Из окон вашей квартиры открывается удивительный вид на Михайловский сад и Спас на Крови. Вы давно здесь живете?

В этой квартире нет. А в детстве жила по соседству - на углу Инженерной и Садовой, в доме сотрудников Русского музея. Тогда мне говорили, что Спас - ужасная архитектура, на него не смотри, а смотри на Михайловский дворец.

Кто же это говорил?

Близкие. Мой отец, Антон Казимирович Супинский, был ученым, возглавлял в Этнографическом музее, до войны бывшем частью Русского, белорусский отдел. Он из-под Пинска, что и отразилось в нашей фамилии: «суб» - это приставка «под». Мы занимали большую профессорскую квартиру. После ареста отца в 1937-м и смерти матери на следующий год у нас стали отбирать одну комнату за другой. В 1942 году мы с бабушкой и дедушкой уехали в эвакуацию, и в Ленинград я уже не вернулась. Приезжала сюда лишь на каникулы, в гости к тете.

Помните ли вы Ленинград 1930-х?

Я родилась 30 ноября 1934 года, а на следующий день убили Кирова, поэтому до войны накануне моего дня рождения везде развешивали траурные флаги. В дни парадов рядом с нашим домом стояли танки, ожидая очереди проехать перед Зимним дворцом. Мы бегали смотреть на них, и танкисты иногда поднимали нас на броню. В войну, когда Ленинград стали бомбить, раздирать на части, он как-то очеловечился. Нам стало его ужасно жалко. Мы сидели в убежище во дворе Русского музея и прислушивались: неужели попали в Казанский собор, неужели в Исаакиевский?! А однажды попали прямо в нас - бомба разорвалась над убежищем, но оно выдержало, нас к утру откопали.

Как долго вы пробыли в блокадном городе?

Меня вывезли зимой 1942 года по Ладоге в Ярославль. Оттуда я написала тете письмо печатными буквами на адрес: Петроградская сторона, завод имени Макса Гельца, - сообщила, где я нахожусь, что дедушка и бабушка умерли в пути и что все вещи украдены. Медсестра приписала, что, мол, все хорошо, кормят белым хлебом. Удивительно, но письмо дошло. Тетя связалась по рации со своей сестрой в Москве, и меня сначала переправили туда, а потом мы переехали в Куйбышев. Как позже выяснилось, я жила там на одной улице с Дмитрием Дмитриевичем. (Шостакович был эвакуирован из Ленинграда в сентябре 1941-го, в Куйбышеве состоялась премьера его Седьмой симфонии, «Ленинградской». - Прим. ред.)

Блокадные дети отличались от сверстников?

Да, ровесники казались мне инфантильными, я не могла с ними играть, бегать, смеяться. Мне купили куклу с закрывающимися глазами - казалось бы, мечта любой девочки. Я дала ей имя Сталина, посадила в угол дивана и больше к ней не притрагивалась, разучилась играть. В школе в первом классе мне тоже было скучно, я уже умела читать и, сидя целыми днями одна дома, читала те же книги, что и тетка, - повести Тургенева, например. На пении мне странно было подпевать, что «все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц, и в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ».

Когда уже в 1960–1970-е вы приезжали с Дмитрием Дмитриевичем в Ленинград, куда любили ходить?

В Филармонию, в Театр комедии обязательно, к Акимову, Дмитрий Дмитриевич очень ценил его. А у меня там работал бывший однокурсник по Московскому педагогическому институту, мой приятель Петя Фоменко. Останавливались мы всегда в гостинице «Европейская», тут недавно меня узнал один старый швейцар.

А тогда на вас смотрели, узнавали?

На Дмитрия Дмитриевича смотрели, что очень плохо на него действовало, он не любил публичность. Даже премьеры его произведений всегда были поводом для ужасных переживаний. Мои радужные представления, что новая музыка - это замечательно, быстро развеялись после первой премьеры, свидетельницей которой я стала: после Тринадцатой симфонии. Неверно думать, что главным в жизни Шостаковича были дети, которых он очень любил, или я. Главным для него всегда была его музыка. Поэтому-то я и занимаюсь изданием его произведений.

Вы также создали московский и парижский центры изучения наследия Шостаковича. Как они соотносятся между собой?

В Москве у нас архив и издательство, где специалисты, которым я доверяю, готовят выверенные по автографам издания произведений Дмитрия Дмитриевича. В них исправляются ошибки и неточности, допущенные в более ранних публикациях. В Париже собраны дубликаты рукописей, записи произведений. Во Францию западным исследователям проще приехать, чем в Москву. Туда также обращаются театры, которые ставят оперы и балеты Шостаковича, музыканты, исполняющие его произведения.

Получается, что вы живете на три города. Где отраднее?

В Петербурге тихо. Нигде у меня нет такого вида из окон, как здесь.

1962

Избран депутатом Верховного Совета СССР.

Участие в Эдинбургском фестивале, посвященном Шостаковичу.

12 ноября - дирижерский дебют Д.Шостаковича - Первый концерт для виолончели с оркестром (ор.107 ) и Праздничная увертюра (ор.96 ).

Женитьба на Ирине Антоновне Супинской.

Июнь 1962 г.
«В моей жизни произошло событие чрезвычайной важности - я женился. Мою жену зовут Ирина Антонова. У нее имеется лишь один небольшой недостаток: ей двадцать семь лет. В остальном она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы «л» и «р» не выговаривает.<...> В этом отношении жизнь меня побаловала».
(Из письма В. Шебалину).

28 февраля 1962 г.
«Я не гений. И когда меня так называют я очень смущаюсь. Вообще такого рода определения как «гений», «бездарность» и т. п. мало что говорят.
Я знаю, что известные преувеличения моих «достижений» зависят главным образом от той рекламы, которую мне сделал генералиссимус.
Я знаю, что еще и при своей жизни я встану на свое место. Таково мое абсолютно честное убеждение.
Несколько смягчает мучения совести моя музыка, но ведь язык музыки мало понятен».
(Из письма Г. Серебряковой).

24 марта 1962 г.
«Образ жизни я веду сейчас такой: с 10 до 16.30 заседаю на съезде композиторов. Затем еду домой и из дома еду на концерт. Концерты проходят каждый день и посещать их необходимо. Возвращаюсь всегда усталый и на другой день то же самое. Так будет продолжаться до 31 марта. 1 апреля открывается конкурс имени Чайковского. 2 апреля продолжит работу комитет по Ленинским премиям».
(Из письма Г. Серебряковой).

10 апреля 1962 г., Москва.
«Я сейчас переезжаю на новую квартиру. Вот новый адрес: Москва К-9, ул. Неждановой, д. 8/10, кв. 23. Тел. 2-29-95-29. <...> Переезжать ужасно грустно. Много связано с ныне покидаемой квартирой».
(Из письма Г. Серебряковой).

24 июня 1962 г., Москва.
«Сейчас я нахожусь в больнице. Еще раз делают попытку вылечить мне руку. Пребывание в больнице меня не веселит. Особенно во время медового месяца. Мою жену зовут Ирина Антоновна. Знаю я ее больше двух лет. У нее есть лишь одно отрицательное качество: ей 27 лет. Во всем остальном она очень хороша. Она умная, веселая, простая и симпатичная. Она меня навещает каждый день и это меня радует. Ко мне она относится очень хорошо. Думается, что мы с ней будем жить хорошо. Пользуясь свободным временем - творю. Пишу сейчас еще одно произведение на слова Евтушенко. Называется оно «Юмор». Будет ли это 2-я часть симфонии или еще одна симфоническая поэма, сказать трудно.
(Из письма И. Гликману).

1 июля 1962 г., Москва.
«Находясь в больнице, начал сочинять 13-ю симфонию. Вернее, это пожалуй, будет вокально-симфоническая сюита из пяти частей. Исполнители - бас-солист и басовый хор, ну и симфонический оркестр. Я использовал для этого сочинения слова поэта Евгения Евтушенко. При ближайшем знакомстве с этим поэтом мне стало ясно, что это большой и, главное, мыслящий талант. Я с ним познакомился. Он мне очень понравился. Ему 29 лет (sic!). Это очень приятно, что у нас появляются такие молодые люди.
Симфония состоит из пяти частей. <...> Первые три части полностью готовы».

2 июля 1962 г., Москва.
«Ирина очень смущается, встречаясь с моими друзьями. Она очень молода и скромна. Она служит лит. редактором в издательстве «Советский композитор». С 9 до 17 она сидит на службе. Она близорука. «Р» и «л» не выговаривает. Отец ее поляк, мать еврейка. В живых их нет. Отец пострадал от культа личности и нарушения революционной законности. Мать умерла.
Воспитывала ее тетка со стороны матери, которая и приглашает нас к себе под Рязань. Как называется, это место под Рязанью, я забыл. Родом она из Ленинграда. Вот краткие о ней сведения. Была она и в дет. доме и в спец. дет. доме. В общем, девушка с прошлым».
(Из письма И. Гликману).

Август 1962 г.
«Шлю привет из Эдинбурга... Тринадцатая симфония все время владеет мной. Жду с нетерпением того момента, когда я опять смогу подержать в руках партитуру, поиграть ее, попереживать... Она сидит у меня в голове без перерыва. Я все время о ней думаю...»
(Из письма неизвестному адресату).

Ирина Шостакович, жена композитора:
- Ирина Антоновна, как Вы познакомились с Дмитрием Дмитриевичем?
- Мы познакомились с Дмитрием Дмитриевичем задолго до того, как стали жить вместе - за пять, шесть лет. Наше знакомство было связано с моей работой в качестве литературного редактора либретто оперетты «Москва. Черемушки».
Либреттисты сделали кое-какие поправки, которые надо было с автором музыки согласовать. И вот в какой-то весенний день я с тяжелой папкой отправилась к Дмитрию Дмитриевичу. Он очень быстро все посмотрел и сказал, что все хорошо. На этом наше знакомство можно считать состоявшимся. А потом в течение многих лет мы виделись и больше и лучше узнавали друг друга. Помню такой эпизод: я хотела послушать миниатюры Кара Караева к фильму «Дон-Кихот». И так получилось, что Дмитрий Дмитриевич повел меня на этот концерт, сидел со мной во время концерта и проводил домой. Это был первый шаг, выражавший не то воспитанность, не то симпатию.
- Какое впечатление он произвел на Вас, когда Вы первый раз встретились?
- Какое-то чувство облегчения я всегда испытывала в его обществе. Вот было тяжело и вдруг это исчезло.
- Какой Дмитрий Дмитриевич был в быту?
- Он был легкий человек, в быту непритязательный. У него были обязательные установки - он требовал, чтобы рубашки были чистые, стулья целые, чтобы не было перегоревших лампочек и сломанных кранов. А в остальном требования его далеко не шли. Он придерживался довольно строгого распорядка дня - завтрак в 9 часов, обед в 2 часа, ужин в 7 часов, но если концерт, то после концерта. И очень был организованным человеком, много успевавшим, просто поразительно много успевавшим. Он быстро все делал. Если он начинал что-то делать, то он это делал быстро.
- Какие премьеры Вам наиболее запомнились?
- Меня поразила первая премьера, на которой я была, - это премьера Тринадцатой симфонии. Поразила тем, что мне казалось, что вот композитор закончил сочинение и дальше начинается сплошное удовольствие, начинаются репетиции, премьеры, интервью, успех, поздравления и так далее. Оказалось, что все это не так, это была очень тяжелая и нервная премьера.
Накануне премьеры была знаменитая встреча Хрущева с интеллигенцией после посещения выставки в Манеже. И Дмитрий Дмитриевич пришел домой с этой встречи очень взволнованный, очень поздно. А на следующее утро, когда должна была быть генеральная репетиция, то певца, который должен был петь сольную партию, заняли вдруг в Большом театре. Пришел хор и оркестр, а солиста нет - поехали за другим исполнителем, которого на всякий случай дала филармония. Его два часа ждали, и он приехал и спел, но на репетиции были люди из отдела ЦК и в антракте сказали, что Дмитрия Дмитриевича приглашают в ЦК. И хотя там сказали, что премьера будет, но Дмитрий Дмитриевич очень перенервничал. И странное дело, когда следующее исполнение было в Минске,- там тоже накануне прошло аналогичное белорусское совещание, тот же ажиотаж, - очень нервно это все было. Вызывали в ЦК Евтушенко и настаивали на том, чтоб он переделал текст, иначе эта симфония света не увидит. И он переделал - так и исполнялось. Но в рукописи Дмитрий Дмитриевич не исправил текст.
А предыстория этой премьеры такая: Дмитрий Дмитриевич сначала предложил это исполнение Е. Мравинскому, который не сказал ни да, ни нет и уехал на гастроли, и стало ясно, что он не будет играть. А партию солиста предложили спеть Гмыре, который с большим сомнением взял эти ноты и пошел посоветоваться в ЦК Украины, где ему сказали, что он, конечно, может петь,
но на Украине эта симфония не будет исполняться. Потом это было предложено Ведерникову, который тоже отказался, - в общем, это очень нервная история.
- А как у Дмитрия Дмитриевича складывались взаимоотношения с властью?
- Дмитрий Дмитриевич, конечно, понимал, что персонально те люди, которые давали указания, лично к нему ничего не имеют, что это не их злая воля, а что это установки, которые они в силу своего служебного положения в жизнь проводят, и не всегда это им приятно. Но в последние годы Дмитрий Дмитриевич был очень признанный композитор, его музыка звучала во всем мире - это делало его позицию, его слово очень авторитетным и с этим приходилось считаться».

Евгений Евтушенко:
«Однажды мне позвонил Дмитрий Дмитриевич Шостакович и спросил у меня, относительно молодого, по сравнению с ним, человека, разрешения написать музыку на мои стихи. Вот в этом тоже был весь Дмитрий Дмитриевич. Он человек был необычайно, подчеркнуто, трогательно вежливый. Меня поразило, что Шостакович у меня спрашивает разрешение написать на мои стихи.
Его бесконечная внимательность к людям. Он не только мне, например, посылал всегда поздравительные письма и открытки к моему дню рождения или сам звонил, но даже моей маме и моей жене. И даже узнав, что у меня появился маленький мальчик, даже он его тоже поздравлял с днем рождения. Это была не случайность. Это была его манера поведения. Не показной ложный демократизм, а именно свечение души, исходящее от великого человека.
Вообще, когда-то англичанин Соммерсет Моэм сказал, что гений - это нормальный человек. Все остальные - это отклонение от нормы. <...> Я тоже думаю, что гений это, наверное, и есть нормальный человек в идеале.
Дмитрий Дмитриевич был человеком нервным. И иногда даже было трудновато с ним разговаривать. Казалось, что его внимание рассеяно, что говоря с вами, он смотрит сквозь вас. Но это только казалось. Нервность и напряженность Шостаковича объяснялась тем, что в нем постоянно жило творческое начало. Но это не означало невнимания к собеседнику. Он вас слушал, и слушал очень внимательно. Не пропуская ни одного слова. Но в то же время в нем постоянно рождались новые музыкальные образы.
Он был нервным, может быть, и потому, что необычайно остро чувствовал боль других людей.
Хотя Дмитрий Дмитриевич тяжело болел, он почти никогда не жаловался. Но когда он узнавал, что кого-то зря обидели, что кому- то трудно, это причиняло ему гораздо большие страдания, чем страдания собственные.
Человеком он был скромным. Но это не была та скромность, то самоуничижение, которые паче гордости. Цену он себе, конечно, знал. Но никак не мог привыкнуть к своей славе. И когда он появлялся, допустим, на сцене, когда кланялся, это ему доставляло мучения. Это было всегда неловко. Причем это была неловкость не показная, не хитро организованная, как с некоторыми людьми бывает.
Я как-то написал про него такие восемь строк: «Но возвратимся к опере. На сцене худой очкастый человек. Не бог, неловкость в пальцах в судорожной сцепке. И в галстуке, торчащем как-то в бок. Неловко смотрит он, дыша неровно. И кланяется, тоже так неловко. Не научился. Этим победил».
Когда я прочитал Дмитрию Дмитриевичу эти стихи, он засмущался и потом так немножко задергался, как это с ним часто бывало, и сказал: «Ну какой же я худой? Хорошо бы. Давайте-ка, исправьте-ка это».
Что еще характерно для Шостаковича? Вот при всей его скромности, он был человек гордый. Он мне рассказывал смешной случай, происшедший в его ранней молодости.
В 20-х годах Дмитрий Дмитриевич работал с одним очень известным, знаменитым, очень хорошим поэтом. И когда его познакомили с этим поэтом, тот был в состоянии раздражения на режиссера или на кого-то еще... Знакомясь с Шостаковичем, он просто, может быть, из-за какой-то рисовки, свойственной поэтам, протянул Шостаковичу два пальца. И Дмитрий Дмитриевич, хотя он был совсем юный, нашелся. Он протянул ему в ответ один палец. Он сказал: «Я стиснул зубы, но подал ему один палец, хотя очень его любил и плакать мне хотелось».
Этот поэт посмотрел на него внимательно и сказал: «О, молодой человек, вы, кажется, далеко пойдете». И подал ему уже полную ладонь. То есть, как говорится, коса нашла на камень.
Да, Дмитрий Дмитриевич был горд. Но гордость свою он нес и воспитывал в себе не как средство возвыситься над другими людьми».
(Из интервью, взятого О. Дворниченко).

28 июля 1962 г.
М. Юдина:
«Было у нас великое событие - 13-я симфония Д. Д. Шостаковича... Рассказать это немыслимо... Это про нас и для нас, но и для всех и для Вечности... Я была поистине счастлива и в слезах поднялась к нему и поцеловала ему руку, он ее отнял, мы поцеловались, как встарь... В общем - если угодно - эта симфония может быть и не для нас, людей, это про нас, от нас; это коленопреклоненная Молитва к Божьей Матери Всех Скорбящих Радость. Вероятно, он-то об этом и не помышлял, но не в этом суть. Он это сказал - за всех».
(Из письма).

У композитора, столетие которого сегодня отмечает весь мир, была неординарная судьба. Такая же трагическая и парадоксальная, как у самой России в ХХ веке. Ему, правда, повезло: результат его жизни был признан гениальным. А жизнь гениев, как известно, длится и после смерти. Об этой его жизни после смерти, о мифах и реальностях, связанных с именем Дмитрия Шостаковича и его наследием, в день юбилея корреспондент "Российской газеты" беседует с вдовой композитора Ириной Шостакович:

Российская газета: Сегодня день рождения Дмитрия Дмитриевича. Как обычно отмечал он этот день?

Ирина Шостакович: Всю жизнь он собирал в этот день гостей. Главное угощение - пельмени. Родители Дмитрия Дмитриевича были родом из Сибири, поэтому он считал высшим достижением кулинарии сибирские пельмени. Готовили их из трех сортов мяса. Пировали с близкими друзьями.

РГ : При жизни Шостаковича его музыку исполняли крупнейшие музыканты: Мравинский, Ростропович, Вишневская, Ойстрах, Рихтер.

Шостакович : А сейчас Гергиев, Янсонс, Максим Шостакович, Китаенко, Хайтинк записали полные циклы симфоний Шостаковича. Много его музыки исполнял Бернстайн. И молодые солисты часто приглашают меня на концерты. Я с удовольствием хожу. В последние годы появился активный интерес к музыке Шостаковича в восточных странах: Китае, Тайвани, Корее.

РГ : Издательство DSCH в этом году выпустило факсимиле знаменитой Тринадцатой симфонии "Бабий Яр" на слова Евгения Евтушенко со статьей Манашира Якубова, где рассказывается история исполнения симфонии. Тогда Евтушенко был вынужден изменить текст симфонии, выполняя требования ЦК. Но не так давно он произвольно изменил еще четыре строфы в тексте, и в таком варианте симфония была исполнена Владимиром Ашкенази в Линкольн-центре в Нью-Йорке.

Шостакович : Версия, изложенная Якубовым, это и моя позиция. Я сама редактировала эту статью. Мы впервые издали Тринадцатую симфонию в неискаженном виде, и Шостакович, как видно из факсимиле, изменений в партитуру не вносил. А то, что сейчас Евтушенко меняет текст, это вообще абсурд. Потому что Шостакович музыку на этот текст не писал. Когда Ашкенази был здесь, я сказала ему, что нельзя исполнять симфонию в искаженном виде. И он играл старый вариант.

РГ : Среди мифов, связанных с Шостаковичем, - встреча с Ахматовой, с которой как будто бы он не смог найти общий язык. Вы присутствовали?

Шостакович: Да. Они были знакомы много лет с довоенных времен. Анна Ахматова приехала к Дмитрию Дмитриевичу в Репино, в Дом творчества. Я помню, какое поразительное впечатление она на меня произвела: величественная, нарядная. Она только что вернулась из Италии после получения премии. Дмитрий Дмитриевич спросил, удовлетворяют ли ее переводы ее поэзии на иностранные языки. Ахматова ответила: нет, потому что в этих переводах нет рифмы. Потом она рассказала, что готовится к выходу сборник ее поэзии "Бег времени", а ей не дают напечатать "Поэму без героя" в полном виде. В ту встречу говорили об Иосифе Бродском. Он находился в ссылке в Архангельской области, и Ахматова рассказала, как все скинулись и отправили ему туда посылку. Дмитрий Дмитриевич попросил, чтобы, когда в следующий раз будут посылать, имели его в виду. Мы были тронуты и обрадованы этой встречей.

РГ : Вам досталась огромная работа по наследию Шостаковича, которую вы ведете уже много лет. Какие направления этой работы?

Шостакович : Это издательство DSCH, издающее сейчас Полное собрание сочинений Шостаковича в 150 томах, Архив Д.Д. Шостаковича в Москве и Международная ассоциация Шостаковича в Париже. Надеюсь создать Международный фонд Шостаковича. Париж возник потому, что, оказалось, в Москву многим ездить сложно и дорого. Нашелся человек, который возглавил это дело, - Эммануэль Утвиллер. Он филофонист, собирал записи Шостаковича и составил самую большую в мире коллекцию, которую передал в ассоциацию. Я выделила деньги на ее ежегодное пополнение, и теперь к нам обращаются исполнители послушать разные трактовки сочинений, получить информацию, фотографии. Мы проводим в Сорбонне собрания, и в этом нам помогает Элен Арвейлер, президент ассоциации, известный византолог, являющаяся также президентом университета Европы. С нами, к моему счастью, работает также вдова Владимира Максимова - Татьяна Максимова. Она помогает мне в ведении авторских дел.

РГ : А финансовую поддержку от государства вы получаете на проведение исследовательской и издательской работы?

Шостакович: Никакой. Собрали в министерстве оргкомитет и стали выяснять, где и что делается, чтобы составить отчет. А министр даже не знает про наше издательство: где такое? Все существует на мои деньги. Вернее, не на мои, а Дмитрия Дмитриевича. Нам сейчас очень нужно сделать в издательстве пристройку, чтобы был склад для хранения тиражей. За мои же деньги. Попросили развалину рядом с издательством. Обратились к Лужкову. Через четыре месяца прислали отписку, что в этой развалине с одной стеной будто бы живут люди! Во Франции, например, до того, как у нас появилось собственное помещение в старом центре Парижа, мы долгое время работали в помещении Университета Леонардо да Винчи, которое муниципалитет Дефанс выделил нам бесплатно. Они считали, что для имиджа престижно иметь под своей крышей ассоциацию Шостаковича. А у нас не считают.

Высочайшие похвалы - и унизительная, уничтожающая критика в партийных документах. «К нам едет враг народа», - как писала одна киевская газета, бунтовщик в музыке, изгнанный из Московской и Ленинградской консерваторий за «низкий профессиональный уровень», и «композитор номер один». Страх, боязнь ареста, мысли о самоубийстве - и стоицизм. Глубочайшие психологические переживания - и плоские славословия в адрес партии и правительства. Два инфаркта, странная болезнь мышц, рак. Наворот событий, не хуже древнегреческого.

Закрытая, немногословная Ирина Шостакович, жена великого музыканта, согласилась дать интервью нашему обозревателю.

- При первом знакомстве я сказала, что вы симпатичная, и вдруг встречаю то же слово в описании Дмитрия Дмитриевича: «Мою жену зовут Ирина Антоновна... она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы «л» и «р» не выговаривает...» Еще: «У нее имеется лишь один большой недостаток: ей двадцать семь лет». Недостаток прошел. А какое чувство, что мужу - сто лет?

Никакого особенного. Только то, что его нет. А мог бы быть.

«Мне все кажется: они пожалеют меня...»

- Живя рядом с ним, вы сознавали, что он трагическая фигура?

Я сознавала, но кто у нас не трагическая фигура, кого ни возьми, каждый - герой нашего времени.

- Есть масштаб личности. Он с вами говорил о том, что переживал?

Лучшие дня

Иногда что-то, по ходу жизни, а так, чтобы исповедоваться - нет. Он был достаточно замкнутый человек. О себе рассказывать не любил.

- А вы не спрашивали...

Я, наверное, не спрашивала. Один раз спросила, довольно неудачно, насчет вступления в партию. Потому что я была на том собрании в Доме композиторов, где это происходило. Он сказал: если ты меня любишь, никогда об этом не спрашивай, это был шантаж. Мы достаточно тесно жили друг с другом. Он был болен, и его жизнь проходила через меня, я нужна была все время. Собственно, между мужем и женой какие разговоры? Посмотришь - и уже все ясно. По спине даже. По выражению спины.

- Вы плакали когда-нибудь в замужестве с ним?

Нет, я не плакала.

- Вы вообще не плачете?

Нет, думаю, что плачу когда-нибудь. Немцы вот фильм снимали о нем, я стала им рассказывать про «эзопов язык», они не понимают, я стала объяснять, стала вспоминать и поняла, что просто плачу.

- Он плакал...

Один раз, меня потрясло, когда его с репетиции Тринадцатой симфонии вызвали в ЦК, мы приехали домой, и он бросился в постель и заплакал. Сказал, что его будут заставлять снять премьеру. Это было на следующий день после известной встречи Хрущева с интеллигенцией, Дмитрий Дмитриевич - знаменитый композитор, а в ЦК все взвешивали, запретить премьеру или разрешить. К моменту, когда он приехал в ЦК, решили, что лучше разрешить. А потом уже запретить.

Он плакал, когда его заставляли вступить в партию. Друг писал, как, придя к нему ранним утром, стал свидетелем тяжелой истерики. Шостакович плакал громко, в голос, повторяя: «Они давно преследуют меня, гоняются за мной...» Друг напомнил, как часто Шостакович говорил, что никогда не вступит в партию, которая творит насилие. В ответ Шостакович заявил о твердом решении не являться на собрание. «Мне все кажется, что они одумаются, пожалеют меня и оставят в покое». Он, правда, не явился - в назначенный день. Явился в другой. Читая по бумажке: «Всем, что есть во мне хорошего, я обязан...» - вместо «партии и правительству» драматически выкрикнул: «...моим родителям!»

Главная любовь

- Это была ваша первая любовь?

Настоящая - первая.

- Сначала он вас полюбил?

Думаю, взаимно. Мы лет пять-шесть были знакомы. Было какое-то влечение.

- А как вы познакомились?

Я работала литературным редактором в издательстве «Советский композитор», когда там печаталась его оперетта «Москва, Черемушки». Один из авторов либретто сделал по моей просьбе поправки, я пришла согласовать их и передать еще один текст с предложением автора - написать дополнительный номер. Дмитрий Дмитриевич сказал: я больше ничего писать не буду. Прошло много времени. Был пленум композиторов, там играли симфонические миниатюры Кара-Караева, я хотела послушать и просила сослуживца, члена Союза композиторов, провести меня. Он обещал, а потом звонит: идти не могу, попрошу Дмитрия Дмитриевича провести. Он провел. Я думала, он пойдет по своим делам, но он прошел со мной в зал, мы сели, и в этот ряд никто больше не сел, что меня поразило, все шли по проходу и смотрели на нас.

- Однажды был пустой ряд, когда он подвергся сокрушительному разносу, и никто не захотел сесть рядом.

Это была другая история. А потом он позвал меня прийти к нему на Кутузовский. Я пришла. И он объяснился. И довольно быстро сделал мне предложение, а я так же быстро сказала, что это невозможно.

- Почему?

Потому что его дети - почти мои ровесники. Потому что знаменитость, будут говорить: поймала... Прошел еще год, когда мы не виделись. А потом встретились, и сразу оба пошли навстречу друг другу.

- А как дети вас приняли?

Он, не знаю, каким образом, дал понять, что, если обидят меня, обидят его.

- И вас не смущало, что он вдвое старше?

Знаете, он был очень очарователен. Ясно, что такие люди не вдруг встречаются на свете.

Первый раз он собрался жениться совсем юным. На Тане Гливенко, дочери известного филолога, познакомились в Крыму. Мама, с которой Митя был крайне близок, не допустила брака. Не жаловала она и вторую любовь Мити Нину Варзар, дочь известного юриста. Колебания Мити были так сильны, что он не пришел на собственную свадьбу. Через полгода помирились и поженились, родились Галя и Максим. Нине он посвятил чувственную музыку «Леди Макбет» («Шостакович, несомненно, главный создатель порнографической музыки в истории оперы», - писала не советская, а американская пресса).

Через три года после смерти Нины Васильевны на каком-то мероприятии он подошел к работнице ЦК комсомола Маргарите Андреевне Кайновой и спросил, не хочет ли она стать его женой. Через пару лет он сбежит от нее. Когда ее укоряли, что у нее всегда гости, а муж музыкант, он должен работать, она отвечала: ну и что, что музыкант, у меня первый муж тоже был музыкант - на баяне играл.

Звонок Сталина

- Судьба. Что-то ведал, он ведь увлекался хиромантией.

Я этого не знаю. Может, до войны. Вообще он был ясный человек.

- И при том азартный карточный игрок!

А почему нет? Он мне даже говорил, что в молодости выиграл в преферанс существенную сумму для покупки кооперативной квартиры.

- А отношения с алкоголем? В ранние годы он лечил этим душевные травмы.

Пил умеренно. За ужином рюмку-другую, за обедом.

- У вас был открытый дом?

Да, бывало много людей. У нас была очень хорошая домработница Марья Дмитриевна Кожунова. До войны была ее крестная Федосья Федоровна, потом она, и уже до конца. Она готовила. Когда в 48-м музыку Дмитрия Дмитриевича перестали играть, в семье совершенно не стало денег, Федосья Федоровна и Марья Дмитриевна собрали все, что заработали в этой жизни, и пришли к Дмитрию Дмитриевичу: возьми, будут деньги - отдашь.

- А потом Сталин подарил ему сто тысяч...

Но Дмитрий Дмитриевич смешно рассказывал, как он ехал в трамвае, вошел потомок Римского-Корсакова и на весь трамвай закричал: а правда, что Сталин подарил вам сто тысяч, чтобы вы не огорчались? Дмитрий Дмитриевич повернулся и выскочил из трамвая на ближайшей остановке.

Сталин играл с Шостаковичем в кошки-мышки, так же, как с Булгаковым и Пастернаком. В 49-м вождю понадобилось, чтобы композитор выехал в США в составе группы деятелей культуры. Композитор наотрез отказался. Вождь сам позвонил ему: почему отказываетесь? Услышав ссылку на здоровье, пообещал прислать врача. Тогда Шостакович сказал: что же я поеду, когда моя музыка запрещена? Буквально на следующий день появилось Постановление с выговором Главреперткому и отменой запрета. По указанию Сталина Шостаковичу предоставлялись новая большая квартира, зимняя дача, автомобиль и деньги в размере 100 000 рублей.

Когда, уже после смерти Сталина, Постановление 48-го года было вовсе отменено, Шостакович со свойственным ему нервным юмором позвонил Ростроповичу и Вишневской, чтобы шли к нему скорее пить водку за «великое историческое постановление» об отмене «великого исторического постановления».

Жизнь на ветру

- Зощенко говорил о нем как о человеке глубокого внутреннего конфликта: да, он искренний, открытый, но в то же время жесткий, едкий, умный, сильный, деспотичный, очень противоречивый, но только противоречия и рождают великого художника. Он был сложен в общежитии?

Для меня нет. С разными людьми он был разный. Что касается внутреннего конфликта - ко мне приходил режиссер: какой, мол, образ Ленинграда избрать, чтобы передать характер Дмитрия Дмитриевича. Я бы сказала, что не только Дмитрий Дмитриевич, но все мы жили на ветру, в Ленинграде бывают такие пронизывающие ветры, вроде и не сильные, но очень холодные. Жизнь на ветру и соответственно этому напряжение. Ленинград вообще формирует личность, ленинградцы - это определенный тип. Даже Путин - типично ленинградский человек в смысле проявления эмоций. А Дмитрий Дмитриевич был еще петербургского воспитания, это предполагает вежливость, сдержанность, точность в поведении.

- Вы тоже ленинградка, а как в Москве оказались?

В 42-м эвакуировали из блокадного Ленинграда. В 37-м посадили отца. Он этнограф и лингвист, работал в Археологическом музее. Мать - педагог, младше его, когда-то его ученица, она умерла через год после того, как его забрали, так это ее потрясло. Ей было 28 лет. Мне 3 года. Отца выпустили и реабилитировали после войны. Но миллионы, которые пошли на нары или под пулю, - у всех родители, жены, дети, значит, надо умножить на четыре. И когда они возвращались, очень редко могла восстановиться прежняя жизнь. В моем классе благополучных девочек, которые имели папу-маму, отдельную квартиру, нормальную жизнь, было раз-два и обчелся. Между собой мы не говорили об этом, не принято было. Моя одноклассница Лена Шаламова, дочка Варлама Шаламова, жила у тетки в коммунальной квартире. Ее родители вернулись, мать - из одного лагеря, отец - из другого. Они не стали жить вместе, и Лена так и осталась у тетки. И мой отец вернулся, и оказалось, что у него уже есть жена, вольнонаемная медсестра, у которой дочка от первого брака, и он меня не взял - некуда взять, у него было поражение в правах, он не мог жить в больших городах...

- Дмитрий Дмитриевич расспрашивал про вашу жизнь?

Он знал. В общих чертах.

Вокруг самого Шостаковича сжималось кольцо. Когда после изъятия из репертуара оперы «Леди Макбет», балетов «Золотой век», «Болт» и «Светлый ручей» на него наклеили ярлык «врага народа», до физической расправы оставался один шаг. Тесть был отправлен в лагерь под Караганду. Арестован муж старшей сестры Марии барон Всеволод Фредерикс. Мария выслана в Среднюю Азию.

Адриан Пиотровский, возглавлявший «Ленфильм», вызвал Шостаковича к себе и предложил написать о взаимоотношениях с арестованным маршалом Тухачевским. Дело было в субботу. «Самым страшным было то, - признавался Шостакович, - что надо еще было прожить воскресенье». Явившись в понедельник, он увидел заплаканную секретаршу: Пиотровского взяли.

А 13 июня 1937 года в прессе появилось сообщение о расстреле Тухачевского, с которым Шостакович дружил.

- Вы себя считаете счастливой женщиной?

Пока он был жив - да, конечно. Очень. Он все брал на себя.

- Есть другая версия: что он был как ребенок.

Нет. Он определял нашу жизнь - куда пойдем, куда поедем, что будем делать.

- Как он к вам относился? Как к другу, как к младшей?

Как к части самого себя.

- То есть был очень близкий союз?

Я думаю, что да. Была такая твердая основа. Фундамент крепкий. Что бы ни случалось, мы знали, что стоим твердо. Надежность во взаимоотношениях. И радостей было много.

Закончив потрясающий Восьмой квартет, он в своей характерной мрачно-иронической манере сообщил другу: «...написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: «Посвящается памяти автора этого квартета»...

Официальное посвящение - «Памяти жертв фашизма и войны».

А мне посвящена сюита на стихи Микеланджело. На самом деле это ужасно, когда в последней части - две эпитафии, и одна из них - мне. Вот он сидит, живой, теплый человек - и такое пишет (голос дрогнул).

- Он назвал темы сюиты: Мудрость, Любовь, Творчество, Смерть, Бессмертие. Он вам это сыграл?

Сыграл. И посвящение показал.

- Как вы прореагировали?

Я поблагодарила.

- Я понимаю, а внутри?

Я испугалась (долгая пауза).

- Я думала об одном, редко встречающемся качестве - сарказме в музыке. Откуда это у Шостаковича?

Митя с молодости любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко, это первое. А второе... Я была однажды в квартире Ладо Гудиашвили, его вдова показывала рисунки, закрытые тканью, сказав, что никому их не показывает. Тогда, когда были «исторические постановления», Гудиашвили тоже ходил на эти собрания-заседания. А вернувшись домой, давал себе волю в сатирических рисунках. Например, лежит прекрасная женщина, и по ней ползают человечки с ножами: уничтожают красоту. От жуткого раздражения все. И Дмитрий Дмитриевич сочинял «Антиформалистический раек» в стол, душу отвести, он же не думал, что это когда-нибудь исполнят.

Во введении к партитуре упомянут Опостылов, под которым выведен один из бессовестных гонителей Шостаковича, музыковед-аппаратчик (сегодня сказали бы: политтехнолог) Павел Апостолов. Музыка и жизнь сходятся - как фарс и как драма. 21 июня 1969 года в Малом зале Консерватории - общественное прослушивание необыкновенной Четырнадцатой симфонии. Шостакович, уже очень нездоровый, неожиданно выходит на сцену, чтобы предварить исполнение несколькими словами. В том числе цитатой из Островского, прозвучавшей так: «Жизнь дается нам только один раз, а значит, прожить ее нужно честно и достойно во всех отношениях и никогда не делать того, чего пришлось бы стыдиться». Биограф Шостаковича описывает дальнейшее: «Во время этого выступления в зрительном зале неожиданно возник шум: бледный как мел человек покинул зал... И когда в последней части прозвучали слова «Всевластна смерть. Она на страже...», в коридоре Консерватории лежали уже лишь останки человека, который за полчаса до того, собрав последние силы, сумел выйти из зала. Это был Павел Апостолов».

«Как будто нас двое...»

- Как уходил Дмитрий Дмитриевич?

Он болел много лет, не могли найти источник болезни. Говорили, что-то вроде хронического полиомиелита. Клали в больницу. Пичкали витаминами, заставляли заниматься физкультурой. Полгода пройдет - опять. Слабели правая рука, правая нога. Дмитрий Дмитриевич очень страдал, что не может играть на рояле. Когда на него смотрели, нервничал, двигался хуже. Два инфаркта. Потом рак. Опухоль была в средостении, ее не смогли увидеть. Какое-то время я давала ему лекарство на корнях аконита, посоветовал Солженицын, в Киргизии делали настойку, и я попросила Айтматова привезти. Это не вылечивает, видимо, но останавливает развитие опухоли. Известный рентгенолог Тагер посмотрел томограммы и сказал, что все хорошо, ничего нет, я перестала давать лекарство, а очень скоро врачи собрались и сказали: ах, уже ничего нельзя сделать. Он был дома, потом в больнице. Когда сказали, что все плохо, я попросила выписать нас. Потом ему стало плохо, его опять увезли.

- И как вы?

Что я? Я осталась.

Из воспоминаний друга: «К телефону подошла Ирина Антоновна... она говорила со мной как-то отрешенно, стертым звуком, без интонаций...»

Когда его не стало, я решила, что я, пожалуй, буду жить так, как будто он есть, как будто нас двое, и я должна максимально разбираться, как для него лучше. Лучше в музыке, поскольку это главное для него.

- А вы не хотите написать воспоминания?

Не хочу.

- Почему?

Он сказал однажды: если будешь писать обо мне воспоминания, с того света буду являться. Кому какое дело, как мы жили. Как сумели, так прожили.

- Он вам снится?

Нет. Он говорил, что покойники снятся к перемене погоды. Мне дважды снился один сон, будто я в ленинградской квартире моего детства, за окнами темно, во всех комнатах горит свет, ветер поднимает занавески, и никого нет.

ИЗ ДОСЬЕ «КП»

Герой Социалистического Труда, народный артист СССР, лауреат Ленинской и Государственных премий, автор более полутора сотен произведений, включая музыку к фильмам «Встречный», «Юность Максима» и «Возвращение Максима», «Встреча на Эльбе», «Гамлет» и др.

СКАЗАНО

«Дмитрий Шостакович - гениальный композитор - прошел через жизнь всех нас и оставил глубокий след. Он принес нам много счастья и радости, хотя сила его трагизма часто сокрушала нас».

СОН О ПУСТОЙ КВАРТИРЕ

Дмитрий и Ирина Шостаковичи

Высочайшие похвалы и – унизительная, уничтожающая критика в партийных документах, «К нам едет враг народа», как писала одна киевская газета, бунтовщик в музыке, изгнанный из Московской и Ленинградской консерваторий за «низкий профессиональный уровень», и – «композитор номер один», орденоносец, лауреат. Страх, боязнь ареста, мысли о самоубийстве и – стоицизм. Глубочайшие психологические переживания и – плоские славословия в адрес партии и правительства. «У меня, когда я не работаю, непрерывно болит голова» – два инфаркта, странная болезнь мышц, переломы ног, рак. Если без глянца – наворот событий, не хуже древнегреческого.

Закрытая, немногословная, Ирина Шостакович, жена великого музыканта, согласилась на интервью.

– При первом знакомстве я сказала, что вы симпатичная, и вдруг встречаю то же слово в описании Дмитрия Дмитриевича: «Мою жену зовут Ирина Антоновна… она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы “л” и “р” не выговаривает…» И еще: «У нее имеется лишь один большой недостаток: ей двадцать семь лет». Недостаток прошел. А какое чувство, что мужу – сто лет?

– Никакого особенного. Только то, что его нет. А мог бы быть.

– Живя рядом с ним, вы сознавали, что он трагическая фигура?

– Я сознавала, но кто у нас не трагическая фигура, кого ни возьми, каждый – герой нашего времени.

– Есть масштаб личности. Он с вами говорил о том, что переживал?

– Иногда что-то, по ходу жизни, а так, чтобы исповедоваться – нет. Он был достаточно замкнутый человек. О себе рассказывать не любил.

– А вы не спрашивали…

– Я, наверное, не спрашивала. Один раз спросила, довольно неудачно, насчет вступления в партию. Потому что я была на том собрании в Доме композиторов, где это происходило. Он сказал: если ты меня любишь, никогда об этом не спрашивай, это был шантаж. Мы достаточно тесно жили друг с другом. Он был болен, и его жизнь проходила через меня, я нужна была все время. Собственно, между мужем и женой какие разговоры? Посмотришь – и уже все ясно. По спине даже. По выражению спины.

– Вы плакали когда-нибудь в замужестве с ним?

– Нет, я не плакала.

– Вы вообще не плачете?

– Нет, думаю, что плачу когда-нибудь. Немцы вот фильм снимали о нем, я стала им рассказывать про «эзопов язык», они не понимают, я стала объяснять, стала вспоминать и поняла, что просто плачу.

– Он плакал…

– Один раз, меня потрясло, когда его с репетиции Тринадцатой симфонии вызвали в ЦК, мы приехали домой, и он бросился в постель и заплакал. Сказал, что его будут заставлять снять премьеру. Тринадцатая – на стихи Евтушенко, включая «Бабий яр». Это было на следующий день после известной встречи Хрущева с интеллигенцией, Дмитрий Дмитриевич – знаменитый композитор, и в ЦК все взвешивали, запретить премьеру или разрешить. К моменту, когда он приехал в ЦК, решили, что лучше разрешить. А потом уже запретить.

Он плакал, когда его заставляли вступить в партию. Друг писал, как, придя к нему ранним утром по его настойчивой просьбе, стал свидетелем тяжелой истерики. Шостакович плакал громко, в голос, повторяя: «Они давно преследуют меня, гоняются за мной…» Друг напомнил, как часто Шостакович говорил, что никогда не вступит в партию, которая творит насилие. В ответ Шостакович заявил о твердом решении не являться на собрание. «Мне все кажется, что они одумаются, пожалеют меня и оставят в покое». Он правда не явился – в назначенный день. Явился в другой. Читая по бумажке: «Всем, что есть во мне хорошего, я обязан…» – вместо «партии и правительству» драматически выкрикнул: «…моим родителям!»

– Это была ваша первая любовь?

– Настоящая – первая.

– Сначала он вас полюбил?

– Думаю, взаимно. Мы лет пять-шесть были знакомы. Было какое-то влечение.

– А как вы познакомились?

– Я работала литературным редактором в издательстве «Советский композитор», когда там печаталась его оперетта «Москва, Черемушки». Один из авторов либретто сделал по моей просьбе поправки, я пришла согласовать их и передать еще один текст, с предложением автора: написать дополнительный музыкальный номер. Дмитрий Дмитриевич сказал: я больше ничего писать не буду. Даже читать не стал. Прошло много времени. Был пленум композиторов, там играли симфонические миниатюры Кара-Караева к «Дон Кихоту», я хотела послушать и просила сослуживца, члена Союза композиторов, провести меня. Он обещал, а потом звонит: сегодня было партсобрание, я сказал, что болен, так что идти не могу, я попрошу Дмитрия Дмитриевича провести вас. Он провел. Я думала, он пойдет по своим делам, но он прошел со мной в зал, мы сели, и в этот ряд никто больше не сел, что меня поразило, а в зале много знакомых, идут по проходу и все смотрят на нас.

– Однажды был пустой ряд, в те дни, когда он подвергся сокрушительному разносу, и никто не захотел сесть рядом.

– Это другая история. Он мне нравился, и я ему, наверное, нравилась, но… А потом он позвал меня прийти к нему на Кутузовский. Я пришла. И он объяснился. И довольно быстро сделал мне предложение, а я так же быстро сказала, что это невозможно.

– Почему?

– Потому что возраст, его дети – почти мои ровесники. Потому что знаменитость, будут говорить: поймала… Прошел еще год, когда мы не виделись. А потом встретились и – сразу оба пошли навстречу друг к другу.

– А как дети вас приняли?

– Он, не знаю, каким образом, дал понять, что если обидят меня, обидят его. Я с Галей и Максимом на вы.

– А с Дмитрием Дмитриевичем быстро перешли на ты?

– Конечно.

– И вас не смущало, что он вдвое старше?

– Знаете, он был очень очарователен. Ясно, что такие люди не вдруг встречаются на свете.

Первый раз он собрался жениться совсем юным. На Тане Гливенко, дочери известного филолога. Познакомились в Крыму. Мама, с которой Митя был крайне близок, не допустила брака. Не жаловала она и вторую любовь Мити – Нину Варзар, дочь известного юриста. Колебания Мити были так сильны, что он не пришел на собственную свадьбу. Через полгода помирились и поженились, родились Галя и Максим. Нине он посвятил чувственную музыку «Леди Макбет» («Шостакович, несомненно, главный создатель порнографической музыки в истории оперы», – писала не советская, а американская пресса).

Через три года после смерти Нины Васильевны на каком-то мероприятии он подошел к работнице ЦК комсомола Маргарите Андреевне Кайновой и спросил, не хочет ли она стать его женой. Та удивилась и – согласилась. Через пару лет он сбежит от нее в Ленинград, попросив двадцатилетнего Максима заняться разводом. Когда ее укоряли в том, что у нее постоянные гости, а муж – музыкант, он должен работать, она отвечала: ну и что, что музыкант, у меня первый муж тоже был музыкант – на баяне играл.

«Мою жену зовут Ирина Антоновна… Я совершенно счастлив».

Один из друзей отозвался о ней: «обворожительная особа».

Это был третий и последний брак Шостаковича.

– Судьба. Что-то ведал, он ведь увлекался хиромантией.

– Я этого не знаю. Может, до войны. Вообще он был ясный человек.

– И притом азартный карточный игрок.

– А почему нет? Он мне даже говорил, что в молодости выиграл в преферанс существенную сумму для покупки кооперативной квартиры.

– А отношения с алкоголем? В ранние годы он лечил этим свои душевные травмы…

– Пил умеренно. За ужином рюмку-другую, за обедом.

– У вас был открытый дом?

– Да, бывало много людей.

– Вы хозяйка?

– У нас была очень хорошая домработница, Марья Дмитриевна Кожунова. До войны была ее крестная, Федосья Федоровна, потом она, и уже до конца. Она готовила. Когда в 48-м музыку Дмитрия Дмитриевича перестали играть, в семье совершенно не стало денег, Федосья Федоровна и Марья Дмитриевна собрали все, что заработали в этой жизни, и пришли к Дмитрию Дмитриевичу: возьми, будут деньги – отдашь.

– А потом Сталин подарил ему сто тысяч…

– Этого я не знаю. Но Дмитрий Дмитриевич смешно рассказывал, как он ехал в трамвае, вошел потомок Римского-Корсакова и на весь трамвай закричал: а правда, что Сталин подарил вам сто тысяч, чтобы вы не огорчались? Дмитрий Дмитриевич повернулся и выскочил из трамвая на ближайшей остановке.

Когда был объявлен конкурс на гимн, в котором приняли участие 40 поэтов и 165 композиторов, Сталин решил, что в финал выйдут пять гимнов: генерала Александрова, руководителя Краснознаменного хора Красной Армии, грузинского композитора Ионы Туския, отдельно Шостаковича и отдельно Хачатуряна и их же – вместе. Это было специальное поручение Сталина, и, судя по всему, шансы имел именно последний гимн. Сталин предложил мелкие поправки, спросив, хватит ли авторам трех месяцев. Шостакович быстро ответил, что и пяти дней довольно. Ответ не понравился Сталину. Он, видимо, считал, что нужен долгий, кропотливый труд. До этого вождь критиковал Александрова за инструментовку, а тот в ответ: это все Кнушевицкий, я ему поручил. Шостакович остановил его, попросив замолчать: как можно говорить о человеке, которого нет и который является подчиненным по армии! В присутствии Сталина никто не позволял себе подобного. Воцарилось молчание. После чего Сталин сказал: а что, профессор, нехорошо получилось… Но гимн выбрал генеральский.

Сталин играл с Шостаковичем в кошки-мышки, так же, как с Булгаковым и Пастернаком. В 49-м вождю понадобилось, чтобы композитор выехал в США в составе группы деятелей культуры. Композитор наотрез отказался. Вождь сам позвонил ему: почему отказываетесь? Услышав ссылку на здоровье, пообещал прислать врача. Тогда Шостакович сказал: что же я поеду, когда моя музыка запрещена? Буквально на следующий день появилось Постановление с выговором Главреперткому и отменой запрета. По указанию Сталина, Шостаковичу предоставлялась новая большая квартира, зимняя дача, автомобиль и деньги в размере 100 000 рублей.

Когда, уже после смерти Сталина, Постановление 48-го года было вовсе отменено, Шостакович, со свойственным ему нервным юмором, позвонил Ростроповичу и Вишневской, чтобы шли к нему скорее пить водку за «великое историческое постановление» об отмене «великого исторического постановления».

– А как случилось, что он подписал письмо против Сахарова, когда на того начались гонения?

– Он не подписывал. Я-то знаю. Действительно, из «Правды» звонили – подписать. Марье Дмитриевне было велено сказать, что нет дома. Один раз – нет, два – нет, где он, на даче, сейчас пошлем машину на дачу. Дмитрий Дмитриевич говорит: давай уйдем из дома. И мы ушли и отсутствовали очень долго, по нашим понятиям, номер уже отправили в печать.

– Куда вы пошли?

– Сначала на Новый Арбат, смотрели «12 стульев», он не вынес, мы ушли с середины. Потом в «Повторный», там «Двое», где играла Вика Федорова, и какие-то кусочки из его Квинтета звучат… А на следующий день появилось письмо, где среди многих подпись Дмитрия Дмитриевича. Такой образ действий был системой. Так же было с Альфредом Шнитке. Это всех возмутило, Боннэр и других. Поди кому объясни. А сколько писем с ходатайствами о реабилитациях он написал!

– Зощенко говорил о нем как о человеке глубокого внутреннего конфликта: да, он искренний, открытый, но в то же время жесткий, едкий, умный, сильный, деспотичный, очень противоречивый, но только противоречия и рождают великого художника. Он был сложен в общежитии?

– Для меня нет. С разными людьми он был разный.

– А какой он был с вами?

– Нежный. А что касается внутреннего конфликта… Ко мне приходил режиссер: какой, мол, образ Ленинграда избрать, чтобы передать характер Дмитрия Дмитриевича. Я бы сказала, что не только Дмитрий Дмитриевич, но все мы жили на ветру, в Ленинграде бывают такие пронизывающие ветры, вроде и не сильные, но очень холодные. Жизнь на ветру и, соответственно этому, напряжение. Ленинград вообще формирует личность, ленинградцы – это определенный тип. Даже Путин – типично ленинградский человек, в смысле проявления эмоций. А Дмитрий Дмитриевич был еще петербургского воспитания, это предполагает вежливость, сдержанность, точность в поведении.

– Вы тоже ленинградка, а как в Москве оказались?

– В 42-м эвакуировали из блокадного Ленинграда. В 37-м посадили отца. Он занимался историей материальной культуры, этнограф и лингвист, работал в Археологическом музее, который входил в состав Русского музея. Мать – педагог, младше его, когда-то его ученица, она умерла через год после того, как его забрали, так это ее потрясло. Ей было 28 лет. Мне 3 года. Отца выпустили и реабилитировали после войны. Но миллионы, которые пошли на нары или под пулю, – у всех родители, жены, дети, значит, надо умножить на четыре. И когда они возвращались, очень редко могла восстановиться прежняя жизнь. В моем классе благополучных девочек, которые имели папу-маму, отдельную квартиру, нормальную жизнь, было раз-два и обчелся. У остальных или на фронте отец погиб, или сидел. Между собой мы не говорили об этом, не принято было. Моя одноклассница Лена Шаламова, дочка Варлама Шаламова, жила у тетки, в Чистом переулке, в коммунальной квартире. Ее родители вернулись, мать из одного лагеря, отец из другого. Они не стали жить вместе, и Лена так и осталась у тетки. И мой отец вернулся, и оказалось, что у него уже есть жена, вольнонаемная медсестра, у которой дочка от первого брака, муж погиб на фронте, и он меня не взял – некуда взять, у него было поражение в правах, он не мог жить в больших городах…

– Дмитрий Дмитриевич расспрашивал про вашу жизнь?

– Он знал. В общих чертах.

Вокруг самого Шостаковича сжималось кольцо. Когда после изъятия из репертуара оперы «Леди Макбет», балетов «Золотой век», «Болт» и «Светлый ручей» на него наклеили ярлык «врага народа», до физической расправы оставался один шаг. Тесть был отправлен в лагерь под Караганду. Арестован муж старшей сестры Марии, барон Всеволод Фредерикс. Мария выслана в Среднюю Азию. Компроматом была связь с эмигрантами: сестра матери выехала на Запад в 23-м и состояла в переписке с родней.

Адриан Пиотровский, возглавлявший «Ленфильм», вызвал Шостаковича к себе и предложил написать о взаимоотношениях с арестованным маршалом Тухачевским. Дело было в субботу. «Самым страшным было то, – признавался Шостакович, – что надо еще было прожить воскресенье. Явившись в понедельник, он увидел заплаканную секретаршу: Пиотровского взяли. А 13 июня 1937 года в прессе появилось сообщение о расстреле Тухачевского, с которым Шостакович дружил.

– Вы себя считаете счастливой женщиной?

– Пока он был жив – да, конечно. Очень. Он все брал на себя.

– Есть другая версия: что он был как ребенок.

– Нет. Он определял нашу жизнь – куда пойдем, куда поедем, что будем делать. Чтобы я пошла туда, сделала то или это.

– Как он к вам относился? Как к другу, как к младшей?

– Как к части самого себя.

– То есть это был очень близкий союз?

– Я думаю, что да. Была такая твердая основа. Фундамент крепкий. Что бы ни случалось, мы знали, что стоим твердо. Надежность во взаимоотношениях. И радостей было много.

– Музыку свою он показывал вам, когда заканчивал?

– Он проигрывал для себя. Меня звал послушать: «как у меня получилось».

Закончив потрясающий Восьмой квартет, он, в своей характерной мрачно-иронической манере, сообщил другу: «…написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: “Посвящается памяти автора этого квартета”… Псевдотрагедийность этого квартета такова, что я, сочиняя его, вылил столько слез, сколько выливается мочи после полудюжины пива».

Вообразите: сочинитель сочиняет реквием самому себе!

Официальное посвящение – «Памяти жертв фашизма и войны».

– А мне посвящена сюита на стихи Микеланджело. На самом деле это ужасно, когда в последней части – две эпитафии, и одна из них – мне. Вот он сидит, живой, теплый человек – и такое пишет (голос дрогнул) .

– Он назвал темы сюиты: Мудрость, Любовь, Творчество, Смерть, Бессмертие. Он вам это сыграл?

– Сыграл. И посвящение показал.

– Как вы прореагировали?

– Я поблагодарила.

– Я понимаю, а внутри?

– Я испугалась (долгая пауза) .

– Я думала об одном, редко встречающемся качестве – сарказме в музыке. Откуда это у Шостаковича?

– Митя с молодости очень любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко, это первое. А второе… Я была однажды в квартире Ладо Гудиашвили, его вдова, которая когда-то служила ему натурщицей, показывала рисунки, закрытые тканью, сказав, что никому их не показывает. Тогда, когда были «исторические постановления», кампания ведь шла по всей стране, и Гудиашвили тоже ходил на эти собрания-заседания. А вернувшись домой, давал себе волю в сатирических рисунках. Например, лежит прекрасная женщина, и по ней ползают человечки с ножами: уничтожают красоту. От жуткого раздражения все. И Дмитрий Дмитриевич сочинял «Антиформалистический раек» в стол, душу отвести, он же не думал, что это когда-нибудь станет исполняться.

Персонажи «Райка», где высмеяны все партийные бонзы – Единицын, Двойкин, Тройкин. Цитата из любимой Сталиным «Сулико» не оставляет сомнений в адресе пародии.

Музыка и жизнь сходятся – как фарс и как драма.

21 июня 1969 в Малом зале консерватории – общественное прослушивание необыкновенной Четырнадцатой симфонии. Шостакович, уже очень нездоровый, неожиданно выходит на сцену, чтобы предварить исполнение несколькими словами. В том числе цитатой из Островского, прозвучавшей так: «Жизнь дается нам только один раз, а значит прожить ее нужно честно и достойно во всех отношениях и никогда не делать того, чего пришлось бы стыдиться». Биограф Шостаковича описывает дальнейшее: «Во время этого выступления в зрительном зале неожиданно возник шум: бледный как мел человек покинул зал… И когда в последней части прозвучали слова “Всевластна смерть. Она на страже…”, в коридоре консерватории лежали уже лишь останки человека, который за полчаса до того, собрав последние силы, сумел выйти из зала. Это был Павел Апостолов».

– Как уходил Дмитрий Дмитриевич?

– Он болел много лет, не могли найти источник болезни. Говорили, что-то вроде хронического полиомиэлита. Клали в больницу. Пичкали витаминами, заставляли заниматься физкультурой. Полгода пройдет – опять. Слабела правая рука, правая нога. Дмитрий Дмитриевич очень страдал, что не может играть на рояле. Когда на него смотрели, нервничал, двигался хуже. Два инфаркта. Потом рак. Опухоль была в средостении, ее не смогли увидеть. Какое-то время я давала ему лекарство на корнях аконита, посоветовал Солженицын, в Киргизии делали настойку, и я попросила Айтматова привезти. Это не вылечивает, видимо, но останавливает развитие опухоли. Известный рентгенолог Тагер посмотрел томограммы и сказал, что все хорошо, ничего нет, я перестала давать лекарство, а очень скоро врачи собрались и сказали: ах, уже ничего нельзя сделать. Он был дома, потом в больнице. Когда сказали, что все плохо, я попросила выписать нас. Потом ему стало плохо, его опять увезли.

– И как вы?

– Что я? Я осталась.

Из воспоминаний друга: «К телефону подошла Ирина Антоновна… она говорила со мной как-то отрешенно, стертым звуком, без интонаций…»

– Когда его не стало, я решила, что, пожалуй, буду жить так, как будто он есть, как будто нас двое, и я должна максимально разбираться, как для него лучше во всех ситуациях. Лучше в музыке, поскольку это главное для него. Будь он жив, он сам бы разбирался. А так мне пришлось.

– А вы не хотите написать воспоминания?

– Не хочу.

– Почему?

– Он сказал однажды: если будешь писать обо мне воспоминания, с того света буду являться. Кому какое дело, как мы жили. Как сумели, так прожили.

– Он вам снится?

– Нет. Он говорил, что покойники снятся к перемене погоды. Мне дважды снился один сон, будто я в ленинградской квартире моего детства, за окнами темно, во всех комнатах горит свет, ветер поднимает занавески, и никого нет.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

ШОСТАКОВИЧ Дмитрий Дмитриевич, композитор.

Родился 25 сентября 1906 года в Петербурге в семье инженера, работавшего по приглашению Д. И. Менделеева в Главной палате мер и весов.

Автор пятнадцати симфоний, оперы «Леди Макбет Мценского уезда», балетов «Болт», «Золотой Век», «Светлый ручей», музыки к кинофильмам «Встречный», «Юность Максима», «Возвращение Максима», «Подруги», «Человек с ружьем», «Встреча на Эльбе», «Падение Берлина», «Гамлет» и др.

Подвергся разносной критике в редакционных статьях газеты «Правда» от 28 января 1936 года «Сумбур вместо музыки (Об опере “Леди Макбет Мценского уезда”)» и от 6 февраля 1936 года «Балетная фальшь» (Балет “Светлый ручей”…)», а также в Постановлении ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 года «Об опере “Великая дружба” В. Мурадели» за «формалистические извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам».

Герой Социалистического Труда. Народный артист СССР. Лауреат Ленинской и Государственных премий.

ШОСТАКОВИЧ Ирина Антоновна, жена Д. Д. Шостаковича.

Родилась в Ленинграде. Работала в издательстве «Советский композитор».

Возглавляет «Фонд Дмитрия Шостаковича» и издательство «DSCH».

Из книги Жизнь и смерть Кришнамурти автора Латьенс Мери

ПУСТОЙ УМ С 1974 года К. просил меня написать второй том его биографии. Несмотря на мое собственное желание, перед тем, как приступить к книге, я долго размышляла, осознавая, что передо мной стоит задача значительно более трудная, чем при написании первого тома, где

Из книги Криминальная Москва автора Хруцкий Эдуард Анатольевич

Из книги Некоторым образом драма автора Конецкий Виктор

Смерть в чужой квартире Итак, Виктор Платонович Некрасов скончался в парижской больнице 3 сентября 1987 года.В октябре я выступал в Ленинградском лектории и рассказал о нашей последней с Некрасовым встрече. Вскоре позвонил один из слушателей, представился детским другом

Из книги Тетрадь третья автора Цветаева Марина

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ - ПОЧТИ ПУСТОЙ - реплики во время каких-то прений- Маяковский не только не прислуживался к Революции, а сидел за нее в тюрьме гимназистом 16-ти лет.- Поэма Октябрь ничуть не хуже первых вещей.- Умер вовсе не потому что Революция умерла - а потому

Из книги Конан Дойл автора Чертанов Максим

Глава третья ПУСТОЙ ДОМ В конце сентября 1903 года толпы лондонцев атаковали книжные киоски: в «Стрэнде» (номер был октябрьский) опубликован «Пустой дом», Холмс вернулся, Уотсон овдовел. Тираж журнала возрос мгновенно. За «Пустым домом» последовали «Подрядчик из Норвуда»

Из книги Как я стал переводчиком Сталина автора Бережков Валентин Михайлович

В квартире Сталина Обстановка последней встречи двух лидеров 15 августа, накануне вылета Черчилля из Москвы, была прямо-таки дружеская. Сталин излучал любезность и предупредительность, что поначалу ошарашило Черчилля. Но вскоре и он включился в игру в «дружбу» с

Из книги Памятное. Книга первая автора Громыко Андрей Андреевич

Где быть штаб-квартире ООН? Принципиальное решение о месте размещения ООН было принято на конференции в Сан-Франциско, где между великими державами, по существу, было достигнуто понимание.На этой конференции Советский Союз, учитывая ряд факторов, и прежде всего

Из книги Статьи из газеты «Вечерний клуб» автора Быков Дмитрий Львович

Алтурин и кружевные перчатки (Дмитрий Быков и Ирина Лукьянова) У культового писателя Харитона Алтурина пропал его лучший роман. Он пропал не один, а вместе с компьютером, тоже лучшим и столь же новым. Алтурин купил этот навороченный, изящный ноутбук на гонорар за свое

Из книги Там, где всегда ветер автора Романушко Мария Сергеевна

Длинные дни в пустой комнате За свои десять лет я уже пять раз переезжала. И четыре раза меняла школу. Такая вот непростая жизнь, если родители у тебя – строители. Только привыкнешь, сдружишься – и опять в дорогу, опять начинай всё сначала… Конечно, в этом что-то есть:

Из книги Пароль «Dum spiro…» автора Березняк Евгений Степанович

НА «ПОЖАРНОЙ» КВАРТИРЕ «Господин Тегель! В субботу 16 сентября в селе Санка на квартире крестьянина Врубля гестапо из г. Кшешовице арестовало русскую радистку Ольгу. Мне известно, что вы, как здравомыслящий человек, давно потеряли надежду на успех Германии в этой войне.

Из книги Соперницы. Знаменитые «любовные треугольники» автора Грюневальд Ульрика

Несчастье пустой колыбели Сорейя снова дома. Сейчас она занята оборудованием виллы, где они живут с шахом. Дворец с его троном служит только для репрезентаций. Но и личные покои, по воле молодой шахини, должны выглядеть привлекательно. Свежевыкрашенные стены, салон в

Из книги Под кровом Всевышнего автора Соколова Наталия Николаевна

Хлопоты о квартире В конце 60-х годов в Москве начали продавать кооперативные квартиры. Деньги у нас были. Я с детьми была прописана у родителей, поэтому мы имели все права на покупку новой квартиры. Прописано нас было восемь человек на три комнаты, нам требовалась

Из книги Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей автора Басина Марианна Яковлевна

На частной квартире Годичные экзамены в верхних кондукторских классах заставили Федора надолго уткнуться в учебники и конспекты. Ему нравилось хорошо учиться. Чем ненавистнее были ему математика, баллистика и фортификация, тем азартнее подхлестывало его самолюбие

Из книги Память о мечте [Стихи и переводы] автора Пучкова Елена Олеговна

Цирк в коммунальной квартире В квартире, словно в цирке шапито, И потолок, и стены слишком зыбки, И по белилам красные улыбки Рисует деликатное ничто. В синкопах эксцентрических кастрюль Преобладает кухонная тема, И гордо ноги удлиняют тело До сбивчивого уровня

Из книги Тайны уставшего города (сборник) автора Хруцкий Эдуард Анатольевич

Я живу в квартире Сталина Когда-то наш дом назывался «Дом правительства». Потом его разжаловали, как, впрочем, и многих его обитателей.Сначала посадили одних, потом тех, кто сажал и занял их квартиры, а позже поснимали с работы и отправили в политическое небытие третье

Из книги Геометрия и "Марсельеза" автора Демьянов Владимир Петрович

В пустой шахте В истории геометрической науки произошло событие чрезвычайное. Его ждали и в то же время будто бы уже и не ждали. Вторжения в эту область знания разных умов с разных сторон заметного успеха давно не приносили. Не случайно Лагранж в письме Д`Аламберу еще в 1781