На Большой Ордынке в Москве, в доме, где жила Анна Ахматова, будет организован ее музей. Как сообщает ИТАР-ТАСС, такое решение было принято префектурой Центрального административного округа Москвы (ЦАО). Единственный музей Ахматовой находится в Петербурге.
«Музей "Московский дом Анны Ахматовой" будет создан на Большой Ордынке, дом 17, кв. 13», - уточнили в префектуре ЦАО, напомнив, что именно в этом доме великий русский поэт жила в 1930-1960-х годах.В этой квартире бывали выдающиеся деятели отечественной культуры и искусства ХХ века: Дмитрий Шостакович, Михаил Зощенко, Лидия Русланова, Аркадий Райкин, Фаина Раневская и многие другие, в помещениях будущего музея проходили литературные чтения и встречи. В этой квартире в 1941 году произошла единственная встреча Анны Ахматовой и Марины Цветаевой.
Сейчас во дворе дома на Большой Ордынке, где, у семейства Ардовых, чаще всего останавливалась Ахматова, приезжая в Москву, расположен памятник поэту, выполненный по рисунку Модильяни. На доме есть мемориальные доски.
Идею создания музея в четырехкомнатной московской квартире, принадлежавшей писателю Виктору Ардову, предложили его сын протоиерей Михаил Ардов и народный артист СССР Алексей Баталов. Инициаторы готовы безвозмездно передать для экспозиции исторические экспонаты, библиотеку, личный архив и фотоархив с неизвестными изображениями Ахматовой.
«Для реализации инициативы по созданию музея как государственного учреждения Баталов и Ардов согласились включить экспонаты в состав Музейного фонда Российской Федерации», - отметили в префектуре ЦАО, добавив, что окружные власти, «учитывая мемориальную ценность и сохранность исторического интерьера квартиры», поддерживают идею организации музея.
Единственное условие - теперь столичному департаменту жилищной политики и жилищного фонда нужно перевести помещение квартиры общей площадью 74,8 кв.м в нежилой фонд, оформить право собственности города и передать уже нежилое помещение в оперативное управление объединения «Музеи Москвы». Кроме того, должен быть оборудован отдельный вход в помещение, расположенное на втором этаже.
Анна Ахматова считала себя бездомной — «беспастушной», по ее собственным словам. Однако в Москве для поэта всегда были открыты двери квартиры на Большой Ордынке, 17: там ее «приемная семья» — писатель Виктор Ардов и его жена — выделили поэтессе маленькую комнату.
Михаил Ардов — их сын. В доме на Ордынке он прожил почти тридцать лет, и поток известных литераторов, музыкантов, актеров, навещавших дом его родителей, — часть его детства. »...начиная с пятидесятого года жила у нас на Ордынке едва ли не больше, нежели в Ленинграде. Сначала тянулось следствие по делу сына , он сидел в . А затем этого требовала и работа — Ахматовой давали стихотворные переводы именно в московских издательствах», — вспоминает Михаил Ардов в своей книге «Легендарная Ордынка».
«Легендарной Ордынкой» называла дом его родителей сама Ахматова.
В маленькой комнате, отведенной ей в доме Ардовых, Анна Ахматова останавливалась с 1938 по 1966 год. Здесь она работала и принимала своих гостей — , Бориса Пастернака, Эмму Герштейн, и других, многие из которых были ей не друзьями, а паломниками, спешившими познакомиться со своим кумиром.
«Анна Андреевна за завтраком сообщала нам: «Сегодня — большая Ахматовка». Это означало, что у нее будет много гостей», — говорится в книге Ардова о жизни рядом с поэтом.
Михаил Ардов и актер Алексей — сын Нины Ольшевской от первого брака — выросли на глазах у Ахматовой и много лет боролись за возможность превратить их семейную квартиру в мемориальный музей. Но пока это невозможно, и наиболее ценные предметы быта Ахматовой переехали из квартиры на Ордынке в Никитский переулок. Михаил Ардов рассказал «Газете.Ru», чего поклонникам поэта ждать от нового музея.
— Что будет представлять собой Московский дом Ахматовой?
— Мы передали в музей часть мебели с Ордынки, большую часть нашей семейной библиотеки, пишущую машинку, за которой мой отец работал и перепечатывал стихи Ахматовой. Кроме того, стол, за которым Анна Андреевна делала переводы и писала стихи. За этим же столом учил уроки Алексей Владимирович Баталов, когда был маленьким.
Михаил Ардов
Валерий Левитин/РИА «Новости»— При этом аукционный дом «В Никитском» — не музей. Сможет ли он полноценно отвечать музейным задачам?
— Это будет не столько открытый музей, сколько нечто вроде. Помещение в «Доме книги в Никитском» оказалось подходящим, чтобы создать в нем полноценную имитацию нашей квартиры на Ордынке. Кроме того, в той квартире тесновато: в ней не соберешь больше каких-нибудь 20 человек. А теперь мы смогли получить более просторное помещение для Дома Ахматовой, более подходящие для музея залы.
Там мы будем устраивать литературные мероприятия: например, 5 марта проведем встречу в честь годовщины смерти Анны Андреевны.
— Почему все-таки нельзя организовать музей в доме на Ордынке?
— Баталов и я писали письма на эту тему , а потом и . И мы ни разу не получили на них ответа. Помимо этого, квартира на Ордынке была наследством моего младшего покойного брата, а теперь стала наследством и его дочерей. Таким образом, часть квартиры утрачена для нас.
— Можете ли вы рассказать историю тех экспонатов, что будут в мемориальном доме?
— Все эти экспонаты обладают историей: вот стоит стол, за которым Ахматова годами завтракала, обедала и ужинала, принимала своих друзей. За этим столом на моей памяти читал свой перевод «Фауста» еще в 40-х годах, а немного позже — начало романа «Доктор Живаго». За этим столом сидели Шостакович, Раневская, Бродский, Русланова, Утесов и еще много знаменитых людей. Кроме того, есть столик из маленькой комнаты, который был свидетелем еще большего числа событий — например, знакомства Анны Ахматовой и . Эти вещи видели интересных людей, в их присутствии велись интересные беседы.
Annotation
Сборник воспоминаний о жизни московского дома Н. А. Ольшевской и В. Е. Ардова, где подолгу в послевоенные годы жила Анна Ахматова и где бывали известные деятели литературы и искусства. Читатель увидит трагический период истории в неожиданном, анекдотическом ракурсе. Героями книги являются Б. Пастернак, Ф. Раневская, И. Ильинский и другие замечательные личности.
В книгу вошли повести «Легендарная Ордынка» протоиерея Михаила Ардова, «Table-talks на Ордынке» Бориса Ардова и «Рядом с Ахматовой» Алексея Баталова.
Михаил Ардов
Михаил Ардов
Легендарная Ордынка
Видит Бог, я не хотел писать эту книгу. Друзья много лет уговаривали меня сделать это, а я отнекивался, отказывался, убеждая их, что в моем теперешнем положении, «в сущем сане», это и неловко, и, главное, неизбежно несет в себе некий соблазн.
И все же я решил взяться за перо. Побудительной к тому причиной стали не столько уговоры приятелей, сколько многочисленные публикации, в которых мемуаристы искажают факты, где содержится ложь, а то и просто клевета на дорогих моему сердцу людей. Существует даже попытка изобразить саму Ахматову эдакой полубезумной старухой, которая на склоне лет окружала себя «мальчишками»…
Итак - «Легендарная Ордынка». Выражение это вошло в наш семейный обиход с легкой руки Анны Андреевны, впервые его употребил какой-то ее гость, иностранец, который описывал свой визит в дом моих родителей.
Мне был год, когда меня привезли на ту квартиру, и я прожил там до тридцати лет, так что словосочетание «легендарная Ордынка» для меня помимо всего прочего означает - детство, отрочество и юность.
Я помню, я так отчетливо помню огромную толпу, множество людей, которые заполнили всю платформу, балконы и лестницы… Помню напряженную тишину, ненатуральное молчание, которое сковало всех, головы у людей подняты, и все чего-то ждут, прислушиваются…
Это одна из первых в Москве воздушных тревог, мы прячемся в метро, на станции «Комсомольская».
Вот мое самое раннее сознательное воспоминание. Только что разра-зилась война, и меня везут с дачи, с Клязьмы - в Москву, на Ордынку. Я даже не припоминаю, кто именно меня вез. Кажется, была няня Мария Тимофеевна и еще кто-то. Быть может, даже мама… Зато совершенно явственно помню толпу на вокзале, панику, звук сирены. Все толкаются, все спешат в метро, в подземелье…
Сама дача на Клязьме вспоминается мне совсем смутно. Зеленый ухоженный сад, веранда, соломенные кресла, фигура хозяйки… Родители говорили, что была она дама характерная, притом эстонка, Розалия Яновна. А муж у нее был русский, очень приветливый и добрый, совершенно подавленный своей властной супругой. А она о нем отзывалась так:
Мой муш кароший. Ефо фсе люпят. Только я ефо не люплю.
А вот еще одно смутное довоенное воспоминание. Зеленый забор, кусты и два привязанных пса, две будки. Это Голицыно, задворки писательского дома…
Отец вспоминал, что собаки эти произвели на меня сильнейшее впечатление. Он спросил меня, трехлетнего:
Ты их боишься?
А они не будут нас кусать? - сказал я.
Кого - «нас»?
Ну нас, Алдовых…
Самое удивительное, что я плохо помню свою няню - Марию Тимофеевну. Лицо ее вспоминается мне только таким, каким запечатлено на семейных фотографиях. Зато помню руку ее - большую, мягкую, теплую… Помню, как гладила она меня по голове.
В нашу семью Мария Тимофеевна перешла от академика Зелинского, там ей довелось нянчить сына Андрея. Была она женщина умная, с чувством собственного достоинства и с языком весьма острым. На Ордынке долго бытовали ее поговорки. Например, такая:
Коня видно по походке, а добра молодца по соплям.
Мой младший брат Борис родился семимесячным. После родильного дома ему создали особенные условия, поддерживали в комнате постоянную температуру. Мария Тимофеевна время от времени заходила туда посмотреть на новорожденного.
Людеет, - произносила она со знанием дела.
У нас иногда вспоминался такой рассказ моей няни. Деревня, где родилась и жила в детстве Мария Тимофеевна, стояла на реке, а на другом берегу было село Милованово. В 1904 году докатилась до них весть о том, что началась русско-японская война. И тут одна глупая баба забегала по деревне с криком:
Батюшки!.. Святы!.. Война!.. Война!.. Милованово-то хоть за нас?!..
В памяти моей всплывает тысячи раз слышанное слово - эвакуация …
Самые первые скитания, суета, неустроенность, тесные комнаты, где ютится по нескольку писательских семей, товарищи по несчастью.
Маргарита Алигер с крошечной дочкой Таней…
Старший брат Алексей, ему тринадцать, ведет меня за руку вниз, под горку, к какой-то пристани…
Где это? Чистополь?.. Берсут?..
Какое-то время все мы пробыли в Казани. Жили там в гостинице. Однажды Алигер выходила по какой-то надобности на улицу. Сидевший в вестибюле величественный швейцар-татарин сказал ей вслед:
Дверь закрывай.
Алигер возмутилась:
А вы тогда здесь для чего?!
Иди, иди, гамна такая, - напутствовал ее татарин со своего кресла.
Ослепительный белый кафель, яркий свет… Огромная ванна, и в ней в теплой воде сидим я и младший брат Боря. Открылась дверь и входит мама, она несет большое пушистое полотенце…
Город со сверлящим, страшным названием - Свердловск. Там мы пробыли недолго, но жили у знакомых в роскошной профессорской квартире, где и была просторная ванная комната, так запомнившаяся мне после долгих недель неустроенного беженского быта.
Это и первое мое сознательное воспоминание о маме. Тонкие руки, худоба, изящество…
В матери нашей были не только женственность и тонкость, но и аристократизм. Родная бабка ее со стороны отца была из Понятовских, а дед (Ольшевский) - небогатый шляхтич. Женились они по любви и после свадьбы скрылись от аристократической родни в России, во Владимире. Мама вспоминала, как в детстве их с братом водили поздравлять дедушку и бабушку на католическое Рождество. А по профессии ее дед был лесничим, кажется, самым главным во Владимирской губернии.
В юности да и в зрелые годы мама была необычайно хороша собою. Она довольно рано стала готовить себя к артистической карьере, семнадцати лет от роду отправилась в Москву и была принята в школу при Художественном театре. Там она познакомилась с Вероникой Витольдовной Полонской и Софьей Станиславовной Пилявской, и они стали подругами на всю жизнь. В шестидесятые годы я еще встречал старых москвичей, которые вспоминали, какими красотками были эти юные ученицы мхатовской Студии.
Бесконечные дощатые заборы, серые деревянные дома, немощеная улица, и вся она заросла травою… (Эту пыльную траву я запомнил особенно, местные мальчишки научили меня находить в ней незрелые семена, мы их называли калачики и съедали.)
Бу-гуль-ма… Это слово в моем сознании стало почти синонимом эва-куа-ции… В этом татарском городке, тогда еще совсем маленьком, нашему семейству довелось прожить не один год.
Голод, постоянный голод - вот что помнится лучше всего.
Какое-то короткое время меня водили в тамошний детский сад. Помню неопрятный просторный двор, а дети не столько играют, сколько смотрят на пристройку, в которой располагается кухня, - оттуда доносится запах гречневой каши-размазни…
Красное кирпичное здание в два этажа…
На фоне сплошь деревянной и одноэтажной Бугульмы этот дом выглядит небоскребом. Там располагался какой-то клуб, а наша мать ухитрилась организовать театр, в котором и начал свою карьеру мой старший брат Алексей Баталов.
Музыкальной частью заведовал Павел Геннадиевич Козлов, старый знакомый матери, еще по Владимиру. Он тоже был в Бугульме вместе с женою Еленой Ивановной и маленьким сыном Виктором. С юности Козлов собирался стать пианистом, но исполнителя из него не получилось, и он всю жизнь преподавал теорию музыки в заведении Гнесиных.
Иногда по вечерам после спектаклей они с мамой оставались в театре вдвоем, Павел Геннадиевич садился за рояль и играл. И вот что поразительно: они оба вспоминали, что, заслышав звуки музыки, на сцену выходили крысы, толпы крыс. Они усаживались рядами и чинно внимали фортепианной классике.
Он на тебя не бросится, - говорит мне большой мальчик, - ты в уголке лежишь…
Действительно, моя кровать в углу. А всего таких кроватей штук двенадцать. Это больничная палата для детей, и все мы болеем дифтеритом.
Только что на наших глазах умер годовалый ребенок. А сестра объявила нам, что он будет лежать тут до самого утра. И пошли страшные разговоры про покойников, которые нападают по ночам на живых…
Погасла лампочка, в окно проник лунный свет. А жуткие рассказы продолжались.
И даже когда все умолкли, я долго не мог заснуть, все поглядывал на кроватку маленького мертвеца - а вдруг он зашевелится?..
А утром в окно светило яркое весеннее солнце, и в нашей палате уже не было не только покойника, но и его кроватки…
Я еще толком не проснулся, как вдруг услышал стук в окно. Я выглянул и с высоты полуторного этажа увидел три фигуры - мама, брат Алексей, а с ними некто в гимнастерке с погонами и в портупее… Отец!..
Все трое улыбаются мне…
А это - первое сознательное воспоминание об отце. Штатского, довоенного я его почти не помню.
На Большой Ордынке, под номером 17 стоит большой серый пятиэтажный дом, двумя секциями выходит на "красную линию" улицы, одна секция - в глубине двора. На первый взгляд, дом советский, 1930-х годов, в стиле, переходном от конструктивизма к сталинской архитектуре. Но за этим советским фасадом скрывается огромная история. Это усадьба купцов Куманиных, построенная в конце XVIII века, и в ней успели пожить и Достоевский, и Ахматова. А выдаёт старину здания ограда вдоль Ордынки, которая уж точно не производит впечатления советской.
Среднюю часть дворовой секции здания составляют палаты середины XVIII века. В конце этого же века дом был расширен, в первой половине и середине XIX века владельцами усадьбы были богатые купцы Куманины. Жена – сестра матери , он в детстве у своей тётки жил какое-то время, в 1830-х годах. Некоторые литературоведы даже считают, что эта усадьба стала прототипом дома Парфёна Рогожина из романа «Идиот», а семья Куманиных и их окружение - прототипами некоторых героев произведения. И не стоит удивляться тому, что дом по сюжету романа находится в Петербурге, на Гороховой улице. Считается, что описывал писатель именно дом на Ордынке, его облик и различные бытовые подробности.
Но большинство москвичей знают этот дом именно как «Легендарную Ордынку», дом, в котором почти 30 лет, с 1938 по 1966 годы, жила . Впрочем, у неё было два адреса – Фонтанка в Ленинграде, и Ордынка в Москве. Здесь она жила у своих друзей Ардовых, в квартире № 13. Квартира эта находится в южном флигеле здания, окно комнаты Ахматовой выходит во двор. Несмотря на это, мемориальная доска, посвящённая Ахматовой, висит на северном флигеле, что запутывает интересующихся людей.
Незадолго до того, как сюда стала приезжать Анна Ахматова, в 1938 году, двухэтажная усадьба была надстроена ещё тремя этажами, и с тех пор здание уже не похоже на купеческую усадьбу, оно больше напоминает советский жилой дом. Только, как уже писалось выше, богато декорированная ограда 1860-х, да ширина окон первого и второго этажей выдают возраст здания.
В квартире Ардовых у Ахматовой в гостях побывал весь список звёзд литературы середины ХХ века. И именно здесь, в этом доме произошла единственная встреча Ахматовой и Цветаевой. Время было непростое, июнь 1941 года, буквально за пару недель до войны. И вот Цветаева приехала к Ахматовой, они несколько часов общались и совершенно разочаровались друг в друге, не приняли друг друга в творчестве. Ахматова даже сказала потом про Цветаеву: «Она пришла и сидела семь часов».
В 2000 году во дворе дома, за оградой, поставили первый в России памятник Ахматовой. Памятник необычный, поскольку выполнен он был скульптором В.А Суровцевым по рисунку Амедео Модильяни. На данный момент стоит вопрос об устройстве в квартире Ардовых музея Анны Ахматовой.
