые на выписку просились с еще не зажившей спиной. Многие каторжники с добротой рассказывали о том, кто их бил и как.
Но вот про поручика Жеребятникова с негодованием рассказывали. он был человек 30-ти лет. Он любил наказывать палками и сечь.
А вот о командире при остроге, о поручике Смекалове, вспоминали с наслаждением и радостью. Он был человеком очень добрым и его считали своим.
III. Продолжение
В госпитале я увидел последствия от всех видов наказаний. Я всех расспрашивал, та как мне хотелось знать все стадии приговоров. Я представлял психологическое состояние людей идущих на казнь.
Если арестант не выдерживал назначенное число ударов, то ему это число делили на несколько раз. Но казнь каторжники переносили мужественно. Я понял, что наказание розгами самое тяжелое. Пятьсот палок можно, без опасности для жизни, перенести, а вот от пятисот розог можно умереть.
В каждом человеке есть свойства палача, но они развиваются неравномерно.
Было скучно лежать в госпитале. Когда приходил новый человек, все оживлялись. Приход новенького всегда производил оживление. Многие делали вид, ч то сумасшедшие, чтобы избавиться от наказания.
Тяжелобольные очень любили лечиться. Все хуже становилось вечером, когда вспоминалось прошлое. Один рассказ я услышал ночью.
IV. Муж Акулькин.
Однажды ночью я проснулся и услышал, что от меня неподалеку шептались двое арестантов между собой. Рассказ вел Шишков. Он был 30-ти лет, гражданский арестант, взбалмошным и трусоваты человеком.
Разговор шел об отце жены Шишкова, Анкудиме Трофимыче. Он был богатым и уважаемы стариком лет 70-ти, имел торги и большой хуторок, и имел трех работников. Анкудим Трофимыч два раза был женат, было у него двое сыновей и старшая дочь Акулина. У нее был любовник Филька Морозов, друг Шишкова. Филька остался сиротой и хотел прогулять все деньги, полученные в качестве наследства и идти в солдаты. А вот жениться на Акулине он не хотел. Однажды Филька подговорил Шишкова намазать дёгтем ворота Акульке ворота, так как он не хотел, чтобы она за старого богача вышла замуж. Богач услыхал, что про Акульку пошли слухи, и не стал на ней жениться. Мать Шишкова надоумила его, на Акульке жениться, так как замуж ее теперь никто не брал, а приданое у нее хорошее было.
Шишков пил до самой свадьбы. Филька Морозов угрожал, что сломает ему все ребра, а с женой его спать будет каждую ночь. На свадьбе Анкудим ревел, так как, знал, что дочь замужем мучиться будет. Шишков заранее припас плеть, чтобы Акулинку отходить, так как она с обманом замуж вышла.
После свадьбы Шишкова и Акульку оставили в чуланчике. Акулька оказалась невинной, и тогда он встал на колени и просил прощения, и поклялся отомстить за позор Фильке Морозову.
Потом Филька предложил продать жену Шишкову. А чтобы Шишков поддался на этот уговор, тот пустил, слух, что Шишков с женой не спит, так как всегда пьяный, а она от него гуляет. Шишков был в ярости и стал избивать жену каждый день. Анкудим приходил заступиться за дочь, но потом отступился. Не позволял вмешиваться и своей матери Шишков.
Филька совсем спился и пошёл работать наемником к мещанину. У мещанина Филька жил в своё удовольствие, с дочерьми его спал, пил, да еще и хозяина таскал за бороду. Все это мещанин терпел, так как Филька должен был идти в солдаты, за его старшего сына. Когда повезли Фильку сдаваться в солдаты, по дороге он увидел Акульку, и остановившись, стал просить у нее прощения за свою подлость. Она его простила, а потом Шишкову сказала, что Фильку больше смерти любит.
И тогда Шишков решил убить Акульку. Увез жену в лес и там ей перерезал горло. А вечером нашли Акульку мертвую и Шишкова в бане. Вот он уже четыре года на каторге отбывает.
V. Лето.
Скоро должна была быть Пасха. Начались летние работы. Наступающая весна рождала в каждом арестанте тоску и желания.
В это время хочет бежать один арестант, а остальные только мечтают об этом. Так как многие отбыв два-три года в остроге, предпочитали отсидеть свой срок до конца и выйти на поселение, чем решиться на гибель в случае неудачи.
С каждым днем мне становилось беспокойнее и тоскливее. Также отравляло мою жизнь и то, что многие меня ненавидели, зато, что я дворянин. Гулянье было такое же как на рождество, вот только можно былого еще и гулять.
Летние работы всегда были тяжелее зимних. Каторжники копали землю, строили, клали кирпичи, занимались столярной, слесарной, или малярной работой. От работы я только становился сильнее, так как мне хотелось жить еще и после каторги.
По вечерам арестанты по двору ходили толпами. Также мы узнали, что едет важный генерал из Петербурга с ревизией по Сибири. Также в это е время в остроге случается одно происшествии. В драке один арестант ткнул другого в грудь шилом.
Каторжника, совершившего преступление, звали Ломов, он из зажиточных крестьян, а пострадавший, был Гаврилка, он был бродягой. Ломовы всегда жили семьёй, и, кроме законных дел, занимались еще укрывательством бродяг и краденого. Они решили, что на них нет управы, и стали участвовать в различных беззаконных делах. Неподалеку от деревни у них был свой большой хутор, где жили шесть разбойников киргизов. Их всех перерезали ночью, а Ломовых обвинили в убийстве своих работников. Состояние их забрали, а дядю и племянника осудили и отправили на каторгу.
А потом в острог привезли Гаврилку, плута и бродягу, который на себя взял вину в смерти киргизов. Ломовы старались не ссориться с Гаврилкой. Дядя Ломов, из-за девки, пырнул Гаврилку шилом. Ломовы в остроге были богачами. Срок преступнику добавили.
В острог приехал ревизор. Он молча обошел все казармы, побывал на кухне. Ему сказали, что я дворянин. Он посмотрел на меня и вышел. Все арестанты озадачены.
VI. Животные каторжные
Покупка лошади для арестантов было развлечением. В остроге должна была быть лошадь для хозяйственных нужд. В один день она умерла. И покупку лошади поручили каторжникам. Купленная лошадь стала любимой для всего острога.
Арестанты животных очень любили, но много их разводить не разрешалось. В остроге были, еще кроме Шарика, еще две собаки: Культяпка и Белка.
Случайно завелись гуси. Гуси вместе с каторжниками ходили на работу. Но потом их всех перерезали. Также еще был и козел Васька. Он тоже был любимцем. Но однажды его увидел майор и приказал зарезать.
Еще был и орел. Его принесли в острог измученного и раненного. Жил он у нас три месяца, не разу не выходя из своего угла. Чтобы умер орёл на воле, каторжники сбросили его в степь с вала.
VII. Претензия
Через год я смирился с жизнью в остроге. Арестанты любили мечтать, но не любили рассказывать он своих надеждах.
Все арестанты делились на злых и добрых, светлых и угрюмых. Последних было больше. Также были и отчаявшиеся, но их было очень мало. Без цели не может жить не один арестант, а целью была у всех свобода.
Однажды в летний день произошло восстание, из-за еды.. Арестанты очень редко поднимаются все вместе. Было несколько зачинщиков. Одним из них был Мартынов, бывший гусар, он был очень горячим, беспокойным и подозрительным человеком; а другим был Василий Антонов, он был очень умным и хладнокровным, оба они были честными и правдивыми.
Был испуган наш унтер-офицер. Все построились и я тоже вышел, думал, что проверка. Потом Куликов вывел меня из строя. Я ушел на кухню.
Там я встретил дворянина Т-вского. Он то мне и сказал, что если мы там будет, то нас обвинят в бунте и по суд отдадут. Исай Фомич и Аким Акимыч тоже не принимали участия в этом волнении.
Майор пришел злой, а за ним шел писарь Дятлов, управлявший тюрьмой и имевший большое влияние на майора. Он был неплохим человеком. Три человека из арестантов отправились к караульному. Дятлов пришел на кухню к нам. Здесь сказали, что претензий не имеют. Он сообщил об этом майору, который сказал, чтобы тот всех переписал, но отдельно от недовольных. он погрозил, что всех недовольных отдаст под суд и все сразу оказались всем довольны.
Еда стала лучше, но это было недолго. Арестанты долго не могли успокоиться.
Я спросил у Петрова, не злятся ли каторжники на дворян за то, что те не вышли вместе со всеми. Он не понимал, чего я.хочу. Я понял, что товарищем я для них никогда не буду.
VIII. Товарищи
Из трёх дворян, я общался только с Акимом Акимычем. Он был добрым человеком, и всегда помогал мне советами и некоторыми услугами.
Также было восемь человек поляков. Образованными были только трое: М-кий, Б-ский, и старик Ж-кий.
Многим из них на каторге нужно было отбывать на 10-12 лет.
К дворянам-преступникам, высшее начальство, относилось по другому, чем к остальным ссыльным. Я находился во второй разряде каторги, он был тяжелее других двух разрядов. Дворян не наказывали так часто, как других каторжников.
Облегчение в работе у нас было только один раз, три месяца мы ходили в техническую канцелярию в лице писарей.
Мы переписывали бумаги, но неожиданно нас перевели обратно. Потом года два мы ходили с Б-м на работу в мастерскую.
М-кий с каждым годом становился всё мрачнее и грустнее. Он оживлялся, вспоминая свою мать. Она выпросила для него прощение. Он остался на поселении в нашем городе.
Двое молодых людей, пробыли у нас короткие сроки, но были простыми и честными. Третий, же А-чуковский, был простым человеком, а вот четвертый, Б-м, произвел на нас не хорошее впечатление. Он был маляром, его очень часто звали на работы в город.
Б-м расписал плац-майору дом, который после этого стал уважать дворян. Вскоре плац-майора отдали под суд, и он ушел в отставку. Выйдя в отставку, он стал бедным.
IX. Побег
После смены плац-майора каторгу ликвидировали и вместо неё сделали военную арестантскую роту. Также осталось и особое отделение, сюда присылали опасных военных преступников.
Все было тоже самое, только вот начальство сменилось. Самым важным было то, что не было старого майора. Теперь наказывали только виновных. Унтер-офицеры были людьми порядочными.
Многие годы стёрлись из памяти моей. Во мне осталось желание жить и это мне давало надежды и силы. Я судил себя за прошлую жизнь. Я обещал себе, что в будущем не буду совершать прежних ошибок.
Иногда были побеги. При мне сбежали двое. После отставки майора без защиты остался его шпион А-в. Он вместе с Куликов договорились бежать.
Было невозможно бежать без конвойного. Куликов выбрал поляка Коллера. Договорившись они назначили день.
Это произошло в июне месяце. Беглецы сделали так, что бы их вместе с каторжником Шилкиным отправили в пустые казармы штукатурить стены.. Коллер с еще одним рекрутом были конвойными. Через час, А-в и Куликов, сказав Шилкину, что они пошли за вином, сбежали. Потом Шилкин понял, что товарищи сбежали, и рассказал всё фельдфебелю.
Казаков послали за ними в погоню. Также во все уезды были присланы их ориентировки. Теперь арестантов на работу отправляли под усиленным конвоем, и пересчитывали несколько раз вечерами.
Неделю их искали. Через восемь дней напали на их след. Беглецов привезли в острог, а потом отдали под суд. Все ждали, что вынесет суд.
Присудили А-ву пятьсот палок, Куликову назначили аж полторы тысячи. Коллеру дали две тысячи и отправили куда-то арестантом. А-ва говорил, что он на всё теперь готов. А Куликов по возвращению в острог, вёл себя так, как-будто никогда из него не уходил.
X. Выход из каторги
Все эти последние происшествия произошли в последний год моей каторги. У меня было много знакомых как в остроге, так и за его периметром. Я мог свободно получать книги и писать на родину.
Чем ближе подходил срок каторги, тем я становился терпеливее.
В день освобождения я со всеми попрощался. Прощались со мной по разному, кто-то радовался за меня, кто-то злился.
После того как все ушли на работы, я вышел из острога и больше никогда в него не возвращался. В кузнице мне сняли оковы. И вот она свобода и новая счастливая жизнь.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Записки из Мертвого дома». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Достоевский был арестован по делу петрашевцев и просидел восемь месяцев в Петропавловской крепости. После вынесения обвинительного приговора в течение четырех лет (январь 1850 — февраль 1854, т. е. с двадцати восьми до тридцати двух лет) он отбывал каторжный срок в Омске в качестве политического преступника. Этот его опыт вылился в «Записки из мертвого дома».

Во Введении сказано, что эти записки принадлежат перу Александра Петровича Горянчикова. Некоторые литературоведы идентифицируют Горянчикова с самим Достоевским, но я предпочел бы дистанцироваться от этой точки зрения.

Горянчиков уже умер, автор Введения решил издать его заметки. Скорее всего, такая «история текста» была позаимствована Достоевским у Пушкина («Повести Белкина») и Лермонтова («Герой нашего времени»). Написать «тюремную повесть» было непростым решением для бывшего политкаторжанина Достоевского, ибо цензура в тогдашней России была весьма сильна. Возможно, что «двойное авторство» этого произведения (собственно автор записок и издатель), посвященного почти «непроходимой» сточки зрения цензуры теме, объясняется желанием Достоевского обеспечить себе своеобразное «алиби».

Горянчиков попал в острог («мертвый дом») из-за убийства (от ревности) горячо любимой жены. Возможно, стоит согласиться с советским исследователем творчества Достоевского Л. П. Гроссманом, который предположил, что в Горянчикове можно видеть предтечу Рогожина («Идиот»), который убил свою возлюбленную — Настасью Филипповну. Вместе с тем не стоит забывать, что, несмотря на свою четырехлетнюю каторгу, Достоевский по-прежнему любил описывать «подземельные тайны» и скрываемые человеком несчастья. И Горянчиков, полный мрачных воспоминаний и избегающий людского общества, служит тому подтверждением. Герои будущих произведений Достоевского («Записки из подполья», «Кроткая») будут продолжать эту же самую любимую тему: герой мучает любимую им женщину, страдает от мрачных воспоминаний, живет в одиночестве и пишет не обращенные ни к кому признания.

Тюремный опыт Достоевского

Записки убийцы Горянчикова полностью отражают тюремный опыт Достоевского. В остроге содержалось около ста пятидесяти человек — за исключением нескольких дворян, все остальные были выходцами из простонародья. Для молодого и интеллигентного Достоевского острожная жизнь была, естественно, тяжелым испытанием. Для человека с тонкой нервной системой невозможность остаться одному и принудительная совместная жизнь — уже трудная ноша. И Достоевскому, по его складу характера, требовалось побыть одному, чтобы перевести дыхание.

Кроме того, по отношению к таким, как Достоевский — лишенным дворянского чина людям, выходцы из простонародья испытывали глубокую злобу и презрение. Он писал о том, что на прежних дворян все смотрели взором тяжелым и враждебным. «Ненависть к дворянам превосходит у них все пределы». И в этом враждебном окружении идеи филантропа Достоевского с его проповедью всеобщего братства оказывались неуместны.

Федор Михайлович попытался приспособиться к этой недружелюбной среде. Достоевский сам вызывался на уборку снега, толочь и обжигать алебастр. Он вращал точильный круг токарного станка, что требовало немалых сил, с энтузиазмом таскал кирпичи. Один кирпич весил пять килограммов. Вначале Достоевский поднимал только восемь штук, а потом таскал по двенадцать и даже по пятнадцать. Достоевский писал, что это его радовало — ведь для того, чтобы выжить в этой тяжелейшей жизни, физическая сила требовалась не меньше духовной.

В столичном Петербурге молодой писатель Достоевский вел жизнь беспорядочную, в которой перемешались день и ночь. Его нервы вконец расстроились, он страдал от дурных предчувствий, видений и страха смерти — все это Федор Михайлович использовал в своей писательской работе. Когда он сидел в одиночной камере и подвергался допросам, он боялся, что сойдет с ума. Но однажды его состояние, как это ни странно, вдруг выправилось.

Проходивший по огромной заснеженной равнине санный путь из Петербурга до места ссылки занял двадцать дней. После приезда в Омск Достоевский, проникшийся чувством мощи природы, вставал рано утром, днем работал, ночью спал — таков был навязанный ему силой «правильный» распорядок дня. Достоевский и сам стремился закалиться, и его молодое тело заметно поздоровело. Смена места благотворно подействовала на него в терапевтическом отношении.

При чтении «Записок из мертвого дома» хорошо чувствуешь, что острожная жизнь в Омске не была для Достоевского временем, о котором хочется навсегда позабыть, вытравить его из памяти.

Находясь в заключении, Достоевский не утерял интереса к людям. Ему все время хотелось написать о встреченных им на каторге людях. Наверное, именно поэтому его не сломало насильственное проживание с теми простонародными типами, которые смотрели на него со злобой. Разительный контраст составляет его друг Дуров, который в том же самом остроге превратился в развалину. В остроге содержались действительно самые разные люди. Именно там Достоевский по-настоящему почувствовал, что это такое — «народ». Давайте теперь остановимся на персонажах «Записок из мертвого дома».

Петров

Содержавшийся в особом отделении Петров любил ходить босиком, он был на удивление легок, мал ростом, без всякого чувства внушительности. От природы он был необщителен, без всяких сложностей, словом — «прост». По неведомой причине он привязался к Достоевскому. Во время редкого посещения бани он помогал писателю раздеться и был ему словно «дядька». Товарищей он не заводил и все время пребывал один, когда же случайно встречал Достоевского, вел себя так, как будто они были незнакомы. Когда же на него «находило», вел себя непредсказуемым образом.

Маленький, он даже производил впечатление человека тихого, но арестанты ужасно боялись его. Все знали, что когда на него «находило», он смертельно бледнел и набрасывался на человека — ему было абсолютно все равно, кто это, и он совершенно не думал, что станет с ним самим потом. Поляк М., из образованных, говорил, что Петров «не в полном уме».

Достоевский ощущал ужас, исходящий от этого «простого» человека, но все равно относился к нему со своего рода теплотой. Он замечает, что именно такие люди, как Петров, «вдруг резко и крепко проявляются и обозначаются в минуты какого-нибудь крутого, поголовного действия или переворота и таким образом разом попадают на свою полную деятельность». В народе, говорит писатель, немало людей, схожих с Петровым.

Эти ремарки служат подспорьем для понимания как самого Достоевского, так и для того, какой видел революцию этот политический преступник. Он видел «поголовное действие», во главе которого стоят такие, как Петров.

Сироткин

Единственным из арестантов, у которого сложились товарищеские отношения с Петровым, был Сироткин — юноша с прекрасным лицом. Он имеет странное сходство с Газиным, еще одним персонажем «Записок из мертвого дома». В данном же случае можно догадываться об однополой арестантской любви. Молодой, тихий и кроткий Сироткин — человек странный, в нем нет ни злобы, ни страсти. Когда ему надоело жить, он, не имея на то конкретного повода, стал замышлять самоубийство, а когда оно не удалось, он как-то по инерции убивает своего командира.

Загадочная психология таких людей, как Петров и Сироткин, которые не думают о последствиях, действуют, повинуясь минутному порыву, живут инстинктивно, была, похоже, невнятна даже Достоевскому, несмотря на его феноменальную проницательность. Если бы он не увидел воочию таких людей, то вряд ли бы поверил в существование таких странных особ. Теперь же ему стало понятно, что есть такие люди, которых трудно понять, применяя к ним привычные мерки. Так что Достоевскому удалось приобрести на каторге бесценный писательский опыт.

Кривцов

Надзиратель майор Кривцов был бездарным и необразованным человеком, поднявшимся из низов. Сам он, будучи человеком жестоким, пренебрегал дисциплиной и вел себя как заблагорассудится, издевался над заключенными, пользовался немыслимыми фигурами речи, избивал арестантов. Достоевский имел возможность наблюдать множество таких военных чинов.

Федор Михайлович сумел воочию убедиться на каторге, что мелкие люди, которые претерпевали лишения, которые с младых ногтей подвергались унижениям и оскорблениям, — когда они поднимаются по служебной лестнице и получают власть над людьми, ими овладевает какое-то опьянение и их поведение начинает отличаться экзотическими выходками. Словом, перед нами осуществленная мечта Голядкина из «Двойника».

Это воодушевленное опьянение хорошо видно и по сценам порки. «Подневольные, обязанные палачи» были более жестоки, чем «добровольные».

Не в силах терпеть измывательства Кривцова, арестанты заявляют «претензию». Один из зачинщиков — человек по фамилии Куликов.

Куликов

Достоевский описывает его с явно доброжелательной интонацией. «Он рисовался ужасно, но и дело делал». Из заключенных-дворян к этой «претензии» присоединился только Достоевский. При этом он отмечает, что он присоединился случайно, «совершенно не зная ничего». Осужденный по политическому делу, писатель не мог не знать, чем это грозит. Выстроившиеся в шеренгу арестанты обругали Достоевского, они, как он пишет, «очевидно, не верили, чтоб и я тоже показывал претензию».

И Куликов не позволил «господину» Достоевскому остаться в шеренге. С недовольным видом, словно желая сказать, что он и здесь должен оказывать услугу изнеженному барчуку, Куликов взял Федора Михайловича за руку и вывел из строя. Впоследствии Достоевский вспоминал этот спасительный для него поступок Куликова.

Воронов и другие достойные люди

Трудно забыть и старика-старообрядца Воронова, приговоренного к пожизненной каторге. Этот старик — не вор и не убийца. К счастью, сохранились «Статейные списки об арестантах омской крепости» и другие документальные материалы того времени, когда там находился Достоевский. Из них следует, что Воронов был убежденным старообрядцем, его осудили лишь за то, что он не присутствовал на службе в официальной православной (единоверной) церкви (см.: ПСС. Т. 4. С. 282). Достоевский с юных лет сочувственно интересовался старообрядцами, каторга свела его с одним из них.

Каторжники — люди недобрые и недоверчивые, Достоевский пишет, что недоверие к людям было их общей чертой. Но и они поверили в честность Воронова и стали отдавать ему деньги на хранение.

В ясных глазах старика затаилась глубокая печаль. Когда однажды посреди ночи Достоевский вдруг проснулся, он увидел, как Воронов, вспоминая о своей семье и подавляя плач, молится: «Господи, не оставь меня! Господи, укрепи меня!» Федор Михайлович пишет, что ему стало невыразимо печально.

До этого времени Достоевский жил в своем воображаемом мире, мире болезненном, мире прекрасных мечтаний. Теперь же он впервые столкнулся с реальностью, увидел тяжелую долю других людей.

Помимо Воронова, в омском остроге Достоевский познакомился и со многими другими достойными людьми — не унывающими и непонятно как очутившимися за решеткой. Это и чистый юноша, дагестанский татарин Алей, осужденный за нападение вместе со старшими братьями на армянского купца, и безропотно работавший веселый лезгин Нурра. Был среди арестантов и молодой человек, осужденный за отцеубийство, но впоследствии признанный невиновным.

В «Записках из мертвого дома» почти не слышен голос, обличающий жестокость власти или несправедливость заключения, но, возможно под впечатлением услышанной молитвы осужденного на пожизненный срок Воронова, Достоевский все-таки не смог сдержаться. В конце произведения он восклицает: «И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром. <...> Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно».

Аким Акимыч

В любом обществе есть люди ограниченные и педантичные, в которых до чрезвычайности развито лишь одно желание — желание порядка. И в остроге нашелся такой человек. Это бывший офицер и образцовый арестант Аким Акимыч. Он не в состоянии думать о чем-нибудь отвлеченном, что не имеет отношения к практической жизни. Недоступно ему и такое понятие как «свобода». Когда он замечал хоть какой-то непорядок, он концентрировался только на этом и непременно вмешивался, хотя бы дело и не имело к нему никакого отношения. «Порядок» был его страстью. Он чрезвычайно аккуратно обращался со своей казенной одеждой, страшно не любил любую неряшливость. Аким Акимыч — педант до мозга костей. Достоевский подробно описывает дела и слова этого «засушенного» человека, которому не свойственны никакие отклонения от «нормы», любые проявления свободы. У читателя возникает чувство страха перед болезненно педантичным «образцовым» арестантом.

Газин

Сводя в остроге знакомство с самыми разными людьми, Достоевский оттачивал свой дар видеть очищенную от шелухи суть человека.

Когда заключенных отправляли на работу в город, на месте их уже ожидали бычьи кишки, наполненные водкой. После окончания трудового дня арестант обматывал кишки вокруг себя и, проведя за нос надсмотрщиков, проносил водку в острог. Потом этот «целовальник» продавал разбавленную водку арестантам. Заключенные занимались самым разным «бизнесом», но водка была самым прибыльным. Среди целовальников-арестантов был человек по фамилии Газин. Накопленные деньги он тратил на то, чтобы пару раз в год напиться пьяным. Напившись, он приходил в ярость и хватался за нож. Сам Достоевский тоже чуть не стал его жертвой. Когда Газин напивался, на него набрасывался десяток заключенных поздоровее, и они избивали Газина до потери чувств. Другой бы на его месте умер, но Газину ничего не делалось. Достоевский отмечает, что не видь он все это собственными глазами, он никогда не поверил бы, что существуют люди, подобные Газину.

Аристов

В омском остроге сидели самые разные преступники — грабители, убийцы, мошенники, дезертиры. Однако Достоевский не выражает по отношению к ним ни осуждения, ни ненависти. И даже злодей Орлов, которого и человеком назвать не поворачивается язык, возбуждает в Достоевском не столько ненависть, сколько любопытство.

И только по отношению к бывшему дворянину Аристову Достоевский выражается с неприкрытым гневом. Желая заработать, он получил срок за ложный донос на невинных людей, которые якобы занимались антигосударственной деятельностью. В остроге он сделался тайным осведомителем. Он наблюдал за заключенными, а потом рассказывал об увиденном денщику майора Кривцова, за что и получал его покровительство. С точки зрения той морали, которую исповедовал Достоевский, Аристов должен был казаться отъявленным негодяем. Именно поэтому он и подвергает его безжалостной оценке.

Сушилов

Арестант Сушилов на этапе поменялся именами с человеком, совершившим более тяжкое преступление, чем он сам. За это он получил от него красную рубашку и рубль серебром. Так он очутился в омском остроге. То есть он сидел там под чужим именем. Достоевскому можно верить, поскольку он был знаком с этим человеком, ел с ним из одного котла. В противном случае можно было бы счесть невероятным, что кто-то может с такой легкостью поменять свою судьбу таким образом.

До каторги Достоевский был молодым писателем, который описывал любопытную психологию мелкого петербургского чиновника. На каторге он воочию убедился в том, что жизнь «занятнее», чем писательский вымысел.

Другие герои

Время, проведенное Достоевским в Сибири, не оказалось для него потерянным. Помимо уже представленных здесь характеров, в «Записках из мертвого дома» содержится описание и многих других незабываемых типажей. Это и светлый жизнелюб Исай Фомич, и молчаливый и солидный кучер Роман, и завзятый театрал Баклушин. «У всякого была своя повесть, смутная и тяжелая, как угар от вчерашнего хмеля». Но каждый из них обладает своим особым характером и живет своей жизнью. И многие из этих людей заживут в последующих произведениях Достоевского новой жизнью. Сироткин претворится в Фалалея («Село Степанчиково и его обитатели»), Аристов — в Свидригайлова («Преступление и наказание»), Воронов — в Макара («Подросток»)...

В заключение

В дарованном Достоевскому творческом даре обнаруживается потрясающая способность глубоко проникать во внутренний мир деформированного человека, его болезненное воображение. Никто не учил его изображать психический раскол и мечтания Макара Девушкина и Голядкина, или же страхи Неточки Незвановой. Молодой писатель Иван из «Униженных и оскорбленных» признается, что «один механизм письма чего стоит: он успокоит, расхолодит, расшевелит во мне прежние авторские привычки, образит мои воспоминания и больные мечты в дело, в занятие». Эти же слова могли быть произнесены и самим Достоевским. Можно сказать, что описание внутреннего мира человека было его «занятием».

«Записки из мертвого дома» представляют собой конкретное описание острожной жизни, это серия зарисовок людей с тяжелой судьбой и ярким характером. В таком жанре он не мог (да и необходимости в том не было) проявить себя в качестве человека, преображающего в «занятие» больные мечты и болезненные фантазии. В данном случае кисть Достоевского изображает модель четкими и ясными линиями, с портретным сходством, что делает это произведение нетипичным для творчества Федора Михайловича.

Но талант и характер упразднить все равно нельзя. Пусть это будет и «нетипичное» произведение, но особенности дарования все равно обнаруживают себя. Да, персонажи не подвергаются глубинному писательскому анализу, но все равно ощущается, что они обладают внутренним миром, что в них есть и отсвет внутреннего мира самого Достоевского.

Если бы прекрасный знаток народной жизни Николай Лесков стал бы описывать арестантов, он бы, наверное, описал бы острожную конкретику точнее и полнее, чем это сделал Достоевский. В портретах Федора Михайловича — сколько бы необразованным, тупым и бесчувственным ни был «объект» — по мгновенному блеску в глазах, по какому-то пустяку все равно угадывается сокрытый в нем мир. И этого нельзя ожидать от Лескова.

После возвращения с каторги Достоевский отходит от фактографической описательности, он снова следует за своим природным талантом и возвращается к изображению внутреннего мира человека. Зачатки такого подхода можно увидеть и в героях «Записок из мертвого дома».

Введение

Алек-сандра Петро-вича Горян-чи-кова я встретил в маленьком сибир-ском городке. Родив-шись в России дворя-нином, он стал ссыльно-каторжным второго разряда за убий-ство жены. Отбыв 10 лет каторги, он доживал свой век в городке К. Это был бледный и худой человек лет трид-цати пяти, маленький и тщедушный, нелю-димый и мнительный. Проезжая однажды ночью мимо его окон, я заметил в них свет и решил, что он что-то пишет.

Вернув-шись в городок месяца через три, я узнал, что Алек-сандр Петрович умер. Его хозяйка отдала мне его бумаги. Среди них была тетрадка с описа-нием каторжной жизни покой-ного. Эти записки — «Сцены из Мёрт-вого дома», как он их называл, — пока-за-лись мне любо-пыт-ными. На пробу выбираю несколько глав.

I. Мёртвый дом

Острог стоял у крепост-ного вала. Большой двор был обнесён забором из высоких заост-рённых столбов. В ограде были крепкие ворота, охра-ня-емые часо-выми. Здесь был особенный мир, со своими зако-нами, одеждой, нравами и обычаями.

По сторонам широ-кого внут-рен-него двора тяну-лись две длинные одно-этажные казармы для арестантов. В глубине двора — кухня, погреба, амбары, сараи. В сере-дине двора ровная площадка для поверок и пере-кличек. Между стро-е-ниями и забором оста-ва-лось большое простран-ство, где неко-торые заклю-ченные любили побыть одни.

На ночь нас запи-рали в казарме, длинной и душной комнате, осве-щённой саль-ными свечами. Зимой запи-рали рано, и в казарме часа четыре стоял гам, хохот, руга-тель-ства и звон цепей. Посто-янно в остроге нахо-ди-лось человек 250. Каждая полоса России имела тут своих пред-ста-ви-телей.

Большая часть арестантов — ссыльно-каторжные граж-дан-ского разряда, преступ-ники, лишенные всяких прав, с заклей-мён-ными лицами. Они присы-ла-лись на сроки от 8 до 12 лет, а потом рассы-ла-лись по Сибири на посе-ление. Преступ-ники воен-ного разряда присы-ла-лись на короткие сроки, а потом возвра-ща-лись туда, откуда пришли. Многие из них возвра-ща-лись в острог за повторные преступ-ления. Этот разряд назы-вался «всегдашним». В «особое отде-ление» преступ-ники присы-ла-лись со всей Руси. Они не знали своего срока и рабо-тали больше остальных каторж-ников.

Декабрь-ским вечером я вошёл в этот странный дом. Мне надо было привык-нуть к тому, что я никогда не буду один. О прошлом арестанты гово-рить не любили. Боль-шин-ство умело читать и писать. Разряды разли-ча-лись по разно-цветной одежде и по-разному выбритым головам. Боль-шин-ство каторжан были угрю-мыми, завист-ли-выми, тщеслав-ными, хваст-ли-выми и обид-чи-выми людьми. Больше всего цени-лась способ-ность ничему не удив-ляться.

По казармам велись беско-нечные сплетни и интриги, но против внут-ренних уставов острога никто не смел восста-вать. Бывали харак-теры выда-ю-щиеся, подчи-няв-шиеся с трудом. Прихо-дили в острог люди, которые совер-шали преступ-ления из тщеславия. Такие новички быстро пони-мали, что здесь удив-лять некого, и попа-дали в общий тон особого досто-ин-ства, который был принят в остроге. Руга-тель-ство было возве-дено в науку, которую разви-вали беспре-рывные ссоры. Сильные люди в ссоры не всту-пали, были рассу-ди-тельны и послушны, — это было выгодно.

Каторжную работу нена-ви-дели. Многие в остроге имели своё собственное дело, без кото-рого не смогли бы выжить. Арестантам запре-ща-лось иметь инстру-менты, но началь-ство смот-рело на это сквозь пальцы. Тут встре-ча-лись всевоз-можные ремёсла. Заказы работ добы-ва-лись из города.

Деньги и табак спасали от цинги, а работа спасала от преступ-лений. Несмотря на это, и работа и деньги запре-ща-лись. По ночам произ-во-ди-лись обыски, отби-ра-лось всё запре-щённое, поэтому деньги сразу пропи-ва-лись.

Тот, кто ничего не умел, стано-вился пере-куп-щиком или ростов-щиком. под залог прини-ма-лись даже казённые вещи. Почти у каждого был сундук с замком, но это не спасало от воров-ства. Были и цело-валь-ники, торго-вавшие вином. Бывшие контра-бан-дисты быстро нахо-дили приме-нение своему мастер-ству. Был еще один посто-янный доход, — пода-яние, которое всегда дели-лось поровну.

II. Первые впечат-ления

Вскоре я понял, что тяжесть каторжной работы работы состояла в том, что она — вынуж-денная и беспо-лезная. Зимой казённой работы было мало. Все возвра-ща-лись в острог, где своим ремеслом зани-ма-лась только треть арестантов, остальные сплет-ни-чали, пили и играли в карты.

По утрам в казармах было душно. В каждой казарме был арестант, который назы-вался параш-ником и не ходил на работу. Он должен был мыть нары и полы, выно-сить ночной ушат и прино-сить два ведра свежей воды — для умывания, и для питья.

Пона-чалу на меня смот-рели косо. Бывших дворян в каторге никогда не признают за своих. Особенно доста-ва-лось нам на работе, за то, что у нас было мало сил, и мы не могли им помо-гать. Поль-ских шлях-тичей, которых было человек пять, не любили ещё больше. Русских дворян было четверо. Один — шпион и доносчик, другой — отце-убийца. Третьим был Аким Акимыч, высокий, худо-щавый чудак, честный, наивный и акку-ратный.

Служил он офицером на Кавказе. Один соседний князёк, считав-шийся мирным, напал ночью на его крепость, но неудачно. Аким Акимыч расстрелял этого князька перед своим отрядом. Его приго-во-рили к смертной казни, но смяг-чили приговор и сослали в Сибирь на 12 лет. Арестанты уважали Акима Акимыча за акку-рат-ность и умелость. Не было ремесла, кото-рого бы он не знал.

Дожи-даясь в мастер-ской смены кандалов, я расспросил Акима Акимыча о нашем майоре. Он оказался непо-ря-дочным и злым чело-веком. На арестантов он смотрел как на своих врагов. В остроге его нена-ви-дели, боялись как чумы и даже хотели убить.

Между тем в мастер-скую явились несколько калашниц. До зрелого возраста они прода-вали калачи, которые пекли их матери. Повзрослев, они прода-вали совсем другие услуги. Это было сопря-жено с боль-шими труд-но-стями. Надо было выбрать время, место, назна-чить свидание и подку-пить конвойных. Но всё-таки мне удава-лось иногда быть свиде-телем любовных сцен.

Обедали арестанты посменно. В первый мой обед между арестан-тами зашла речь о каком-то Газине. Поляк, который сидел рядом, рассказал, что Газин торгует вином и пропи-вает зара-бо-танное. Я спросил, почему многие арестанты на меня смотрят косо. Он объяснил, что они злятся на меня за то, что я дворянин, многие из них хотели бы унизить меня, и добавил, что я еще не раз встречу непри-ят-ности и брань.

III. Первые впечат-ления

Арестанты ценили деньги наравне со свободой, но их было трудно сохра-нить. Либо деньги отбирал майор, либо их крали свои. Впослед-ствии мы отда-вали деньги на хранение старику старо-веру, посту-пив-шему к нам из старо-ду-бов-ских слобод.

Это был маленький, седенький старичок лег шести-де-сяти, спокойный и тихий, с ясными, свет-лыми глазами в окру-жении мелких лучи-стых морщинок. Старик, вместе с другими фана-ти-ками, поджог едино-вер-че-скую церковь. Как один из зачин-щиков он был сослан на каторгу. Старик был зажи-точным меща-нином, дома оставил семью, но с твёр-до-стью пошёл в ссылку, считая её «мукою за веру». Арестанты уважали его и были уверены, что старик не может украсть.

В остроге было тоск-ливо. Арестантов тянуло заку-тить на весь капитал, чтобы забыть свою тоску. Иногда человек работал по нескольку месяцев только для того, чтоб в один день спустить весь зара-боток. Многие из них любили заво-дить себе яркие обновки и ходить в празд-ники по казармам.

Торговля вином было делом риско-ванным, но выгодным. В первый раз цело-вальник сам проносил в острог вино и выгодно его продавал. После второго и третьего раза он осно-вывал насто-ящую торговлю и заводил агентов и помощ-ников, которые риско-вали вместо него. Аген-тами обычно стано-ви-лись промо-тав-шиеся гуляки.

В первые дни моего заклю-чения я заин-те-ре-со-вался молодым арестантом по имени Сироткин. Ему было не более 23-х лет. Он считался одним из самых опасных военных преступ-ников. В острог он попал за то, что убил своего ротного коман-дира, который всегда был им недо-волен. Сироткин дружил с Газиным.

Газин был татарин, очень сильный, высокий и мощный, с непро-пор-цио-нально огромной головой. В остроге гово-рили, что он беглый военный из Нерчинска, в Сибирь был сослан не раз, и наконец попал в особое отде-ление. В остроге он вел себя благо-ра-зумно, ни с кем не ссорился и был необ-щи-телен. Было заметно, что он неглуп и хитёр.

Всё звер-ство натуры Газина прояв-ля-лось, когда он напи-вался. Он приходил в страшную ярость, хватал нож и бросался на людей. Арестанты нашли способ справ-ляться с ним. Человек десять броса-лись на него и начи-нали бить, пока он не терял сознания. Потом его заво-ра-чи-вали в полу-шубок и отно-сили на нары. Наутро он вставал здоровый и выходил на работу.

Ввалив-шись в кухню, Газин стал приди-раться ко мне и моему това-рищу. Видя, что мы решили молчать, он задрожал от бешен-ства, схватил тяжёлый лоток для хлеба и замах-нулся. Несмотря на то, что убий-ство грозило непри-ят-но-стями всему острогу, все притихли и выжи-дали — до такой степени была сильна в них нена-висть к дворянам. Только он хотел опустить лоток, кто-то крикнул, что украли его вино, и он бросился из кухни.

Весь вечер меня зани-мала мысль о нера-вен-стве нака-зания за одни и те же преступ-ления. Иногда преступ-ления нельзя срав-ни-вать. Например, один зарезал чело-века просто так, а другой убил, защищая честь невесты, сестры, дочери. Ещё одно различие — в нака-занных людях. Человек обра-зо-ванный, с развитой сове-стью, сам себя осудит за свое преступ-ление. Другой даже не думает о совер-шённом им убий-стве и считает себя правым. Бывают и такие, которые совер-шают преступ-ления, чтоб попасть в каторгу и изба-виться от тяжёлой жизни на воле.

IV. Первые впечат-ления

После последней поверки из началь-ства в казарме оста-ва-лись инвалид, наблю-да-ющий за порядком, и старший из арестантов, назна-ча-емый плац-майором за хорошее пове-дение. В нашей казарме старшим оказался Аким Акимыч. На инва-лида арестанты не обра-щали внимания.

Каторжное началь-ство всегда отно-си-лось к арестантам с опаской. Арестанты созна-вали, что их боятся, и это прида-вало им куражу. Самый лучший начальник для арестантов тот, кто их не боится, а самим арестантам приятно такое доверие.

Вечером наша казарма приняла домашний вид. Кучка гуляк засела вокруг коврика за карты. В каждой казарме был арестант, который сдавал напрокат коврик, свечу и заса-ленные карты. Всё это назы-ва-лось «майдан». Прислужник при майдане стоял на карауле всю ночь и преду-пре-ждал о появ-лении плац-майора или кара-ульных.

Моё место было на нарах у двери. Рядом со мной поме-щался Аким Акимыч. Слева разме-ща-лась кучка кавказ-ских горцев, осуж-дённых за грабежи: трое даге-стан-ских татар, два лезгина и один чеченец. Даге-стан-ские татары были родными братьями. Самому млад-шему, Алею, краси-вому парню с боль-шими чёрными глазами, было около 22-х лет. На каторгу они попали за то, что огра-били и заре-зали армян-ского купца. Братья очень любили Алея. Несмотря на внешнюю мягкость, у Алея был сильный характер. Он был спра-ведлив, умён и скромен, избегал ссор, хотя умел за себя постоять. За несколько месяцев я научил его гово-рить по-русски. Алей освоил несколько ремёсел, и братья горди-лись им. С помощью Нового завета я научил его читать и писать по-русски, чем заслужил благо-дар-ность его братьев.

Поляки на каторге состав-ляли отдельную семью. Неко-торые из них были обра-зо-ванные. Обра-зо-ванный человек в каторге должен привык-нуть к чужой для него среде. Часто одина-ковое для всех нака-зание стано-вится для него вдеся-теро мучи-тельней.

Из всех каторжных поляки любили только еврея Исайя Фомича, похо-жего на общи-пан-ного цыпленка чело-века лет 50-ти, малень-кого и слабого. Пришёл он по обви-нению в убий-стве. В каторге жить ему было легко. Будучи ювелиром, он был завален работой из города.

Ещё в нашей казарме было четыре старо-об-рядца; несколько мало-россов; моло-денький каторжный лет 23-х, убивший восемь человек; кучка фаль-ши-во-мо-нет-чиков и несколько мрачных лично-стей. Все это мельк-нуло передо мной в первый вечер моей новой жизни среди дыма и копоти, при звоне кандалов, среди проклятий и бесстыд-ного хохота.

V. Первый месяц

Через три дня я вышел на работу. В то время среди враж-дебных лиц я не мог разгля-деть ни одного добро-же-ла-тель-ного. Привет-ливей всех был со мной Аким Акимыч. Рядом со мной был ещё один человек, кото-рого я хорошо узнал только через много лет. Это был арестант Сушилов, который мне прислу-живал. У меня был и другой прислужник, Осип, один из четырех поваров, выбранных арестан-тами. Повара не ходили на работу, и в любой момент могли отка-заться от этой долж-ности. Осипа выби-рали несколько лет подряд. Он был человек честный и кроткий, хотя и пришел за контра-банду. Вместе с другими пова-рами он торговал вином.

Осип готовил мне еду. Сушилов сам стал мне стирать, бегать по разным пору-че-ниям и чинить мою одежду. Он не мог не служить кому-нибудь. Сушилов был человек жалкий, безот-ветный и забитый от природы. Разговор давался ему с большим трудом. Он был сред-него роста и неопре-де-лённой внеш-ности.

Арестанты посме-и-ва-лись над Суши-ловым потому, что он сменился по дороге в Сибирь. Смениться — значит поме-няться с кем-нибудь именем и участью. Обычно это делают арестанты, имеющие большой срок каторги. Они находят таких недотёп, как Сушилов, и обма-ны-вают их.

Я смотрел на каторгу с жадным внима-нием, меня пора-жали такие явления, как встреча с арестантом А-вым. Он был из дворян и доносил нашему плац-майору обо всём, что дела-ется в остроге. Поссо-рив-шись с родными, А-ов покинул Москву и прибыл в Петер-бург. Чтоб добыть денег, он пошёл на подлый донос. Его обли-чили и сослали в Сибирь на десять лет. Каторга развя-зала ему руки. Ради удовле-тво-рения своих звер-ских инстинктов он был готов на всё. Это было чудо-вище, хитрое, умное, красивое и обра-зо-ванное.

VI. Первый месяц

В пере-плете Еван-гелия у меня было спря-тано несколько рублей. Эту книгу с день-гами пода-рили мне в Тобольске другие ссыльные. Есть в Сибири люди, которые беско-рыстно помо-гают ссыльным. В городе, где нахо-дился наш острог, жила вдова, Настасья Ивановна. Многого она сделать не могла из-за бедности, но мы чувство-вали, что там, за острогом, у нас есть друг.

В эти первые дни я думал о том, как поставлю себя в остроге. Я решил посту-пать, как велит совесть. На четвёртый день меня отпра-вили разби-рать старые казённые барки. Этот старый мате-риал ничего не стоил, и арестанты посы-ла-лись для того, чтобы не сидеть сложа руки, что и сами арестанты хорошо пони-мали.

За работу приня-лись вяло, нехотя, неумело. Через час пришел кондуктор и объявил урок, выполнив который можно будет идти домой. Арестанты быстро приня-лись за дело, и пошли домой усталые, но довольные, хоть и выиг-рали всего каких-то полчаса.

Я везде мешал, меня чуть ли не с бранью отго-няли прочь. Когда же я отошел в сторонку, тотчас закри-чали, что я плохой работник. Они были рады поиз-де-ваться над бывшим дворян-чиком. Несмотря на это, я решил держать себя как можно проще и неза-ви-симее, не боясь их угроз и нена-висти.

По их поня-тиям, я должен был вести себя как дворянин-бело-ручка. Они ругали бы меня за это, но уважали бы про себя. Такая роль была не для меня; я пообещал себе не прини-жать перед ними ни моего обра-зо-вания, ни образа мыслей. Если бы я стал подли-зы-ваться и фами-льяр-ни-чать с ними, они поду-мали бы, что я делаю это из страха, и с презре-нием обошлись бы со мной. Но и замы-каться перед ними мне не хоте-лось.

Вечером я скитался один за казар-мами и вдруг увидал Шарика, нашу острожную собаку, довольно большую, черную с белыми пятнами, с умными глазами и пуши-стым хвостом. Я погладил её и дал ей хлеба. Теперь, возвра-щаясь с работы, я спешил за казармы с визжащим от радости Шариком, обхва-тывал его голову, и сладко-горькое чувство щемило мне сердце.

VII. Новые знаком-ства. Петров

Я стал привы-кать. Я уже не слонялся по острогу как поте-рянный, любо-пытные взгляды каторжан не оста-нав-ли-ва-лись на мне так часто. Меня пора-жало легко-мыслие каторж-ников. Свободный человек наде-ется, но он живёт, действует. Надежда заклю-чён-ного — совсем другого рода. Даже страшные преступ-ники, прико-ванные к стене цепью, мечтают прой-тись по двору острога.

За любовь к работе каторж-ники насме-ха-лись надо мной, но я знал, что работа меня спасёт, и не обращал на них внимания. Инже-нерное началь-ство облег-чало работу дворянам, как людям слабым и неумелым. Обжи-гать и толочь алебастр назна-чали чело-века три-четыре во главе с мастером Алма-зовым, суровым, смуглым и сухо-щавым чело-веком в летах, необ-щи-тельным и брюзг-ливым. Другая работа, на которую меня посы-лали, — вертеть точильное колесо в мастер-ской. Если выта-чи-вали что-нибудь большое, мне в помощь посы-лали ещё одного дворя-нина. Эта работа в продол-жение нескольких лет оста-ва-лась за нами.

Посте-пенно стал расши-ряться круг моих знакомств. Первым стал посе-щать меня арестант Петров. Он жил в особом отде-лении, в самой отда-лённой от меня казарме. Петров был невы-со-кого роста, креп-кого сложения, с приятным широ-ко-скулым лицом и смелым взглядом. Ему было лет 40. Говорил он со мной непри-нуж-дённо, держал себя поря-дочно и дели-катно. Такие отно-шения продол-жа-лись между нами несколько лет и никогда не стано-ви-лись ближе.

Петров был самым реши-тельным и бесстрашным из всех каторж-ников. Его страсти, как горячие угли, были посы-паны золою и тихо тлели. Он ссорился редко, но ни с кем не был дружен. Его всё инте-ре-со-вало, но он ко всему оста-вался равно-душен и слонялся по острогу без дела. Такие люди резко прояв-ляют себя в крити-че-ские минуты. Они не зачин-щики дела, но главные его испол-ни-тели. Они первые пере-ска-ки-вают через главное препят-ствие, все броса-ются за ними и слепо идут до последней черты, где и кладут свои головы.

VIII. Реши-тельные люди. Лучка

Реши-тельных людей в каторге было мало. Сначала я сторо-нился этих людей, но потом изменил свои взгляды даже на самых страшных убийц. О неко-торых преступ-ле-ниях трудно было соста-вить мнение, так много было в них стран-ного.

Арестанты любили похва-литься своими «подви-гами». Однажды я услышал рассказ о том, как арестант Лука Кузьмич для своего удоволь-ствия убил одного майора. Этот Лука Кузьмич был маленький, тоненький, моло-денький арестантик из хохлов. Он был хвастлив, заносчив, само-любив, каторж-ники его не уважали и назы-вали Лучкой.

Свою историю Лучка расска-зывал тупому и огра-ни-чен-ному, но доброму парню, соседу по нарам, арестанту Кобы-лину. Лучка расска-зывал громко: ему хоте-лось, чтобы все его слышали. Это случи-лось во время пере-сылки. С ним сидело человек 12 хохлов, высоких, здоровых, но смирных. Еда плохая, да майор ими вертит, как его милости угодно. Взбу-до-ражил Лучка хохлов, потре-бо-вали майора, а сам еще с утра у соседа нож взял. Вбежал майор, пьяный, кричит. «Я царь, я и бог!» Лучка подо-брался поближе, да и воткнул ему нож в живот.

К несча-стью, такие выра-жения, как: «Я царь, я и бог», употреб-ля-лись многими офице-рами, особенно теми, кто вышел из нижних чинов. Перед началь-ством они подо-бо-страстны, но для подчи-нённых они стано-вятся неогра-ни-чен-ными пове-ли-те-лями. Это очень раздра-жает арестантов. Каждый арестант, как бы он ни был унижен, требует уважения к себе. Я видел, какое действие благо-родные и добрые офицеры произ-во-дили на этих униженных. Они, как дети, начи-нали любить.

За убий-ство офицера Лучке дали 105 плетей. Хоть Лучка и убил шесть человек, но в остроге его никто не боялся, хотя в душе он мечтал прослыть страшным чело-веком.

IX. Исай Фомич. Баня. Рассказ Баклу-шина

Дня за четыре до Рожде-ства нас повели в баню. Больше всех радо-вался Исай Фомич Бумштейн. Каза-лось, он совсем не жалел, что попал на каторгу. Он делал только ювелирную работу и жил богато. Город-ские евреи покро-ви-тель-ство-вали ему. По субботам он ходил под конвоем в город-скую сина-гогу и ожидал окон-чания своего двена-дца-ти-лет-него срока, чтобы жениться. В нем была смесь наив-ности, глупости, хитрости, дерзости, просто-душия, робости, хваст-ли-вости и нахаль-ства. Исай Фомич служил всем для развле-чения. Он понимал это и гордился своим значе-нием.

В городе были только две публичные бани. Первая была платная, другая — ветхая, грязная и тесная. В эту баню нас и повели. Арестанты радо-ва-лись тому, что выйдут из крепости. В бане нас разде-лили на две смены, но, несмотря на это, было тесно. Петров помог мне раздеться, — из-за кандалов это было трудным делом. Арестантам выда-ва-лось по малень-кому кусочку казён-ного мыла, но тут же, в пред-бан-нике, кроме мыла, можно было купить сбитень, калачи и горячую воду.

Баня была похожа на ад. В маленькую комнату наби-лось человек сто. Петров купил место на лавке у какого-то чело-века, который тотчас же юркнул под лавку, где было темно, грязно и всё было занято. Всё это орало и гого-тало под звон цепей, воло-чив-шихся по полу. Грязь лилась со всех сторон. Баклушин подносил горячую воду, а Петров вымыл меня с такими цере-мо-ниями, точно я был фарфо-ровый. Когда мы пришли домой, я угостил его косушкой. Баклу-шина я позвал к себе на чай.

Баклу-шина все любили. Это был высокий парень, лет 30-ти, с молод-це-ватым и просто-душным лицом. Он был полон огня и жизни. Позна-ко-мив-шись со мной, Баклушин рассказал, что он из канто-ни-стов, служил в пионерах и был любим неко-то-рыми высо-кими лицами. Он даже книжки читал. Придя ко мне на чай, он объявил мне, что скоро состо-ится теат-ральное пред-став-ление, которое арестанты устра-и-вали в остроге по празд-никам. Баклушин был одним из главных зачин-щиков театра.

Баклушин рассказал мне, что служил унтер-офицером в гарни-зонном бата-льоне. Там он влюбился в немку, прачку Луизу, которая жила с тёткой, и надумал на ней жениться. Изъявил желание жениться на Луизе и её дальний родственник, немо-лодой и богатый часовщик, немец Шульц. Луиза не была против этого брака. Через несколько дней стало известно, что Шульц заставил Луизу поклясться не встре-чаться с Баклу-шиным, что немец держит их с тёткой в чёрном теле, и что тётка встре-тится с Шульцем в воскре-сенье в его мага-зине, чтобы окон-ча-тельно обо всём дого-во-риться. В воскре-сенье Баклушин взял пистолет, пошёл в магазин и застрелил Шульца. Две недели после этого он был счастлив с Луизой, а потом его аресто-вали.

X. Праздник Рожде-ства Христова

Наконец наступил праздник, от кото-рого все чего-то ожидали. К вечеру инва-лиды, ходившие на базар, принесли много всякой провизии. Даже самые береж-ливые арестанты хотели достойно отме-тить Рожде-ство. В этот день арестантов не посы-лали на работы, таких дней было три в году.

У Акима Акимыча не было семейных воспо-ми-наний — он вырос сиротой в чужом доме и с пятна-дцати лет пошёл на тяжёлую службу. Не был он и особенно рели-ги-озен, поэтому гото-вился встре-тить Рожде-ство не с тоск-ли-выми воспо-ми-на-ниями, а с тихим благо-нра-вием. Он не любил заду-мы-ваться и жил по уста-нов-ленным навсегда правилам. Только один раз в жизни он попро-бовал пожить своим умом — и попал на каторгу. Он вывел из этого правило — никогда не рассуж-дать.

В военной казарме, где нары стояли только вдоль стен, священник провёл рожде-ствен-скую службу и освятил все казармы. Сразу после этого прие-хали плац-майор и комен-дант, кото-рого у нас любили и даже уважали. Они обошли все казармы и всех поздра-вили.

Посте-пенно народ разгу-ли-вался, но трезвых оста-ва-лось гораздо больше, и было кому присмот-реть за пьяными. Газин был трезв. Он наме-ре-вался гулять в конце празд-ника, собрав все денежки из арестант-ских карманов. По казармам разда-ва-лись песни. Многие расха-жи-вали с собствен-ными бала-лай-ками, в особом отде-лении обра-зо-вался даже хор человек из восьми.

Между тем начи-на-лись сумерки. Среди пьян-ства прогля-ды-вали грусть и тоска. Народ хотел весело провести великий праздник, — и какой тяжёлый и грустный был этот день почти для каждого. В казармах стано-ви-лось невы-но-симо и омер-зи-тельно. Мне было грустно и жалко их всех.

XI. Пред-став-ление

На третий день празд-ника состо-я-лось пред-став-ление в нашем театре. Нам было неиз-вестно, знал ли о театре наш плац-майор. Такому чело-веку, как плац-майор, надо было обяза-тельно что-нибудь отнять, кого-нибудь лишить права. Старший унтер-офицер не проти-во-речил арестантам, взяв с них слово, что все будет тихо. Афишу написал Баклушин для господ офицеров и благо-родных посе-ти-телей, удосто-ивших наш театр своим посе-ще-нием.

Первая пьеса назы-ва-лась «Филатка и Мирошка сопер-ники», в которой Баклушин играл Филатку, а Сироткин — Филат-кину невесту. Вторая пьеса назы-ва-лась «Кедрил-обжора». В заклю-чение пред-став-ля-лась «панто-мима под музыку».

Театр устроили в военной казарме. Поло-вина комнаты была отдана зрителям, на другой поло-вине была сцена. Занавес, натя-нутый поперек казармы, был расписан масляной краской и сшит из холста. Перед зана-весом стояли две скамейки и несколько стульев для офицеров и посто-ронних посе-ти-телей, которые не пере-во-ди-лись в течение всего празд-ника. Позади скамеек стояли арестанты, и теснота там была неве-ро-ятная.

Толпа зрителей, сдав-ленная со всех сторон, с блажен-ством на лице ожидала начала пред-став-ления. Отблеск детской радости сиял на клей-мёных лицах. Арестанты были в восторге. Им позво-лили пове-се-литься, забыть о кандалах и долгих годах заклю-чения.

Часть вторая

I. Госпи-таль

После празд-ников я заболел и отпра-вился в наш военный госпи-таль, в главном корпусе кото-рого распо-ла-га-лись 2 арестант-ские палаты. Заболевшие арестанты объяв-ляли о своей болезни унтер-офицеру. Их запи-сы-вали в книгу и отсы-лали с конвойным в бата-льонный лазарет, где действи-тельно больных доктор запи-сывал в госпи-таль.

Назна-че-нием лекарств и распре-де-ле-нием порций зани-мался орди-натор, который заве-довал арестант-скими пала-тами. Нас одели в госпи-тальное бельё, я прошёл по чистому кори-дору и очутился в длинной, узкой комнате, где стояли 22 дере-вянные кровати.

Тяже-ло-больных было немного. Справа от меня лежал фаль-ши-во-мо-нетчик, бывший писарь, неза-конный сын отстав-ного капи-тана. Это был коре-на-стый парень лет 28-ми, неглупый, развязный, уверенный в своей неви-нов-ности. Он подробно рассказал мне о порядках в госпи-тале.

Вслед за ним ко мне подошел больной из испра-ви-тельной роты. Это был уже седой солдат по имени Чекунов. Он стал прислу-жи-вать мне, чем вызвал несколько ядовитых насмешек у чахо-точ-ного боль-ного по фамилии Устьянцев, который, испу-гав-шись нака-зания, выпил кружку вина, насто-ян-ного на табаке, и отра-вился. Я почув-ствовал, что его злость направ-лена скорее на меня, чем на Чеку-нова.

Здесь были собраны все болезни, даже вене-ри-че-ские. Было и несколько, пришедших просто «отдох-нуть». Доктора пускали их из состра-дания. Внешне палата была отно-си-тельно чистой, но внут-ренней чистотой у нас не щего-ляли. Больные привыкли к этому и даже считали, что так и надо. Нака-занных шпиц-ру-те-нами встре-чали у нас очень серьезно и молча ухажи-вали за несчаст-ными. Фельд-шера знали, что сдают битого в опытные руки.

После вечер-него посе-щения доктора палату запи-рали, внеся в неё ночной ушат. Ночью арестантов из палат не выпус-кали. Эта беспо-лезная жесто-кость объяс-ня-лась тем, что арестант выйдет ночью в сортир и убежит, несмотря на то, что там окно с железной решеткой, а до сортира арестанта сопро-вож-дает воору-жённый часовой. Да и куда бежать зимой в боль-ничной одежде. От кандалов каторж-ника не избав-ляет никакая болезнь. Для больных кандалы слишком тяжелы, и эта тяжесть усугуб-ляет их стра-дания.

II. Продол-жение

Доктора обхо-дили палаты утром. Перед ними посещал палату наш орди-натор, молодой, но знающий лекарь. Много лекарей на Руси поль-зу-ются любовью и уваже-нием простого народа, несмотря на всеобщее недо-верие к меди-цине. Когда орди-натор замечал, что арестант пришел отдох-нуть от работы, он запи-сывал ему несу-ще-ству-ющую болезнь и оставлял лежать. Старший доктор был гораздо суровее орди-на-тора, и за это его у нас уважали.

Неко-торые больные проси-лись на выписку с не зажившей от первых палок спиной, чтобы поскорее выйти из-под суда. Вынести нака-зание неко-торым помо-гала привычка. Арестанты с необык-но-венным добро-ду-шием расска-зы-вали о том, как их били, и о тех, кто их бил.

Однако не все рассказы были хлад-но-кровны и равно-душны. Про пору-чика Жере-бят-ни-кова расска-зы-вали с него-до-ва-нием. Это был человек лет 30-ти, высокий, жирный, с румя-ными щеками, белыми зубами и раска-ти-стым смехом. Он любил сечь и нака-зы-вать палками. Поручик был утон-чённым гурманом в испол-ни-тельном деле: он изоб-ретал разные проти-во-есте-ственные вещи, чтоб приятно поще-ко-тать свою заплывшую жиром душу.

О пору-чике Смека-лове, который был коман-диром при нашем остроге, вспо-ми-нали с радо-стью и насла-жде-нием. Русский народ готов забыть любые муки за одно ласковое слово, но поручик Смекалов приобрел особенную популяр-ность. Был он человек простой, даже по-своему добрый и его у нас призна-вали за своего.

III. Продол-жение

В госпи-тале я получил наглядное пред-став-ление обо всех видах нака-заний. В наши палаты своди-лись все нака-занные шпиц-ру-те-нами. Мне хоте-лось знать все степени приго-воров, я старался пред-ста-вить психо-ло-ги-че-ское состо-яние идущих на казнь.

Если назна-ченное число ударов арестант не выдер-живал, то по приго-вору лекаря ему делили это число на несколько частей. Саму казнь арестанты пере-но-сили муже-ственно. Я заметил, что розги в большом коли-че-стве — самое тяжелое нака-зание. С пятисот розог можно засечь чело-века до смерти, а пятьсот палок можно пере-нести без опас-ности для жизни.

Свой-ства палача есть почти в каждом чело-веке, но разви-ва-ются они нерав-но-мерно. Палачи бывают двух видов: добро-вольные и подне-вольные. К подне-воль-ному палачу народ испы-ты-вает безот-чётный, мисти-че-ский страх.

Подне-вольный палач — это ссыльный арестант, посту-пивший в ученики к другому палачу и остав-ленный навсегда при остроге, где он имеет своё хозяй-ство и нахо-дится под охраной. У палачей есть деньги, они хорошо пита-ются, пьют вино. Слабо нака-зать палач не может; но за взятку он обещает жертве, что не прибьёт ее очень больно. Если на его пред-ло-жение не согла-ша-ются, он нака-зы-вает варварски.

Лежать в госпи-тале было скучно. Приход новичка всегда произ-водил ожив-ление. Радо-ва-лись даже сума-сшедшим, которых приво-дили на испы-тание. Подсу-димые прики-ды-ва-лись сума-сшед-шими, чтобы изба-виться от нака-зания. Неко-торые из них, поку-ро-лесив два-три дня, утихали и проси-лись на выписку. Насто-ящие сума-сшедшие были нака-за-нием для всей палаты.

Тяже-ло-больные любили лечиться. Крово-пус-кания прини-ма-лись с удоволь-ствием. Наши банки были особого рода. Машинку, которой рассе-ка-ется кожа, фельдшер потерял или испортил, и вынужден был делать 12 надрезов для каждой банки ланцетом.

Самое грустное время насту-пало поздним вечером. Стано-ви-лось душно, вспо-ми-на-лись яркие картины прошлой жизни. Однажды ночью я услышал рассказ, который пока-зался мне горя-чечным сном.

IV. Акулькин муж

Поздней ночью я проснулся и услышал, как непо-да-леку от меня двое шепта-лись между собой. Рассказчик Шишков был еще молодой, лет 30-ти, граж-дан-ский арестант, пустой, взбал-мошный и трусо-ватый человек неболь-шого роста, худо-щавый, с беспо-кой-ными или тупо задум-чи-выми глазами.

Речь шла об отце жены Шишкова, Анку-диме Трофи-мыче. Это был богатый и уважа-емый старик 70-ти лет, имел торги и большую заимку, держал троих работ-ников. Анкудим Трофимыч был женат второй раз, имел двух сыновей и старшую дочь Акулину. Её любов-ником считался друг Шишкова Филька Морозов. У Фильки в ту пору умерли роди-тели, и он соби-рался прогу-лять наслед-ство и податься в солдаты. Жениться на Акульке он не желал. Шишков тогда тоже похо-ронил отца, а его мать рабо-тала на Анку-дима — пекла пряники на продажу.

Однажды Филька подбил Шишкова выма-зать Акульке ворота дёгтем — не хотел Филька, чтобы она вышла замуж за старого богача, который к ней посва-тался. Тот услыхал, что про Акульку слухи пошли, — и на попятный. Мать надо-умила Шишкова жениться на Акульке — замуж теперь её никто не брал, а приданое за ней хорошее давали.

До самой свадьбы Шишков без просыпу пьян-ствовал. Филька Морозов грозился ему все ребра сломать, а с женой его спать каждую ночь. Анкудим на свадьбе слёзы лил, знал, что на муки дочь отдаёт. А Шишков ещё до венца плеть с собой припас, и решил нате-шиться над Акулькой, чтобы знала, как бесчестным обманом замуж выхо-дить.

После свадьбы оста-вили их с Акулькой в клети. Она сидит белая, ни кровинки в лице от страха. Шишков плеть приго-товил и у постели положил, а Акулька невинной оказа-лась. Стал он перед ней тогда на колени, прощения попросил, и поклялся отомстить Фильке Моро-зову за позор.

Неко-торое время спустя Филька пред-ложил Шишкову продать ему жену. Чтобы заста-вить Шишкова, Филька пустил слух, что тот не спит с женой, потому что вечно пьян, а жена в это время других прини-мает. Обидно было Шишкову, и стал он с тех пор жену бить с утра до вечера. Старик Анкудим всту-питься приходил, а потом отсту-пился. Матери Шишков вмеши-ваться не позволял, убить грозился.

Филька тем временем совсем спился и пошёл в наём-ники к меща-нину, за стар-шего сына. Жил Филька у меща-нина в своё удоволь-ствие, пил, с дочерьми его спал, хозяина за бороду таскал. Мещанин терпел — Филька должен был за его стар-шего сына в солдаты идти. Когда везли Фильку в солдаты сдавать, увидел он по дороге Акульку, оста-но-вился, покло-нился ей в землю и прощения попросил за подлость свою. Акулька его простила, а после сказала Шишкову, что теперь больше смерти Фильку любит.

Решил Шишков Акульку убить. На заре запряг телегу, поехал с женой в лес, на глухую заимку и там пере-резал ей горло ножом. Напал после этого на Шишкова страх, бросил он и жену, и лошадь, а сам домой к себе по задам забежал, да в баню забился. Вечером нашли мёртвую Акульку и Шишкова в бане отыс-кали. И вот уже четвёртый год он на каторге.

V. Летняя пора

Прибли-жа-лась Пасха. Начи-на-лись летние работы. Насту-па-ющая весна волно-вала зако-ван-ного чело-века, рождала в нём желания и тоску. В это время по всей России начи-на-лось бродя-же-ство. Жизнь по лесам, вольная и полная приклю-чений, имела таин-ственную прелесть для тех, кто испытал её.

Реша-ется бежать один арестант из ста, остальные девя-носто девять только мечтают об этом. Гораздо чаще сбегают подсу-димые и осуж-дённые на долгие сроки. Отбыв два-три года каторги, арестант пред-по-чи-тает закон-чить свой срок и выйти на посе-ление, чем решиться на риск и гибель в случае неудачи. Все эти бегуны к осени сами явля-ются в остроги зимо-вать, надеясь опять бежать летом.

Беспо-кой-ство и тоска моя росли с каждым днём. Нена-висть, которую я, дворянин, возбуждал в арестантах, отрав-ляла мою жизнь. На Пасху от началь-ства нам доста-лось по одному яйцу и по ломтю пшенич-ного хлеба. Все было точь-в-точь как на Рожде-ство, только теперь можно было гулять и греться на солнышке.

Летние работы оказа-лись гораздо тяжелее зимних. Арестанты строили, копали землю, клали кирпичи, зани-ма-лись слесарной, столярной или малярной работой. Я или ходил в мастер-скую, или на алебастр, или был поднос-чиком кирпичей. От работы я стано-вился сильнее. Физи-че-ская сила в каторге необ-хо-дима, а я хотел жить и после острога.

По вечерам арестанты толпами ходили по двору, обсуждая самые нелепые слухи. Стало известно, что из Петер-бурга едет важный генерал реви-зо-вать всю Сибирь. В это время случи-лось в остроге одно проис-ше-ствие, которое не взвол-но-вало майора, а доста-вило ему удоволь-ствие. Один арестант в драке ткнул другого шилом в грудь.

Арестанта, совер-шив-шего преступ-ление, звали Ломов. Постра-давший, Гаврилка, был из зако-ре-нелых бродяг. Ломов был из зажи-точных крестьян К-ского уезда. Все Ломовы жили семьёй, и, кроме законных дел, зани-ма-лись ростов-щи-че-ством, укры-ва-тель-ством бродяг и краде-ного имуще-ства. Вскоре Ломовы решили, что на них нет управы, и стали всё сильнее риско-вать в разных безза-конных пред-при-я-тиях. Неда-леко от деревни у них был большой хутор, где жило человек шесть разбой-ников-киргизов. Однажды ночью их всех пере-ре-зали. Ломовы были обви-нены в убий-стве своих работ-ников. Во время след-ствия и суда все состо-яние их пошло прахом, а дядя и племянник Ломовы попали на нашу каторгу.

Вскоре в остроге объявился Гаврилка, плут и бродяга, который брал вину в смерти киргизов на себя. Ломовы знали, что Гаврилка преступник, но с ним не ссори-лись. И вдруг дядя Ломов пырнул Гаврилку шилом из-за девки. Ломовы жили в остроге бога-чами, за что майор их нена-видел. Ломова судили, хотя рана оказа-лась цара-пиной. Преступ-нику доба-вили срок и провели сквозь тысячу. Майор был доволен.

На второй день по прибытии в город ревизор приехал к нам в острог. Он вошел сурово и вели-чаво, за ним ввали-лась большая свита. Молча обошел генерал казармы, заглянул на кухню, попро-бовал щей. Ему указали на меня: дескать, из дворян. Генерал кивнул головой, и минуты через две вышел из острога. Арестанты были ослеп-лены, озада-чены, и оста-лись в недо-умении.

VI. Каторжные животные

Покупка Гнедка развлекла арестантов гораздо больше высо-кого посе-щения. В остроге пола-га-лась лошадь для хозяй-ственных нужд. В одно прекрасное утро она издохла. Майор приказал немед-ленно купить новую лошадь. Покупку пору-чили самим арестантам, среди которых были насто-ящие знатоки. Это была моло-денькая, красивая и крепкая лошадка. Скоро он стал любимцем всего острога.

Арестанты любили животных, но в остроге не позво-ля-лось разво-дить много домашней скотины и птицы. Кроме Шарика в остроге жили ещё две собаки: Белка и Куль-тяпка, которую я принёс с работы ещё щенком.

Гуси у нас заве-лись случайно. Они забав-ляли арестантов и даже стали известны в городе. Всем выводком гуси ходили вместе с арестан-тами на работу. Примы-кали они всегда к самой большой партии и на работах паслись непо-да-лёку. Когда партия двига-лась обратно в острог, подни-ма-лись и они. Но, несмотря на предан-ность, их всех прика-зали заре-зать.

Козёл Васька появился в остроге маленьким, беленьким козлёнком и стал общим любимцем. Из Васьки вырос большой козел с длин-ными рогами. Он тоже пова-дился ходить с нами на работу. Долго бы прожил Васька в остроге, но однажды, возвра-щаясь во главе арестантов с работы, он попался на глаза майору. Тотчас же было велено заре-зать козла, шкуру продать, а мясо отдать арестантам.

Проживал у нас в остроге и орёл. Кто-то принес его в острог, ране-ного и изму-чен-ного. Он прожил у нас месяца три и ни разу не вышел из своего угла. Одиноко и злобно он ожидал смерти, не доверяя никому. Чтобы орёл умер на воле, арестанты сбро-сили его с вала в степь.

VII. Претензия

Мне пона-до-бился почти год, чтобы прими-риться с жизнью в остроге. Привык-нуть к этой жизни не могли и другие арестанты. Беспо-кой-ство, горяч-ность и нетер-пе-ли-вость состав-ляли самое харак-терное свой-ство этого места.

Мечта-тель-ность прида-вала арестантам угрюмый и мрачный вид. Они не любили выстав-лять свои надежды напоказ. Просто-душие и откро-вен-ность прези-ра-лись. И если кто-нибудь начинал мечтать вслух, то его грубо осажи-вали и осме-и-вали.

Кроме этих наивных и просто-ватых болтунов, все остальные разде-ля-лись на добрых и злых, угрюмых и светлых. Угрюмых и злых было гораздо больше. Ещё была группа отча-яв-шихся, их было очень мало. Без стрем-ления к цели не живёт ни один человек. Потеряв цель и надежду, человек превра-ща-ется в чудо-вище, а целью у всех была свобода.

Однажды, в жаркий летний день, вся каторга начала стро-иться на острожном дворе. Я ни о чём не знал, а между тем каторга уже дня три глухо волно-ва-лась. Пред-логом этого взрыва была еда, которой все были недо-вольны.

Каторж-ники свар-ливы, но подни-ма-ются все вместе редко. Однако в этот раз волнение не прошло даром. В таком деле всегда появ-ля-ются зачин-щики. Это особый тип людей, наивно уверенный в возмож-ность спра-вед-ли-вости. Они слишком горячи, чтобы быть хитрыми и расчёт-ли-выми, поэтому всегда проиг-ры-вают. Вместо главной цели они часто броса-ются на мелочи, и это их губит.

В нашем остроге было несколько зачин-щиков. Один из них Мартынов, бывший гусар, горячий, беспо-койный и подо-зри-тельный человек; другой — Василий Антонов, умный и хлад-но-кровный, с наглым взглядом и высо-ко-мерной улыбкой; оба честные и прав-дивые.

Наш унтер-офицер был испуган. Постро-ив-шись, люди вежливо попро-сили его сказать майору, что каторга желает с ним гово-рить. Я тоже вышел стро-иться, думая, что проис-ходит какая-то проверка. Многие смот-рели на меня с удив-ле-нием и зло насме-ха-лись надо мной. В конце концов, Куликов подошёл ко мне, взял за руку и вывел из рядов. Озада-ченный, я пошёл на кухню, где было много народу.

В сенях мне встре-тился дворянин Т-вский. Он объяснил мне, что если мы там будем, нас обвинят в бунте и отдадут по суд. Аким Акимыч и Исай Фомич тоже не прини-мали участия в волне-ниях. Были тут все острожные поляки и несколько угрюмых, суровых арестантов, убеж-дённых, что ничего хоро-шего из этого дела не выйдет.

Майор влетел злой, за ним шел писарь Дятлов, факти-чески управ-лявший острогом и имевший влияние на майора, хитрый, но неплохой человек. Через минуту один арестант отпра-вился в корде-гардию, потом другой и третий. Писарь Дятлов отпра-вился к нам на кухню. Здесь ему сказали, что не имеют претензий. Он немед-ленно доложил майору, который велел пере-пи-сать нас отдельно от недо-вольных. Бумага и угроза отдать недо-вольных под суд подей-ство-вала. Все вдруг оказа-лись всем довольны.

Назавтра же еда улуч-ши-лась, хотя и нена-долго. Майор стал чаще наве-щать острог и нахо-дить беспо-рядки. Арестанты долго ещё не могли успо-ко-ится, были растре-во-жены и озада-чены. Многие подсме-и-ва-лись сами над собой, точно казня себя за претензию.

В тот же вечер я спросил у Петрова, не сердятся ли арестанты на дворян за то, что они не вышли вместе со всеми. Он не понимал, чего я доби-ваюсь. Но зато я понял, что меня никогда не примут в това-ри-ще-ство. В вопросе Петрова: «Какой же вы нам товарищ?» — слыша-лась непод-дельная наив-ность и просто-душное недо-умение.

VIII. Това-рищи

Из трёх дворян, нахо-див-шихся в остроге, я общался только с Акимом Акимычем. Он был добрый человек, помогал мне сове-тами и кое-какими услу-гами, но иногда нагонял на меня тоску своим ровным, чинным голосом.

Кроме этих троих русских, в мое время пере-бы-вало у нас восемь человек поляков. Лучшие из них были болез-ненные и нетер-пимые. Обра-зо-ванных было только трое: Б-ский, М-кий и старик Ж-кий, бывший профессор мате-ма-тики.

Неко-торые из них были присланы на 10-12 лет. С черке-сами и тата-рами, с Исаем Фомичом они были ласковы и привет-ливы, но избе-гали остальных каторжных. Только один старо-дуб-ский старовер заслужил их уважение.

Высшее началь-ство в Сибири отно-си-лось к дворянам-преступ-никам иначе, чем к остальным ссыльным. Вслед за высшим началь-ством привыкли к этому и низшие коман-диры. Второй разряд каторги, где я нахо-дился, был гораздо тяжелее остальных двух разрядов. Устрой-ство этого разряда было военным, очень похожим на арестант-ские роты, о которых все гово-рили с ужасом. На дворян в нашем остроге началь-ство смот-рело осто-рожнее и не нака-зы-вало так часто, как простых арестантов.

Облег-чение в работе нам попро-бо-вали сделать только один раз: я и Б-кий целых три месяца ходили в инже-нерную канце-лярию в каче-стве писарей. Это случи-лось еще при подпол-ков-нике Г-кове. Он был ласков с арестан-тами и любил их, как отец. В первый же месяц по прибытии Г-ков поссо-рился с нашим майором и уехал.

Мы пере-пи-сы-вали бумаги, как вдруг от высшего началь-ства после-до-вало пове-ление вернуть нас на прежние работы. Потом мы года два ходили с Б-м на одни работы, чаще всего в мастер-скую.

Между тем М-кий с годами стано-вился всё грустнее и мрачнее. Он вооду-шев-лялся, только вспо-миная о своей старой и больной матери. Наконец мать М-цкого выхло-по-тала для него прощение. Он вышел на посе-ление и остался в нашем городе.

Из остальных двое были молодые люди, присланные на короткие сроки, мало-об-ра-зо-ванные, но честные и простые. Третий, А-чуков-ский, был слишком простоват, но четвертый, Б-м, человек пожилой, произ-водил на нас скверное впечат-ление. Это была грубая, мещан-ская душа, с привыч-ками лавоч-ника. Он не инте-ре-со-вался ничем, кроме своего ремесла. Он был искусный маляр. Скоро весь город стал требо-вать Б-ма для окраски стен и потолков. На работу с ним стали посы-лать и других его това-рищей.

Б-м расписал дом нашему плац-майору, который после этого начал покро-ви-тель-ство-вать дворянам. Вскоре плац-майор попал под суд, и подал в отставку. Выйдя в отставку, он продал имение и впал в бедность. Мы встре-чали его потом в изно-шенном сюртуке. В мундире он был бог. В сюртуке он смахивал на лакея.

IX. Побег

Вскоре после смены плац-майора каторгу упразд-нили и вместо неё осно-вали военную арестант-скую роту. Особое отде-ление тоже оста-лось, и в него присы-ла-лись опасные военные преступ-ники вплоть до открытия в Сибири самых тяжёлых каторжных работ.

Для нас жизнь продол-жа-лась по-преж-нему, только началь-ство изме-ни-лось. Назначен был штаб-офицер, командир роты и четыре обер-офицера, дежу-ривших по очереди. Вместо инва-лидов были назна-чены двена-дцать унтер-офицеров и капте-нармус. Заве-лись ефрей-торы из арестантов, и Аким Акимыч тотчас же оказался ефрей-тором. Всё это оста-лось в ведом-стве комен-данта.

Главным было то, что мы изба-ви-лись от преж-него майора. Исчез запу-ганный вид, теперь каждый знал, что правого только по ошибке накажут вместо винов-ного. Унтер-офицеры оказа-лись людьми поря-доч-ными. Они стара-лись не смот-реть, как проносят и продают водку. Как и инва-лиды, они ходили на базар и прино-сили арестантам провизию.

Даль-нейшие годы стёр-лись из моей памяти. Только страстное желание новой жизни давало мне силы ждать и наде-яться. Я пере-смат-ривал свою прошлую жизнь и строго судил себя. Я поклялся себе, что в будущем не совершу прошлых ошибок.

Иногда у нас случа-лись побеги. При мне бежали двое. После смены майора его шпион А-в остался без защиты. Это был человек дерзкий, реши-тельный, умный и циничный. На него обратил внимание арестант особого отде-ления Куликов, человек немо-лодой, но сильный. Они сдру-жи-лись и дого-во-ри-лись бежать.

Без конвой-ного бежать было невоз-можно. В одном из бата-льонов, стоявших в крепости, служил поляк по фамилии Коллер, пожилой энер-гичный человек. Придя на службу в Сибирь, он бежал. Его поймали и года два продер-жали в арестант-ских ротах. Когда его вернули в солдаты, он стал ревностно служить, за что его сделали ефрей-тором. Он был често-любив, само-на-деян и знал себе цену. Куликов выбрал его това-рищем. Они сгово-ри-лись и назна-чили день.

Это было в июне месяце. Беглецы устроили так, что их вместе с арестантом Шилкиным отпра-вили штука-ту-рить пустые казармы. Коллер с молодым рекрутом были конвой-ными. Пора-ботав час, Куликов и А-в сказали Шилкину, что они идут за вином. Через неко-торое время Шилкин сооб-разил, что това-рищи его сбежали, бросил работу, отпра-вился прямо в острог и рассказал всё фельд-фе-белю.

Преступ-ники были важные, посланы были нарочные по всем воло-стям, чтоб заявить о беглецах и оста-вить везде их приметы. Напи-сали в соседние уезды и губернии, в погоню послали казаков.

Этот случай нарушил моно-тонную жизнь острога, а побег отозвался во всех душах. В острог приехал сам комен-дант. Арестанты вели себя смело, со строгой солид-но-стью. На работу арестантов отправ-ляли под усиленным конвоем, а по вечерам пере-счи-ты-вали несколько раз. Но арестанты вели себя чинно и неза-ви-симо. Кули-ковым и А-вым все горди-лись.

Целую неделю продол-жа-лись усиленные поиски. Арестанты полу-чали все новости о маневрах началь-ства. Дней через восемь после побега напали на след беглецов. На другой день в городе стали гово-рить, что беглецов изло-вили в семи-де-сяти верстах от острога. Наконец фельд-фе-бель объявил, что к вечеру их привезут прямо в корде-гардию при остроге.

Сначала все рассер-ди-лись, потом приуныли, а потом стали смеяться над пойман-ными. Кули-кова и А-ва унижали теперь в той же мере, в какой прежде превоз-но-сили. Когда их привезли, связанных по рукам и ногам, вся каторга высы-пала смот-реть, что с ними будут делать. Беглецов зако-вали и отдали под суд. Узнав, что у беглецов не было другого выхода, как сдаться, все стали сердечно следить за ходом дела в суде.

А-ву прису-дили пятьсот палок, Кули-кову дали полторы тысячи. Коллер все потерял, прошёл две тысячи и был отправлен куда-то арестантом. А-ва нака-зали слабо. В госпи-тале он говорил, что теперь на всё готов. Вернув-шись после нака-зания в острог, Куликов вёл себя так, будто никогда из него не отлу-чался. Несмотря на это, арестанты пере-стали уважать его.

X. Выход из каторги

Всё это случи-лось в последний год моей каторги. В этот год мне жилось легче. Между арестан-тами у меня было много друзей и прия-телей. В городе среди военных у меня оказа-лись знакомые, и я возоб-новил общение с ними. Через них я мог писать на родину и полу-чать книги.

Чем ближе подходил срок осво-бож-дения, тем терпе-ливее я стано-вился. Многие арестанты искренне и радостно поздрав-ляли меня. Мне каза-лось, что все стали со мной привет-ливее.

В день осво-бож-дения я обошел казармы, чтобы попро-щаться со всеми арестан-тами. Одни жали мне руку по-това-ри-щески, другие знали, что у меня в городе есть знакомые, что я отправ-люсь отсюда к господам и сяду рядом с ними как равный. Они проща-лись со мной не как с това-рищем, а как с барином. Неко-торые отво-ра-чи-ва-лись от меня, не отве-чали на мое прощание и смот-рели с какой-то нена-ви-стью.

Минут через десять после ухода арестантов на работу, я вышел из острога, чтобы никогда в него не возвра-щаться. В кузницу, чтоб раско-вать кандалы, меня сопро-вождал не конвойный с ружьём, а унтер-офицер. Раско-вы-вали нас наши же арестанты. Они суети-лись, хотели всё сделать как можно лучше. Кандалы упали. Свобода, новая жизнь. Какая славная минута!