А вам не всё равно?

Неужели мы сегодня стали более инертными и эмоционально пассивными, чем когда-либо? Сейчас это понять непросто, в конечном счете время покажет. Если страна под названием Россия вдруг обнаружит, что она потеряла существенную часть своей территории и значительную долю своего населения, можно будет сказать, что в начале нулевых нам, действительно, было не до чего и что в эти годы мы занимались более важными делами, чем сохранение государственности, национальной идентичности и территориальной целостности. Но если страна уцелеет, значит, сетования на безразличие граждан к судьбе Родины были по меньшей мере беспочвенны.

Тем не менее основания для неутешительного прогноза есть. Сплошь и рядом встречаются молодые люди, которые воспринимают себя не как звено в непрерывной цепи поколений, а ни много ни мало как венец творения. Но есть ведь очевидные вещи: сама жизнь и существование земли, по которой мы ходим, возможны лишь потому, что наши предки относились ко всему иначе.

Я вспоминаю своих стариков: как красивы они были и, боже мой, как они были молоды на военных своих фотографиях! И еще как счастливы были, что мы, дети и внуки их, путаемся среди них, тонконогие и загорелые, расцветшие и пережаренные на солнце. Мы же почему-то решили, что предыдущие поколения были нам должны, а мы, как новый подвид особей, ни за что не отвечаем и ни у кого не хотим быть в долгу.

Есть только один способ сохранить данную нам землю и свободу народа - постепенно и настойчиво избавляться от массовых пароксизмов индивидуализма, с тем чтобы публичные высказывания по поводу независимости от прошлого и непричастности к будущему своей Родины стали как минимум признаком дурного тона.

Мне - не всё равно

В последнее время нередко звучат категорические высказывания типа: «Я никому ничего не должен». Их повторяют многие, особенно молодые, которые считают себя венцом творения. Не случайно позиция крайнего индивидуализма - признак едва ли не хорошего тона сегодня. А ведь прежде всего мы существа общественные и живем по законам и традициям социума.

Чаще всего традиционные российские сюжеты бестолковы: там привычно лопнула труба, здесь что-то воспламенилось - и три района остались то ли без тепла, то ли без света, то ли без того и без другого. Никто давно не удивляется, потому что и раньше вроде бы случалось подобное.

Судьба общества напрямую связана с государством как таковым и действиями тех, кто им управляет. Государство может попросить, настоятельно рекомендовать, приказать, в конце концов заставить нас совершить поступок.

Возникает резонный вопрос: кому и что нужно сделать с людьми, чтобы они озаботились не только собственной судьбой, но и чем-то большим?

Сейчас много говорят о пробуждении гражданского самосознания. Кажется, что общество, независимо от чужой воли и приказа сверху, выздоравливает. И в этом процессе, как нас убеждают, главное - «начать с себя». Я лично начал: вкрутил лампочку в подъезде, заплатил налоги, улучшил демографическую ситуацию, обеспечил работой нескольких человек. И что? И где результат? Сдается мне, что, пока я занят малыми делами, кто-то вершит свои, огромные, и вектор приложения сил у нас совершенно разный.

А между тем всё, что есть у нас: от земли, по которой ходим, до идеалов, в которые верим, - результат не «малых дел» и осторожных шагов, а глобальных проектов, огромных свершений, самоотверженного подвижничества. Люди преображаются только тогда, когда со всего размаху врываются в мир. Человек становится человеком в поиске, в подвиге, в труде, а не в мелочном самокопании, выворачивающем душу наизнанку.

Куда лучше для начала изменить мир вокруг себя, потому что хочется наконец большой страны, больших забот о ней, больших результатов, большой земли и неба. Дайте карту с реальным масштабом, чтобы как минимум полглобуса было видно!

И нам не всё равно!

Есть тихое, как зуд, ощущение, что государство на этой земле никому ничего не должно. Может, поэтому в последнее время мы так часто слышим от людей, что и я, мол, никому ничего не должен. И вот я не понимаю: как всем нам здесь выжить и кто станет защищать эту страну, когда она обвалится?1

Если всерьёз поверить, что Россия исчерпала ресурсы жизнестойкости и будущего у нас нет, то, право слово, может, и переживать не стоит? Причины у нас веские: народ надломлен, все империи рано или поздно распадаются и шансов у нас поэтому нет.

Российская история, не спорю, провоцировала подобные декларации. Тем не менее наши предки в эти поражённые скептицизмом благоглупости никогда не верили. Кто решил, что у нас уже нет шансов, а, к примеру, у китайцев их больше чем достаточно? У них ведь тоже многонациональная страна, пережившая революции и войны.

На самом деле мы живем в забавном государстве. Здесь, чтобы реализовать свои элементарные права - иметь крышу над головой и хлеб насущный, нужно исполнить необычайной красоты кульбиты: менять родные места и работы, получать образование, чтобы работать не по специальности, идти по головам, причем желательно на руках. Просто крестьянином, медсестрой, инженером быть нельзя, просто военным - вообще не рекомендуется.

Но при всей, так сказать, «нерентабельности» населения, в России живут десятки миллионов взрослых мужчин и женщин - дееспособных, предприимчивых, инициативных, готовых пахать и сеять, строить и перестраивать, рожать и воспитывать детей. Поэтому добровольное прощание с национальным будущим вовсе не признак здравого рассудка и взвешенных решений, а натуральное предательство. Нельзя сдавать позиций, бросать флаги и бежать куда глаза глядят, даже не сделав попытки защитить свой дом. Это, конечно, фигура речи, навеянная историей и дымом отечества, в котором духовный и культурный подъём, массовое стремление к переустройству всегда были сопряжены с великими потрясениями и войнами. Но венчали их Победы, каких не достичь никому. И мы должны заслужить право быть наследниками этих Побед!

Мы видим: народ украинский – крутой, пассионарный, упрямый. Если они не свалят Януковича – гражданская война продолжится. Беда в том, что если Януковича свалят – гражданская война не остановится, но продолжится тоже.

Зимний воздух насыщен этим чувством.

Хороший поэт и, кстати, русский националист Игорь Панин пишет:

«Советских страшно корёжит от Майдана. И дело не в идеологических разногласиях и не в том, что “на Украине полно русских” (вам, советским, всегда было плевать на русских), а в том, что…

Там люди осмелились выступить против начальства.

Вот это в глазах советских – есть наистрашнейший грех».

Известный журналист Айдер Муждабаев, один из руководителей газеты «Московский комсомолец», отъявленный либерал и большой поклонник Майдана, делает немедленный перепост, ему очень нравятся слова русского националиста.

Советские – самой чистейшей пробы советские! – толпами в миллионы человек разнесли в 1988–1993 годах всю страну. Более «советских», чем те, – в природе не бывало. Выступали против начальства десять лет подряд так, что земля тряслась.

Но мало всё! Если вам сказано, что вы – «советские», так и сдохните с этим клеймом на лбу.

Перед нами обычный, на этот раз уже националистический двойной стандарт: Отечественную выиграли не советские, а русские, а дальше уже они опять стали советские. Когда надо – русские, когда надо – советские, как шашечку, можно перевернуть: щас мы в шашки играли, а щас я уже в Чапаева играю! – А что не предупредил? – А чего предупреждать, и так всё ясно!

Вообще же, эта уловка – в нужных случаях называть «советскими» обычных русских – придумана не Паниным. Это и Крылов Константин делает, писатель, публицист, националист, умнейший человек, и Галковский Дмитрий, философ, «бесконечный тупик», умнейший человек, и многие их надутые подпевалы. И это ровно тот пункт, где русские националисты сходятся с местными либералами.

На самом же деле – это типичная русофобия, братья мои. Нет никаких советских, а если были, то вымерли. Для вас раб – «советский», а для либералов сплошь и рядом: и самодержавный – раб, и православный – раб, и много ещё есть рабских разновидностей. Поэт по фамилии Пушкин, наверное, когда приветствовал разделы Польши, «советским» не был. Просто спорадически проявлял рабско-имперское сознание.

Ну и, наконец, наблюдая за своими «советскими» знакомыми, я хочу сказать, что в целом никого не корёжит. Людям больно, люди переживают. Они имеют некоторые основания волноваться не только за то, чтоб банда Януковича съехала с Украины, но и за то, чтоб другая банда не влезла во власть, чтоб, кстати сказать, выгнать Черноморский флот и закрыть все русские школы на Украине. И если это случится, я не знаю, что тогда Игорь Панин будет писать про «советских». И будет ли вообще. Напишет, может быть, что это «другая история» и что «свободой Украины воспользовались нехорошие люди». А это будет ровно та же самая история.

Нижеприведённый диалог случился у нас ночью в социальных сетях с одним из руководителей газеты «МК», при участии зашедшего на огонёк прогрессивного блогера Михаила Болотовского.

Причина спора: перестрелка и гибель людей на Майдане.

Комментировать, в сущности, незачем: каждый сделает выводы по желанию. Главные выводы сделает время.

Характерно лишь одно: любой из российских прогрессивных деятелей сказал бы, уверен, ровно то же, что и Айдер.

Итак, Айдер Муждабаев пишет:

«Как же вам не стыдно, люди (люди ли?), которые поддерживают убийцу Януковича?

Ведь его скоро не будет, а вы – останетесь. Как вы будете жить соучастниками убийств? Как будете говорить, дышать? Ведь все его жертвы – в том числе и на вашей совести (совести?).

Пока не поздно, пока ещё можно остаться людьми, – подумайте. Отрекитесь от фашистов. Это потом не смоешь».

Здесь появился мой комментарий:

«Айдер, и всё-таки. Янукович подонок. Но один вопрос я всё равно задам. Ты поддерживал Бориса Николаича Ельцина в 1993 году?»

Ответ был прост: «Да, Захар, поддерживал».

«Спасибо за честность, Айдер, – пишу. – Вопросов нет».

Айдер Муждабаев: «Захар, почему же вопросов нет – пожалуйста, задавай. Я отвечу. Я всё прекрасно помню: и Ельцина, и тех, кто тогда был против него. И я, в отличие от журналистов НТВ, не получал ни от кого денег, поэтому смогу ответить честно. Собственно, это всего два слова. Те, кто были против Ельцина, обещали немедленно возродить совок и цензуру. Они говорили это прямым текстом. Я был к этому не готов. И сейчас не готов, считал это концом всей жизни, поэтому был против. Честно ответил?»

Захар Прилепин: «А зачем объяснять, я и так знаю объяснение заранее. Просто выясняется, что иногда всё-таки можно стрелять. Из танков по безоружным людям. Огромное количество которых не хотели возрождать “совок и цензуру”, а, равно как и украинцы, хотели выгнать оборзевшее жульё, сделавших ровно то же самое, что и Янукович: поделивших страну и заработавших на этом миллиарды».

В разговор вмешался Михаил Болотовский и обратился ко мне: «Вы тут про Ельцина вспомнили. Странно. Хотите его померить с януковичами? Ельцин пёр, как супертанк, с идеей, да, больно ему было, и запивал сильно, но он шёл, потому что была идея России – как он её видел. Которая на самом деле явится через двести лет вперёд – поклон Гоголю. А эти ваши януковичи, которые за деньги, – ну, это совсем неинтересно. Это для Гааги. А Ельцин – для истории».

«Это история разрешит, – написал я, – кто для Гааги, кто куда. Вопрос ведь поднят элементарный: можно ли поддерживать людей, которые стреляют в безоружных. Ответ: да, можно. Особенно Айдер поторопился с объяснением, почему можно: потому что, ужас, за цензуру. Цензуры хочешь: а вот лови из пушки. И по официальным подсчётам убили 500 человек, включая женщин и детей. Януковича обошли на раз. Но вообще, как уверяют знающие люди, в пять раз больше. Что до “совка” – то никакого “совка” демократы Руцкой с Хасбулатовым не восстановили бы никогда».

Муждабаев, видимо, почувствовал некую шаткость своей позиции и решил ещё раз объясниться: «Я не оправдываю человеческих жертв, это был ужас просто, я сам тогда писал о тех событиях для своей газеты, меня чуть не убили на крыше дома у БД, куда мы с коллегой забрались – над нами завис вертолет, но мы вовремя слезли по пожарной лестнице. Потом я был напротив Белого дома, когда была перестрелка, пули пролетели в сантиметрах пятидесяти от макушки. Ветки с дерева посыпались от очереди. Я всё это помню.

Захар, это ты сейчас говоришь, а тогда я был абсолютно уверен, что вернётся совок, это было понятно из всего, что говорили Руцкой и Хасбулатов».

«Ну а я сейчас абсолютно уверен, – ответил я, – что при определённом раскладе будет очень плохо на Украине не только Януковичу и семье, но многим моим товарищам, в том числе хорошим писателям, выступавшим против Майдана, что Россия потеряет Черноморский флот, и что последние русские школы закроются через десять лет, и что к власти придёт ровно такое же ворьё, как Янукович, только крепко взятое за пуговицу заокеанскими друзьями, и ещё много в чём. Например, в том, что борцы за свободу могут безо всякой России грохнуть свою собственную страну… Разница у нас в одном: ты тогда был за Ельцина, а я сейчас против Януковича. Но это разница не частная, а очень многое объясняющая. Не в тебе и во мне, а в нас и в вас».

«Захар, никто твоих друзей не тронет, – успокоил меня Айдер. – Украинцы построют нормальную страну без убийц и бандитов».

Конец цитаты.

Показательно, что про Черноморский флот и русские школы Айдер благоразумно промолчал. Ну, хоть за друзей спасибо, что о них позаботился. Правда, тут же к разговору присоединился некий не местный гость, пообещавший, что друзей моих они накажут обязательно.

Дочитал любопытную книжку «Неделя в декабре» современного английского писателя Себастьяна Фолкса. Сделано очень сдержанно, местами по-английски остроумно, неспешно, непафосно.

В последнее время часто приходится слышать безапелляционные заявления, например: «Я ничего никому не должен». Их повторяет, считая хорошим тоном, немалое количество людей самого разного возраста, в первую очередь молодых. А пожившие и умудренные еще более циничны в своих суждениях: «Не надо ничего делать, потому что, пока россияне, забыв о завалившемся под лавку величии, тихо пьют, всё идет своим чередом».Неужели мы сегодня стали более инертными и эмоционально пассивными, чем когда-либо? Сейчас это понять непросто, в конечном счете время покажет. Если страна под названием Россия вдруг обнаружит, что она потеряла существенную часть своей территории и значительную долю своего населения, можно будет сказать, что в начале нулевых нам, действительно, было не до чего и что в эти годы мы занимались более важными делами, чем сохранение государственности, национальной идентичности и территориальной целостности. Но если страна уцелеет, значит, сетования на безразличие граждан к судьбе Родины были по меньшей мере беспочвенны.

Расскажите друзьям:

Часть 2. Мне - не всё равно

Расскажите друзьям:

Часть 3. И нам не всё равно!

«Захар Прилепин, едва ли не самый значительный из живущих ныне русских писателей, ушел на войну - стал политруком созданного им самим или при его участии батальона спецназа армии ДНР. Мне не нравится многое из того, о чем он в связи с этим говорит, но я прекрасно понимаю, что поступить иначе он не мог.
Любое ерничество по этому поводу мне отвратительно.
В Захаре, как мало в ком из наших с ним коллег, всегда было сильно чувство долга. Я могу утверждать это со всей ответственностью, поскольку достаточно близко знаком с ним почти пятнадцать лет.
Очень хочу, чтобы он остался жив».

Леонид Юзефович

Поражает убожество дискуссии вокруг этой цитаты. Честный солдат Империи Зла – советской империи, ушёл воевать с отколовшейся частью Империи Зла, которая захотела стать нормальной страной, невзирая на все родовые проблемы постсоветского пространства. Может ли солдат Империи Зла воевать по убеждению? Может. Честен ли он в своём личном выборе? Честен. В случае Прилепина, это не личностный писательский выбор, а выбор его начальства. Служить начальству – честь и профессионализм ОМОНа. Жертве легче от того, что её уничтожит убеждённый национал-большевик, тряся чахоточной идейной бородкой, распевая украинскую песню? Империя Зла продолжает традиции России как жандарма Европы. Захар Прилепин – профессиональный жандарм, со специфической картиной мира.

«Захар Прилепин, едва ли не самый значительный из живущих ныне русских писателей»… Убогая идиома, клише, штамп, страдающая куриной слепотой, ограниченностью. Публика поразительно не замечает взаимосвязей определённых явлений. Либеральному обкому нельзя признавать в Прилепине писателя, нельзя за собственные флажки. Нужно фанатично и твёрдо величать его посредственностью, бездарностью, графоманом. Патриотическому обкому тоже нельзя за собственные флажки. Нужно фанатично величать Прилепина великим писателем земли русской. Ни то, ни другое не имеет никакого отношения к литературе. Захар Прилепин – не "едва ли не самый значительный из живущих русских писателей", а едва ли не самый заметный из активно издающихся и бесконечно ходящих в телевизор русских писателей. В обстановке сектантства литературного мира, удручающего состояния российской издательской системы и господства телевизора главными писателями (согласно тоталитарному сознанию) назначают.

Сказал Саша Соколов: «Крымнаш» - его моментально нашли в Канаде и назначили, пожалуй, одним из самых значительных из ныне живущих русских писателей. Пошёл Захар в батальон дээнэровский - стал иконой патриотического литературного величия. И обществу сразу навязали две дискуссии – о Соколове и Прилепине. А общество не способно самостоятельно решать, кто великий, ему должны об этом протрубить СМИ. Они и трубят, по идеологическому признаку. Обладая ограниченным Цукербергом набором сигнальных инструментов о своей заметности, интернет-писатели – маргинальные подвижники, по своей или чужой воле, публика увидит в них кого-то, когда об этом протрубят СМИ. В списке ныне живущих великих писателей (оговоримся, что он мало кого читал), Саша Соколов не указывает никакого Прилепина, а те, кого он указывает, так и останутся в рамках ссылки, по которой Саша об этом говорит. Ведущие СМИ о них трубить не станут. Разборки внутри литературного мира, с неистовостью эстетических сект – щепки, ключевые СМИ рубят лес.

Захар Прилепин - пожалуй, уникальный, единственный случай в истории русской литературы. Убеждённый омоновец, профессиональный сталинец, способный жечь и словом, и напалмом. Он последовательно довёл до конца любимый тезис всех времён и народов. Сегодня тезис выглядит так: "Нечего лежать на диване и хомячить в сетях. А поди-тка повоюй". Но писатель не просто собрался на войну, как какой-нибудь военкор. Тьмы их, ныне и присно. Он собрался на войну как профессионал - разгонщик демонстраций. Если страной руководит тот, кто работал с инакомыслящими "на голубом глазу", то в Донбасс едет литератор, работавший с инакомыслящими через колено, через хребет, знаток озлобленной, агрессивной народной души. Следующим этапом духовном эволюции "нового Горького" (определение Дмитрия Быкова) будет обращение в истовую веру, со сжиганием рукописей и следов военных преступлений.

Чудны дела твои, литературный Господи. Беспрецедентна последовательность писателя русского. От подпольного фашизма, в бегах по лесам и точкам сбора энбэпэшников, через литературу, с либерального благословения, к масштабному фашизму, применённому на практике. Это вам не пером ворочать. Не выжить писателю на гонорары. Нужно где-работать. Захарушко всея Руси, нижегородский и безбашенный, донбасский и гастрольный, работает по специальности. Бывших злобных не бывает, сотрут они новых искренних, сколько Шариков - котов, сколько успеют, в рамках зачистки литературного поля, и донбасского поля с солдатами и черепами.

Любое ёрничанье по поводу Прилепина – неизбежно, равно как и наоборот. В нынешнем состоянии российского общества всякие там слезинки-лютики, девственная деликатность – не в чести. Все мочат всех, бессмысленно и беспощадно. Все сколько-нибудь значительные писатели именовались и гениями, и графоманами. Оскорбления поставлены на поток, чтобы православный, казарменный, российско-либеральный бог слышал, как рвутся сердца.

Но публике и этого мало. Она рвёт писательские сердца и после смерти, совместно с «честными литературоведами». Из окопов несутся такие потоки ежедневного зла, что отрицать наличие Империи Зла бессмысленно. Она растёт снизу, сверху, со всех сторон. Она жестоко мстит ушедшей в самоволку Украине, мечтая поймать и отправить в карцер, где её заставят, по Прилепину, под пытками читать советский учебник истории для седьмого класса.
И честный служака-омоновец, литературный канализатор этого зла, присягнул на верность вертухаям, которые обязательно сожрут его, если он не погибнет на войне за советский учебник для седьмого класса очень средней школы, с адаптацией к школе для дураков.

Как стать писателем? Пошаговое руководство.

«Пиши резво, редактируй рьяно» - не столько учебник по литературному мастерству (этого добра и так хватает), сколько очаровательная, умная, смешная и очень живая книга, способная поднять с дивана, расшевелить и вдохновить на писательские подвиги даже самого завзятого прокрастинатора».

Галина Юзефович
Литературный обозреватель Meduza

«Не завидуйте никому, а то мозги скиснут»

Захар Прилепин - о документальности художественной прозы, литературных критиках и расцвете русской литературы.

Захар Прилепин, писатель. Фото - Валерий Кузнецов

Телеграм-канал «Хемингуэй позвонит»

- Ваш путь немного напоминает мне путь Эрнеста Миллера Хемингуэя. Он принял участие в трех войнах, ненавидел писателей-дилетантов, переписывал и работал в поте лица, писал книги, которые оставили след в литературе. Хемингуэй работал в газете «Стар». Вы, оставив милицейскую службу, устроились на работу журналистом в нижегородскую газету «Дело». Вы самого себя с Хэмингуэем никогда не ассоциировали?

А зачем? Это слишком поверхностная и банальная ассоциация. Я написал целую книгу о поэтах и философах, которые были до Хэма: Державин, Чаадаев, Катенин, Батюшков, блистательный Бестужев-Марлинский. Все они были профессиональные военные, в отличие от Хэма. Но я и с ними себя не ассоциирую. Пусть со мной себя ассоциируют все, кому это нужно.

- Но поскольку начинаю я с Хемингуэя - как вы оцениваете вклад этого писателя в мировую литературу?

Ошеломительно крутой писатель и мужик. Думаю, мы подружились бы.

Но я всё равно не понимаю – ладно, на Западе, там многие никого кроме Хэма не знают. Но в России! У нас Гаршин воевал, сильнейший писатель. Зощенко воевал, он был аномально мужественный человек. Гумилёв воевал так, как и не снилось никому. Валентин Катаев воевал и за красных, и за белых – там такая сногсшибательная биография. Десятки русских литераторов. А вспоминают всякий раз про Хемингуэя. Он после Первой мировой – вообще не был профессиональным военным, вы понимаете? В отличие от большинства вышеназванных русских пиитов, которых руководили целыми подразделениями. И половина из них была журналистами – в нынешнем смысле. Ну и что.

Хемингуэй говорил, что его как писателя сформировал список правил газеты «Стар». «Используй короткие фразы. Используй короткие первые параграфы. Используй яркий язык. Будь позитивным, не негативным». И так далее. А вам как журналистика помогла? Вы ведь сказали про нее так: «Журналистика – чушь собачья, о ней говорить не стоит, не то, чтобы писать». Вы зачем в журналистику пошли?

За деньгами. Но Хэм прав, отчасти. Журналистика научила кое-чему. Слова стали податливей.

- «Нужно быть очень щепетильным, мягкотелым существом, чтобы испугаться, что при тебе кого-то убили». А у вас не возникало страха, что жизнь может в любой момент прекратиться?

В те моменты, когда она точно может прекратиться – не возникало. Впрочем, и в другие тоже я не очень думаю об этом. Как будто есть жизнь, которая не прекратится. Водить хороводы вокруг собственной жизни - унизительно для человека мужского пола. Умер и умер. Тоже мне, новость.

Я не хочу углубляться в тему войны, но она расползается метастазами по многим вашим текстам и вообще стала катализатором вашего писательства. В какой момент вы нашли в себе писателя? Там, в Чечне?

Это самый частый гражданский вопрос. Я нашёл в себе писателя, когда стихи читал в детстве, взахлёб.

Вы когда первый роман писали, решили, что это будет единственный текст. Вы не ощущали себя писателем и вам нужно было «высказаться»?

Неа. Просто начал писать, скорей забавы для. Время было свободно: думаю, ну, напишу книжку, чего нет.

Водить хороводы вокруг собственной жизни - унизительно для человека мужского пола. Умер и умер . Тоже мне, новость

Дебютный роман Андрея Рубанова «Сажайте, и вырастет», о которой вы сказали, что «она вас потрясла» проистекает из тюремного опыта Рубанова. Вы написали свой первый роман из чеченского опыта. Я пытаюсь разобраться, есть ли связь между явно нежелательными, негативными событиями в жизни потенциального писателя и тем, что писатель наконец начинает писать. Такие события становятся катализатором?

Просто надо было описывать что-то, вот и описал. У меня 17 книг. Про войну из них - малая часть. Всё это никакого значения не имеет. Война – обычная форма жизни. Там просто чуть ярче и обнажённей всё. И больше хороших людей вокруг. Но вообще – это не самоцель. Была б возможность, я б никогда не ходил с автоматом, а ходил бы с пивной кружкой. И мне было бы так же хорошо.

Хемингуэй написал однажды, что убил «по крайней мере 122 человека». Я приведу часть письма: «У меня 22 легко различимых ранения (возможно, это помимо скрытого, и я убил по крайней мере 122 человека, помимо тех, о ком я не могу знать наверняка. Последний, нет, не последний, а тот, чью смерть я перенес особенно скверно, был солдатом в немецкой форме и каске. Он ехал на велосипеде впереди отступающей части по дороге на Ахен, которую мы перерезали чуть повыше Сен-Кантена. Я не хотел, чтобы наши стреляли из крупнокалиберного пулемета и спугнули тех, что ехали следом за ним на бронетранспортерах, и сказал: «Оставьте его мне», и застрелил его из карабина». - 2 июня 1950 года, из письма профессору Артуру Миценеру. А вам приходилось писать такие письма?

Бред сивой кобылы. Этого он, может, и убил, но 122 человека - столько снайпера только могут убить. Хэм валяет дурака здесь.

Мой дед, Нисифоров Николай Егорович, с 1942 по 1947 год был пулемётчиком - от Сталинграда до Западной Украины - он бы мог такие письма писать, но ему это точно в голову никогда не пришло бы.

А мне - тем более, не приходилось. Я проводил операции в результате которых погибали люди. Больше мне по этому поводу нечего сказать. Я никогда об этом не думаю и ничего по этому поводу не испытываю.

И уж точно не испытываю желание мусолить всё это.

- Еще один документалист войны - Джозеф Хеллер (величайший, кстати, «архитектор» текстов). В «Уловке 22» Йоссариан перерывает вверх дном всю аптечку и лечит Сноудена от раны «широкой и длинной, размером с руку, и слишком страшной, чтоб на нее глядеть или, тем более, определять глубину. Порванные мышцы в кровавой траншее шевелились наподобие ожившего фарша». Но это все фон для того, чтобы «расправить паруса темы романа». Гений Хеллера заключался, на мой взгляд, не в том, что он переложил военный опыт на бумагу, а то, как он это сделал. Насколько важна в вашем понимании «архитектурная составляющая» в тексте?

Не понял связи между раной и архитектурой. Архитектура важна. Понимание архитектуры приходит интуитивно. Либо строится здание, либо осыпается. Науки об этом нет.

- Я неслучайно затронул тему архитектуры. Говоря о «Язычнике» вы сказали, что «архитектура безупречная». А Хэмингуэй в свою очередь сказал, что «писательство - это архитектура, а не искусство декоратора». Расшифруйте, пожалуйста, что вы вкладываете в понятие «архитектура текста»?

Текст может строится линейно: как линия из точки «а» в точку «б». Это просто. Герой встал, пошёл, пришёл, упал. А сложная архитектура, когда сто героев, в режиме ста кардиограмм, действуют, пересекаясь в нужных точках, и совпадая в финале в одной. Это высший пилотаж. У Тулянина в «Язычнике» получилось на высочайшем уровне: как у Шолохова или Леонида Леонова. В других его книгах ничего подобного не происходит. А «Язычник» - чудо.

"Семь жизней", сборник Захара Прилепина, 2016, изд. «АСТ»

- Вы Гайто Газданова и Леонида Леонова именно за «архитектурность» их текстов полюбили?

У Гайто нет архитектуры, у него - музыка, неземная. У Леонова - да, сложнейшие конструкции, которыми он с аномальным мастерством, управляет. «Дорога на океан» - гениальный роман. Сейчас мало кто так работает. Даже читателя достойного на эту книгу днём с огнём не найти.

- «Так как Достоевский, сегодня почти никто уже не умеет: когда событий и героев огромное множество, когда роман создает ощущение огромного многоголосья и автор помнит обо всех и о каждом. И когда в этом многоголосье вдруг возникает главная тема – и она, как в лучшей, классической музыке, вдруг разворачивает паруса и выносит роман на такие просторы, что…» А вы как думаете, сейчас так никто не пишет, потому что - не умеют? Не хотят учиться? Потому что - что?

У нас есть гениальные писатели. Александр Терехов работает так, как вообще никому не снилось. А многие, да, мелко ходят, и думают о себе больше, чем о том, что больше всех нас. А Достоевский вообще о себе не думал. Его, как тварного тела, в его текстах вообще нет. Даже когда он пишет от первого лица.

А разве бывают тексты без темы? У любого текста есть тема. Даже «я сейчас сяду и напишу вам всем» - тоже тема.

- И вообще - чему писатель должен учиться? И главное - как?

Жить нужно. Жить жизнью своей земли и своей огромной родни. А писательство приложится. Точкой отсчёта должно быть что-то, что находится очень далеко от автора.

- Почему сейчас так много дилетантов в литературе?

Их всегда было много. Сейчас даже поменьше. Во главе процесса - безусловные профи: Водолазкин, Крусанов, Варламов - все мастера.

Не буду называть имен, но вы сказали, что один довольно известный писатель - «это ничто». Дайте, пожалуйста, свое определение - кто такой настоящий писатель. И почему тех, кто книги издает - НЕ писатели.

Нет определения. Акунин плохой писатель для читателей со средним вкусом. Хотя рассказчик историй - нормальный. Средний бойкий беллетрист начала XX века. Тогда таких много было. Со временем это станет очевидно всем. Определять это не обязательно.

Вы в открытую высказываетесь о творчестве других писателей, не боясь, что они обидятся. «В отместку они могут составить свой список и проигнорировать меня». Многие другие авторы - более сдержанны и не хотят говорить о коллегах по цеху. Вы почему так открыто говорите о том, что думаете?

Люди боятся говорить от слабости. Они осознают, что их место в литературе - маленькое, и боятся его ещё больше уменьшить. А у меня своё место в литературе, и я ничего не боюсь говорить. Ни про войну, ни про мир, ни про коллег, ни про их национальность, ни про их пол или бесполость. Я пришёл в мир не для того, чтоб всю жизнь скрывать что-то, очевидное для меня.

- Где граница между литературой и мусором?

У вас в голове.

- «Только производя мусор, писатель становится независим материально». Если я не ошибаюсь, еще Стейнбек сказал, что «колоссальными тиражами продается либо феноменально низкого уровня, «бульварный» мусор, либо гениальная литература. А «середняки» страдают. Как вы можете объяснить вот этот разброс читателя по полюсам?

В России это перестало работать. Серьёзные писатели давно обыгрывают любые дамские романы, детективы и эротику. Возглавляют списки продаж книжки того же Евгения Водолазкина. Я уважаю нашего читателя, он очень умный.

- Действительно, тиражи «не мусорных» писателей растут. Чем вы можете объяснить возрастающий интерес аудитории к «интеллектуальной прозе»?

Небо стало ближе.

- В какой момент писатель становится писателем?

В момент зачатия.

- «Для меня самое главное происходит в области языка». То есть вы поклонник, как говорит Ольга Славникова, «логоцентричной» (языковой) литературы?

Если угодно, да.

- Вы так написали о дебюте Самсонова: «Давно такого не было: я ходил потрясенный и всем про нее говорил.» Чем он вас так потряс? И как вы оцениваете то, что он пишет сейчас? Я болел за «Соколиный рубеж» в финале «Большой книги» 2017, а победил Данилкин.

Я не читал его последних книг. Некогда. Потом прочитаю и скажу. «Аномалия Камлаева» такое же чудо, как «Язычник». Но это не дебют. Его дебют - роман «Ноги» про футболиста, очень средний. Но мой сын, увлекающийся футболом, его прочитал. Я все книги Самсонова покупаю. Просто в благодарность за «Аномалию…»

И вообще - почему таким как Самсонов не стать «массовыми писателями»? Теми, кого бы читали миллионы людей. Это ведь «нишевая литература», что ни говори.

Случайность. Мог бы стать. Какой-то мелочи не хватает.

Почему вообще действительно яркие тексты «не находят» читателя? Вот, например, столь полюбившийся вам «Блуда и мудо» или «Язычник» (как примеры «с поверхности»).

Иванова читают многие и с удовольствием. В числе немногих выше названных - он: первый среди равных. Алексей Иванов, Олег Ермаков, Михаил Тарковский - они все классики. Если их сегодня не прочитал кто-то – это не их проблемы. У Лёши Иванова просто характер вредный. Он мог бы большее место занимать, если б поменьше думал о том, как про него пишут, куда его премируют и какие премии ему не дают. Проза у него сногсшибательная. «Тобол» - роман на уровне «Петра» Алексея Толстого, особенно первая книга. Во второй чуть больше допущений и экшна, чем мне хотелось бы, но это выбор автора.

Ну и раз уж мы заговорили о Самсонове. Когда я его спросил, почему у него получается то, что не получается у других, он мне ответил, что получается «нечто «книгообразное», а свое творчество сравнил с «неплохой табуреткой дипломированного столяра». Это его скромность говорила или он правда настолько одержим поиском совершенства, что свои, в общем-то, совершенные романы таковыми не считает? Как думаете?

Он говорит разумные вещи, молодец.

И вообще, почему у одних получается, а другие не могут достичь такого звучания текста, который заставляет сердце читателя биться сильнее?

Не получается, потому что не получается. Миллион причин.

Я когда читал Самсоновского Камлаева, у меня возникла неожиданная параллель с Шолоховым и его «Тихим доном» (он первый том начал в 20 лет, а закончил в 32). Я читал и думал: как они - юнцы - могут такое написать? Текст же вмещает человеческие переживания ну как минимум зрелого мужика и таких переживаний не может быть в голове 28 летнего юнца. Как им обоим удалось?

- «Я не верю, что снизойти может целый роман.» А во что вы верите? В тяжелый и упорный труд?

Сначала труд, а потом может снизойти.

Вы выросли на произведениях Гийома Аполлинера, Ромена Гари и Антуана де Сент-Экзюпери. Влияние на вас оказали Пушкин, Лермонтов, Толстой. Кто еще сформировал вас как писателя?

Мы называли все эти имена: Газданов, Леонид Леонов. Ещё Анатолий Мариенгоф. Проза Валентина Катаева. Алексей Николаевич Толстой. Поэзия: Блок, Есенин, Луговской, Гумилёв, Юрий Кузнецов, Бродский. Чухонцева сейчас читаю с восторгом.

- «Проверку прочности и эластичности языка во все времена проводит литература». И какие выводы о языке можно сделать сейчас?

Мы в отличной форме, как народ.

- «Свобода в том, чтобы тебя слышали». Вы как писатель эту свободу обрели?

Я её и не терял.

- «Пушкин, Достоевский, Чехов обыграют все попытки переформатировать русскую культуру». Если я правильно понимаю вас, то писатель - не просто проповедник, он в некотором роде миссионер, которому надлежит словом облечь веру людей в действие. Вы ведь, судя по всему, ищете средства, как-то влиять на окружающую реальность?

Я просто пишу. Написанное может влиять, может нет. Я мало об этом думаю.

- Что вы хотите изменить?

Меня всё устраивает. Пусть всё будет как есть.

- Зачем вы пишете?

Мне за это платят.

- «Президенты уходят, а литература остается». Какой след вы хотите оставить после себя?

Красивый портрет в рамочке в моей деревенской школе. Позолоченные бюстики в пивных. Чтоб орехи можно было о голову колоть. Или сырые яйца.

Вам, как человеку пишущему, важно внимание? Вы когда-нибудь рассматривали писательство, как способ удовлетворение собственных, быть может, нарциссических наклонностей?

Только так и рассматриваю.

- Как вы относитесь к иерархиям в литературе? «Пелевин писал, что писатель - это злобное, завистливое эго. Мы все таковы - и это во многом определяет поведение писателя». А вы какой?

Нет, не такой. Я смотрю за литературой, как за красивой поляной, мне радостны успехи всех моих друзей. А сорняки я не люблю.

Вы изучали «Кавказские повести» Льва Толстого перед написанием первого романа. Сам Толстой изучал войну «по документам» - и тем не менее получилась очень глубокая и объемная вещь. Ваш роман «Обитель» написан «с надзирательской вышки», на которую вы взошли благодаря архивным документам. И тем не менее - это художественное произведение. Скажите, где проходит грань между документалистикой и прозой?

Проза - это документалистика высочайшего уровня. Документалистика работает с документами, а проза с сознанием и душой, которые в документах не различимы чаще всего.

- «В большую литературу въезжают на двух лошадках: врожденный дар и мастерство; одной, как правило, не хватает.» Как лошадок уравновесить? Есть ли рецепт?

Рецепты - это к кулинарам.

- Можно ли научить писательскому мастерству?

Можно научить не делать общие ошибки. Мастерству - нет.

Как вообще определить – есть ли у человека этот самый дар? Ведь эта внутренняя тяга к письму - необязательно его следствие?

Вы как определяете гниль от свежих овощей? Никакого особого ума не надо для этого. Если умеешь читать и читаешь.

- Где грань между писательством и графоманией?

В Караганде.

- «Я как зарабатывал на своих книгах, так и зарабатываю». То есть писатель в России все же может кормить себя и семью писательским трудом?

Кто-то может, кто-то нет. Как повезёт.

Гаишник «зарабатывает больше в 257 раз», чем вы. Но вы же, наверное, могли бы зарабатывать больше? Еще Чехов писал: «Писать для денег? Но денег у меня никогда нет, и к ним я от непривычки иметь их почти равнодушен. Для денег я работаю вяло». А у вас с деньгами какие взаимоотношения, помимо того, что они - необходимость для поддержания семьи? За деньги вы писать, я так думаю, совершенно не готовы?

Только за деньги и пишу. Про гаишника я давно говорил. Я больше зарабатываю. Гаишников, к тому же, в целом отучили брать взятки.

– Писатель Захар Прилепин образца 2004 года и писатель Захар Прилепин образца 2017 года - как изменились вы посредством текстов, которые вы написали?

- Вы по своему имени не скучаете? Не устали ли быть Захаром?

Можете назвать меня «Женей», я всплакну.

Вы с Зайцевым налаживали бизнес по производству Ватников, а потом Рубанов написал роман «Патриот», в котором главный герой пытается создать гениальные ватники. Это он у вас идею позаимствовал?

Думаю, да. Но она и так в воздухе носилась.

- «Рубанов пишет так, как будто «качает железо» или ставит удар.» А как вы пишете?

Как будто сижу на берегу и смотрю на воду. И глажу по голове кого-нибудь любимого.

- «Есть такие люди, которые называются «критики», - они не без настойчивости предлагают собственный взгляд на литпроцесс, строят свои иерархии, расставляют писателей по местам: этого на пьедестал, этого под лавку, а этих вот вообще не упоминаем…» Ирвин Шоу называл критиков убийцами литературы. И все же они сформировали много писателей. Данилкин открыл многих, например. Как же вы, как писатель, к ним относитесь?

Критики - это счастье. Их почти не осталось. Я всем им очень благодарен. В том числе и тем, кто ругался. Никаких претензий. Помню, в 2009 году Наринская написала, что Прилепин, да, был главным писателем нулевых, но в десятых от него ничего не останется. Разве это не восторг. Я её обожаю. Жду, что она скажет в 2019 году.

Раньше было так: «Написанная другим книга воспринималась не только как предмет раздраженной зависти в случае успеха этой книги («на твоем месте должен быть я»), но как еще одна монета, брошенная в общую копилку. Или украденная оттуда.» А что сейчас?

И сейчас так же.

Как вы все успеваете? И книги писать, и в общественной жизни участие принимать. Ваша жизнь подвержена графику или все спонтанно?

А в какой общественной жизни я принимаю участие? Вы меня с кем-то путаете, видимо. Я 1,5 года прожил на Донбассе и за это время не издал ни одной книги, не ходил ни на один митинг, и не участвовал ни в одном собрании.

- Каким должен быть писатель нового времени?

Таким же как и старого времени.

- Ваш совет молодым писателям?

Не завидуйте никому, а то мозги скиснут.

Беседовал Егор Апполонов