Жил кузнец припеваючи, никакого лиха не знал.

— Что это, — говорит кузнец, — никакого я лиха на веку своем в глаза не видал! Хоть посмотрел бы, какое там такое лихо на свете.

Вот и пошел кузнец лиха искать. Шел, шел, зашел в дремучий лес; ночь близко, а ночевать негде и есть хочется. Смотрит по сторонам и видит: неподалеку стоит большущая изба. Постучал — никто не отзывается; отворил дверь, вошел — пусто, нехорошо! Забрался кузнец на печь и лег спать не ужинавши.

Стал было уже засыпать кузнец, как дверь отворилась, и вошло в избу целое стадо баранов, а за ними Лихо — баба огромная, страшная, об одном глазе. Понюхало Лихо по сторонам и говорит:

— Э, да у меня, никак, гости; будет мне, Лиху, что позавтракать: давненько я человеческого мяса не едало.

Вздуло Лихо лучину и стащило кузнеца с печи, словно ребенка малого.

— Добро пожаловать, нежданный гость! Спасибо, что забрел; чай, ты проголодался и отощал, — и щупает Лихо кузнеца, жирен ли, а у того от страха все животики подвело.

— Ну, нечего делать, давай сперва поужинаем, — говорит Лихо; принесло большое беремя дров, затопило печь, зарезало барана, убрало и изжарило.

Сели ужинать. Лихо по четверти барана за раз в рот кладет, а кузнецу кусок в горло не идет, даром что целый день ничего не ел. Спрашивает Лихо у кузнеца:

— Кто ты таков, добрый человек?

— Кузнец.

— А что умеешь ковать?

— Да все умею.

— Скуй мне глаз!

— Изволь, — говорит кузнец, — да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься: я бы тебе вковал глаз.

Лихо принесло две веревки — одну толстую, а другую потоньше. Кузнец взял веревку потоньше, связал Лихо, да и говорит:

— А ну-ка, бабушка, повернись! Повернулось Лихо и разорвало веревку. Вот кузнец взял уже толстую веревку, скрутил бабушку хорошенько.

— А ну-ка теперь повернись!

Повернулось Лихо и не разорвало веревок.

Тогда кузнец нашел в избе железный шкворень, разжег его в печи добела, поставил Лиху на самый глаз, на здоровый, да как ударит по шкворню. Повернулось Лихо, разорвало все веревки, вскочило как бешеное, село на порог и крикнуло:

— Хорошо же, злодей! Теперь ты не уйдешь от меня.

Пуще прежнего испугался кузнец, сидит в углу ни жив ни мертв; так всю ночку и просидел — даром что спать хотелось. Поутру стало Лихо выпускать баранов на пашню, да все по одному: пощупает, точно ли баран, хватит за спину да и выкинет за двери. Кузнец вывернул свой тулуп шерстью вверх, надел в рукава и пошел на четвереньках. Лихо пощупало: чует — баран, схватило кузнеца за спину да и выкинуло из избы.

Вскочил кузнец, перекрестился и давай бог ноги. Прибежал домой; знакомые его спрашивают:

— Отчего это ты поседел?

— У Лиха переночевал, — говорит кузнец, — знаю я теперь, что такое лихо: и есть хочется, да не ешь, и спать хочется, да не спишь.

Жил кузнец припеваючи, никакого лиха не знал.

— Что это, — говорит кузнец, — никакого я лиха на веку своем в глаза не видал! Хоть посмотрел бы, какое там такое лихо на свете.

Вот и пошел кузнец лиха искать. Шел, шел, зашел в дремучий лес; ночь близко, а ночевать негде и есть хочется. Смотрит по сторонам и видит: неподалеку стоит большущая изба. Постучал — никто не отзывается; отворил дверь, вошел — пусто, нехорошо! Забрался кузнец на печь и лег спать не ужинавши.

Стал было уже засыпать кузнец, как дверь отворилась, и вошло в избу целое стадо баранов, а за ними Лихо — баба огромная, страшная, об одном глазе. Понюхало Лихо по сторонам и говорит:

— Э, да у меня, никак, гости; будет мне, Лиху, что позавтракать: давненько я человеческого мяса не едало.

Вздуло Лихо лучину и стащило кузнеца с печи, словно ребенка малого.

— Добро пожаловать, нежданный гость! Спасибо, что забрел; чай, ты проголодался и отощал, — и щупает Лихо кузнеца, жирен ли, а у того от страха все животики подвело.

— Ну, нечего делать, давай сперва поужинаем, — говорит Лихо; принесло большое беремя дров, затопило печь, зарезало барана, убрало и изжарило.

Сели ужинать. Лихо по четверти барана за раз в рот кладет, а кузнецу кусок в горло не идет, даром что целый день ничего не ел. Спрашивает Лихо у кузнеца:

— Кто ты таков, добрый человек?

— Кузнец.

— А что умеешь ковать?

— Да все умею.

— Скуй мне глаз!

— Изволь, — говорит кузнец, — да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься: я бы тебе вковал глаз.

Лихо принесло две веревки — одну толстую, а другую потоньше. Кузнец взял веревку потоньше, связал Лихо, да и говорит:

— А ну-ка, бабушка, повернись! Повернулось Лихо и разорвало веревку. Вот кузнец взял уже толстую веревку, скрутил бабушку хорошенько.

— А ну-ка теперь повернись!

Повернулось Лихо и не разорвало веревок.

Тогда кузнец нашел в избе железный шкворень, разжег его в печи добела, поставил Лиху на самый глаз, на здоровый, да как ударит по шкворню. Повернулось Лихо, разорвало все веревки, вскочило как бешеное, село на порог и крикнуло:

— Хорошо же, злодей! Теперь ты не уйдешь от меня.

Пуще прежнего испугался кузнец, сидит в углу ни жив ни мертв; так всю ночку и просидел — даром что спать хотелось. Поутру стало Лихо выпускать баранов на пашню, да все по одному: пощупает, точно ли баран, хватит за спину да и выкинет за двери. Кузнец вывернул свой тулуп шерстью вверх, надел в рукава и пошел на четвереньках. Лихо пощупало: чует — баран, схватило кузнеца за спину да и выкинуло из избы.

Вскочил кузнец, перекрестился и давай бог ноги. Прибежал домой; знакомые его спрашивают:

— Отчего это ты поседел?

— У Лиха переночевал, — говорит кузнец, — знаю я теперь, что такое лихо: и есть хочется, да не ешь, и спать хочется, да не спишь.

Исторический сайт Багира - тайны истории, загадки мироздания. Загадки великих империй и древних цивилизаций, судьбы исчезнувших сокровищ и биографии людей изменивших мир, секреты спецслужб. История войн, загадки сражений и боёв, разведывательные операции прошлого и настоящего. Мировые традиции, современная жизнь России, загадки СССР, главные направления культуры и другие связанные темы - всё то о чём молчит официальная история.

Изучайте тайны истории - это интересно…

Сейчас читают

«Когда я приезжаю в «Пермь-36», у меня есть ощущение памяти, которую необходимо хранить… Как только последний из нас забудет, как все было на самом деле, так все тут же начнётся снова. Поэтому помнить необходимо», - сказал Андрей Макаревич на Международном гражданском форуме «Пилорама», в шестой раз прошедшем йа территории музея-лагеря «Пермь-36» - единственного в России мемориального комплекса истории политических репрессий.

Могущество человека сегодня очевидно. Нажатием всего нескольких кнопок он способен уничтожить всю жизнь на Земле. Однако это могущество и ограничено. Пока мы не можем предотвратить ни засуху, ни катастрофическое наводнение, ни извержение вулкана, землетрясение, цунами… Последствия же их всегда одни и те же: помимо гибели множества людей, большие участки земли становятся непригодными для дальнейшего проживания, а это влечёт за собой миграцию народов. И очень возможно, что они придут в другую страну не с рукой, протянутой за помощью, а с оружием!

Тосканская маркграфиня Матильда родилась в XI веке, а умерла уже в XII. По тем временам она была личностью уникальной: властная и жёсткая, она не просто участвовала в политических интригах, но и вела полноценные военные действия. В историю она вошла как ярая сторонница папы римского Григория VII.

Небо, как известно, не слишком благосклонно к женщинам. В 30-е годы прошлого века пилотами за редкими исключениями были мужчины. Именно они ставили мировые рекорды скорости, высоты, дальности полётов. Но неожиданно в эту мужскую профессию ворвалась молодая амбициозная американка, которой удалось побить многие мужские рекорды. Недаром на родине её называли не иначе как «королева скорости».

23 марта 1989 года капитан Джозеф Хейзелвуд зашёл в бар в портовом городе Вальдес на Аляске. Было 16 часов, и у него выдалось несколько часов свободного времени, пока на нефтяном терминале перекачивали в танкер 200 миллионов литров сырой нефти. Хейзелвуд играл в дартс со своими помощниками и пил водку. Тёплая компания весь вечер отдыхала в баре.

Свастика (санскр.) - крест с загнутыми под прямым углом (реже - дугой) концами. Возможно, древний символ плодородия, солнца, скрещённых молний, молота Тора и тому подобного. Как орнаментальный мотив встречается в искусстве древних культур, а также в античном, европейском средневековом и народном искусстве. В фашистской Германии использовалась как государственная эмблема, отличительный знак нацистской партии, стала символом варварства и насилия. Большая Энциклопедия Кирилла и Мефодия. 2000

Когда в Риме складывали хворост для костра Джордано Бруно, в Неаполе инквизиторы бросили в темницу другого мятежного монаха. Это был Томмазо Кампанелла. Как и Бруно, его считали не только философом, но также астрологом и магом.

Лихо одноглазое Казачья сказка

Еще при царе это было. Возвращался казак Тишка со службы домой. Все ближе и ближе родимая сторонушка. Ширится радость в груди у казака, наполняется сердце. Конь боевой легко несет. Едет казак, думу думает, что ждет его дома дорогая матушка и невестушка его Лизанька. Ждут не дождутся. Тому уж три года минуло, как казака дома не было. Завздыхал Тишка. Вот и станица завиднелась. Приосанился казак, песню заиграл, думает: «Мои-то давно прослышали, что я возвращаюсь, с хлебом-солью встретят. Букетами коня украсят. Закатим пир на всю округу». Подъехал Тишка к станице - никто его не привечает. Дома покосились, не белены. Скотина ревмя ревет, не поена, не кормлена. Поля не вспаханы, на засеяны. Плач над куренями стелется, ругань по переулкам гуляет, «Ошаламел народ», - удивился Тишка. Никто его не признает, никто с ним не здоровается. Казаки друг дружке в глаза не глядят, а смотрят - так зло. Бабы причитают: «Ох-х, лихо нам, лихо!» Послушаешь их, так и свет не мил. Детишки в игры не играют, горькие слезы льют.

«Что-то тут не так», - смекает Тишка.

Подъехал он к своему куреню. На приступках мать сидит, слезами обливается. В голос кричит, тоскует по единственному сыночку, Тише ненаглядному.
- А вот и я, - говорит Тишка, - живой и невредимый!

Мать плакать перестала, посмотрела на сына и не признала.
- Не сын ты мне вовсе, - говорит, - лежат косточки мово сына на чужедальней стороне. - И опять слезами залилась пуще прежнего.

Как ни бился Тишка - не признает его родимая матушка дорогого сына. И все тут.

Расстроился Тишка. «Пойду, - думает, - к Лизаньке наведаюсь, к суженой своей».

А у Лизаньки та же картина.
- Иди, - говорит, - отсель, знать тебя не знаю и знать не хочу. А Тишку твоего ненавижу всей душой, потому как знаю, с кем на службе прохлаждался. Вот и сгиб ни за грош. А я его так любила...
- Да вот я, живой, здоровый, - говорит Тишка.
- Иди, казачок, отсель подобру, а то неровен час до беды-то.

Лизанька девушка была крупная, в поле за троих казаков управлялась. Тишка опасливо посмотрел на нее. «А ведь правда, долго ли до беды...» - И подался к калитке. А Лизанька ему вслед:
- Наплевать мне на твоего Тишку и растереть. Я за Ваську Косого замуж собралася. - И в рев: - Ох, лихо мне, лихо!

Тишка ей из-за плетня:
- Тоже мне казака нашла! Тьфу, срамота!

А у самого душа заныла. «И что ж такое делается на белом свете? Ну погоди, бабья порода! Я тебя плеточкой, ишо мозги прочищу».

Идет Тишка улицей. Смотрит: лужа большая, в луже старуха сидит, на один глаз кривая. Горбатая. Лохмотья к худому телу прилипли, в чем только душа держится. Рядом с ней мешок плавает. «Что-то тут не так, - смекает Тишка, - надо ухо востро держать». Завидела его старуха, запричитала:
- Помоги, касатик, помоги, Тиша дорогой. Шла-шла да упала, а встать не могу и никому до меня нет дела.

Обрадовался казак, что хоть один человек его в станице признал. Забыл про то, что сторожко обещался себя держать. Зашел в лужу, подхватил старуху на руки, а та кричит:
- Мешок, мешок не забудь!

Прихватил Тишка мешок, и будто радостью его обдало. И такая радость, что хоть в луже в пляс пускайся. «Что такое, - думает Тишка, - не пойму, что со мной творится». - И говорит старухе:
- Чтой-то я тебя, бабуся, здеся раньше не видывал.

И хочет ее на землю, где посуше, поставить. А та не дается - прилипла, не отлепишь.
- А-а-а! - кричит. - Казачок! Давненько я тебя здесь поджидаю. Сколько денечков прошло, со счета сбилась. - И на шею ему - раз!
- Вот лихо-то, - прошептал Тишка и вздохнул.
- Ага, оно самое и есть. Говорили мне люди, что хитрей тебя казака во всей округе не найдешь, только я похитрей тебя оказалась.
- Выходит, так, - отвечает Тишка со вздохом. - Это ты народ взбулгачила?
- Я, - отвечает Лихо, - кому ж еще. Вон полон мешок радости набрала. Твоей только не хватает.
- Ох и молодец, - нахваливает ее Тишка, а сам думает, как быть, что делать. - Как же ты, - говорит, - в такой маленький мешок так много радости набрала?
- Это я, - говорит Лихо, - вашу радость уминаю.
- Нехорошо, - говорит Тишка, - по человеческой радости топтаться.
- Ничего, - отвечает Лихо, - зато мне от этого веселей становится.

Так они друг с дружкой переговариваются. А Тишка тем временем от станицы далече ушел. Думает: «Счас до яра дойду и вниз головой брошусь. Сам погибну, так и Лиху распроклятому конец придет».

Только он это подумал, как Лихо ему говорит:
- Хватит, казачок, меня на своем горбу таскать, пора о деле подумать.

Остановился Тишка. Слезла с него Лихо и предупреждает:
- Не вздумай от меня бежать и в мыслях не держи, а то хуже будет. «Куда ж хуже-то», - думает Тишка и говорит:
- Ну что ты, я теперь твой слуга на вечные времена.
- Известное дело, - соглашается Лихо. - Пока у тебя всю радость не заберу, не отстану.
- Да бери, - говорит Тишка. - Что ее у меня, мало, что ли? Бери, и дело с концом.
- А зачем мне ее брать? Сам отдашь.
- Это как?
- А вот так. Сейчас, дай дух перевести. Села рядышком, да как закричит, да как запричитает во весь голос.
- Так мне тебя жалко, казачок, спасу нет. У Тишки от удивленья глаза на лоб полезли.
- Если жалко, отпусти на все четыре стороны. Зачем сердце рвешь?
- Вот поговорим о жизни нашей и отпущу, не резон мне тебя держать.
- Про жизнь так про жизнь.
- Смотрю я на тебя, казачок, голова твоя поседела, тело твое изранетое. Воевал, себя не жалел. А много ль от царя-батюшки наград получил?
- Да ничего, - говорит Тишка, - не получил. Так не за царя кровинушку свою по капле отдавал, а за Родину свою, за землю, на которой живу.
- И то так, - отвечает Лихо. Видит, здесь казака не проймешь, с другого бока подступает. Голос еще жалчей сделала:
- Был бедняк, бедняком и остался. Дома коровешку оставлял, и та без тебя сдохла.
- Ничего, - говорит Тишка, - были б руки-ноги целы - не пропадем.

А Лихо свою линию гнет, не успокаивается:
- Суженая твоя к другому подалась.
- Твоя правда, - сказал Тишка. И завздыхал, закручинился, да так, что свет не мил показался.

Лихо довольная. Руки потирает. Довела-таки казака. Смотрит Тишка, а мешок-то с радостью вроде как поболее прежнего стал. Смекает, в чем дело. «Ну ничего, старая, я еще над тобой позабавлюсь». И залился слезами, уже понарошку. А Лихо развеселилась. В пляс пошла. Откуда прыть взялась.
- Говори, - кричит, - говори, на душе легче будет.
- Ох, - говорит Тишка, - уморила ты меня. Не житье мне на белом свете. Пойду руки на себя наложу. Просьба у меня напоследки жизни. Дай передохнуть.

А Лихо довольная такая. Что ж, мол, передохни. А потом еще погорюешь.
- Сильная ты, Лихо, никогда бы не подумал. Ловко умеешь человеческую радость собирать.

Лихо в ответ: «Я, - говорит, - такая. К человеку подход имею. Так человека разжалоблю, так его растревожу. Всю радость до капельки отдаст, а без радости и совесть легко потерять. Водички попрошу напиться. Кто ж не даст. Глядишь, разговор завязался. Как живешь, спрашиваю. Хорошо, говорит, живу. Кто ж тебе сразу скажет, что плохо живет? Ничем, спрашиваю, не обижен в этой жизни? Кто же, говорит, не обижен. И начинает... А я подначиваю. И пошло-поехало. Человек в слезы. А у меня мешок наготове».
- Ох, и хитра ты, Лихо, где мне тебя перехитрить. Давай, - говорит, - в прятки поиграем. Я страсть до чего любил в детстве в прятки играть. Никто сыскать меня не мог.
- Ну что ж, - говорит Лихо, - давай поиграем, только от меня прятаться - бесполезное дело. Я тебя везде сыщу.

И стали они в прятки играть. Тишка в копешку с сеном залез. Лихо нашла.

На дерево взобрался. За ветвями укрылся. И там нашла.
- И правда, - говорит Тишка, - бесполезное дело от тебя прятаться. Ну-ка теперь ты попробуй схоронись.

Повернуться не успел, глядь, нет Лиха. Куда подевалась, может, не было ее вовсе. В страшном сне привиделась. Тишка туда, Тишка сюда. Глядь, мешок с человеческой радостью лежит на месте. «Не сон, знать, мне привиделся, - думает, - и не умом я тронулся». Мешок бы развязать, да и дело с концом. Потом думает: «Негоже так, надо сначала с Лихом разделаться».

Стал Тишка приглядываться да присматриваться. Видит: на дереве сучок выбит, маленькое такое дуплишко образовалось. А из дуплишка носик остренький торчит, грязью перепачканный. «Э-э-э, - думает казак, - смекай, Тишка, не просчитайся. Как же это она туда забралась?» И говорит:
- Выходи, Лихо, покажись, не могу тебя сыскать. Где мне с тобой тягаться.

А Лихо тут как тут, до чегошеньки довольная, от казачьей похвалы голова кругом пошла. Тишка виду не кажет. Удивляется:
- Где ж ты так схоронилась?
- А туточки, рядышком была. Ты мимо меня сто разов прошел... В дупле я была, вот где!
- В такое маленькое дуплишко забралась, ай да Лихо, ай да молодец.
- Это что, - говорит Лихо, - я вот в такую щелочку пролезу, клубочком свернусь, никто меня не приметит.
- Это что, - говорит Тишка, - это еще не удивление, а вот в кисет сможешь забраться? Смотри, какой маленький! - И сам кисет вытащил, развязал. - Нет, - говорит, - в кисет не сможешь. - И вздохнул. - В ноздрях у тебя еще не кругло.
- Это у меня не кругло? - расходилась Лихо, - Да я в один момент... Хоп! - и готово.

Казак кисет чуть не выронил, до того он тяжелый стал. Быстренько завязал его тройным узлом.
- Понюхай, - говорит, - Лихо, табаку.

И рукавом пот со лба смахнул. Умаялся. Большое дело сделал. А Лихо из кисета кричит:
- Залезла, казачок, а ты не верил. Тишку смех разбирает.
- Молодец, - говорит, - ты, Лихо, твоя взяла! Только из кисета тебе теперь ходу нет.

Запричитала Лихо, стала просить казака, чтобы выпустил он ее. Потом грозить начала.
- Нет, - говорит Тишка, - ты меня этим не проймешь. Кисет жалко, Лизин подарок. Ну так ничего, в дело пошел.

Подкинул Тишка кисел на ладони. Тяжеленький. И запустил его подальше в репьи да калюку. Развязал он мешок с человеческой радостью... В станице кочеты запели. Все разом, в один голос. На душе радостно. Слов нет. Кто-то песню заиграл. Веселую. «Никак, моя Лизанька старается, - подумал Тишка, - эх, пора и мне домой возвращаться». Не успел он шага шагнуть, а народ ему навстречу валом валит. Тишу-дорогушу встречать-привечать. Впереди мать идет. Чуть поодаль Лизанька. Плачут. Уже от радости. «Дождались мы тебя, Тишу-казака. Без тебя пропадай наши головушки». Тишка усы подкрутил, подбоченился, то-то, мол. И пошел навстречу. Но на этом дело не кончилось.

Ехал барин по дороге. В карете дорогой. Весь в золоте убратый. Смотрит: впереди по дороге что-то катится. Кучеру в бок толк - мол, придержи коней. Из кареты вылез, не поленился. Видит: кисет на дороге лежит. Схватил его. Тяжелый. Золото, думает. Пока развязал, ногти холеные пообломал. Выскочила из кисета Лихо. И уселась барину на шею. И ласково так говорит:
- Вот спасибо, друг ты мой милый, выручил! Теперь в услужении у меня будешь, пока я твое добро до нитки не спущу.

И кучеру рукой махнула, мол, поехали.

Поехали так поехали. А нашей сказке тут остановка.

Сказка русская народная.
"Лихо одноглазое"

Жил один кузнец.
— Что,— говорит,— я горя никакого не видал. Говорят, лихо на свете есть; пойду поищу себе лихо.
Взял и пошел, выпил хорошенько и пошел искать лихо. Навстречу ему портной. — Здравствуй!
— Здравствуй!
— Куда идешь?
— Что, брат, все говорят: лихо на свете есть; я никакого лиха не видал, иду искать.
— Пойдем вместе. И я хорошо живу и не видал лиха; пойдем поищем.
Вот они шли, шли, зашли в лес, в густый, темный, нашли маленькую дорожку, пошли по ней—по узенькой дорожке. Шли, шли по этой дорожке, видят: изба стоит большая. Ночь; некуда идти.
— Сём,— говорят,— зайдем в эту избу.
Вошли; никого там нету, пусто, нехорошо. Сели себе и сидят.
Вот и идет высокая женщина, худощавая, кривая, одноокая.
— А!—говорит.— У меня гости. Здравствуйте.
— Здравствуй, бабушка! Мы пришли ночевать к тебе.
— Ну, хорошо; будет что поужинать мне!
Они перепугались. Вот она пошла, беремя дров большое принесла; принесла беремя дров, поклала в печку, затопила. Подошла к ним, взяла одного, портного, и зарезала, посадила в печку и убрала.
Кузнец сидит и думает: что делать, как быть? Она взяла — поужинала. Кузнец смотрит в печку и говорит:
— Бабушка, я кузнец.
— Что умеешь делать-ковать ?
— Да я все умею.
— Скуй мне глаз.
— Хорошо,— говорит,—да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься; я бы тебе вковал глаз.
Она пошла, принесла две веревки, одну потоньше, а другую толще. Вот он связал ее одною, которая была потоньше.
— Ну-ка , бабушка, повернися!
Она повернулась и разорвала веревку.
— Ну,— говорит,— нет, бабушка! Эта не годится. Взял он толстую веревку да этою веревкою скрутил
ее хорошенько.
— Повернись-ка , бабушка!
Вот она повернулась — не порвала. Вот он взял шило, разжег его, наставил на глаз-то ей на здоровый,
взял топор да обухом как вдарит по шилу. Она как повернется — и разорвала веревку, да и села на пороге.
— А, злодей, теперича не уйдешь от меня!
Он видит, что опять лихо ему, сидит, думает: что делать?
Потом пришли с поля овцы; она загнала овец в свою избу ночевать. Вот кузнец ночевал ночь.
Поутру стала она овец выпускать. Он взял шубу, да вывернул шерстью вверх, да в рукава-то надел и подполз к ней, как овечка. Она все по одной выпускала; как хватит за спинку, так и выкинет ее. И он подполз; она и его хватила за спинку и выкинула.
Выкинула его, он встал и говорит:
— Прощай, лихо! Натерпелся я от тебя лиха; теперь ничего не сделаешь.
Она говорит:
— Постой, еще натерпишься, ты не ушел!
И пошел кузнец опять в лес по узенькой тропинке. Смотрит в дереве топорик с золотой ручкой; захотел себе взять. Вот он взялся за этот топорик, рука и пристала к нему. Что делать? Никак не оторвешь. Оглянулся назад: идет к нему лихо и кричит:
— Вот ты, злодей, и не ушел!
Кузнец вынул ножичек, в кармане у него был, и давай эту руку пилить; отрезал ее и ушел.
Пришел в свою деревню и начал показывать руку, что теперь видел лихо.
— Вот,— говорит,— посмотрите — каково оно: я,— говорит,— без руки, а товарища моего совсем съела.
Тут и сказке конец.