Стой! - закричал собакам Смок и всей тяжестью налег на шест, останавливая нарты.
- Что это на тебя напало? - недовольно спросил Малыш. - Тут воды уже нет, можно ехать спокойно.
- Да, - ответил Смок. - Но ты посмотри, вправо отходит тропа. А я думал, в этих местах никто не зимует.
Собаки тотчас улеглись на снег и стали выгрызать намерзшие между пальцами льдинки. Еще пять минут назад это был не лед, а вода. Собаки провалились сквозь присыпанную снегом ледяную корку, под нею скрывалась ключевая вода, которая просочилась с берега и образовала озерко поверх трехфутовой толщи льда, сковавшей реку Нордбеска.
- Первый раз слышу, чтобы на Нордбеске был народ, - сказал Малыш, разглядывая почти незаметную тропу: прикрытая двухфутовым слоем снега, она исчезала в устье небольшого ручья, впадавшего в Нордбеску слева. - Может, они тут охотились и давным-давно укатили со всеми своими пожитками.
Не снимая рукавиц, Смок обеими руками сгреб с тропы верхний слой рыхлого снега, посмотрел, подумал, отбросил еще немного снега и снова подумал.
- Нет, - решил он наконец, - следы ведут в обоих направлениях, но в последний раз ехали туда, вверх по ручью. Не знаю, что это за люди, но сейчас они наверняка там. Больше тут никто не проезжал, пожалуй, с месяц. Почему они там застряли, хотел бы я знать?
- А я хотел бы знать, где мы сегодня остановимся на ночевку, - сказал Малыш, уныло глядя на юго-запад: небо там уже темнело, сгущались вечерние сумерки.
- Пойдем по этой тропе, по ручью, - предложил Смок. - Сухостоя и хвороста тут сколько угодно. Можно сделать привал в любую минуту.
- Привал-то, конечно, всегда можно сделать, но, если мы не хотим помереть с голоду, надо поторапливаться и никуда не сворачивать.
- Мы, наверно, что-нибудь найдем на этом ручье, - продолжал уговаривать Смок.
- Да ты только погляди, у нас еды совсем не осталось! И собаки на что похожи! - воскликнул Малыш. - Погляди только... Ну, да черт с ним, ладно! Все равно будет по-твоему.
- Да это нас и на один день не задержит, - уверял Смок. - Может, всего-то надо какую-нибудь лишнюю милю пройти.
- И из-за одной мили люди помирали, - возразил Малыш и с угрюмой покорностью покачал головой. - Что ж, пошли искать себе лиха. Подымайтесь, эй вы, хромоногие! Вставай! Эй, быстрей! Вставай!
Вожак повиновался, и упряжка устало двинулась, увязая в рыхлом снегу. - Стой! - заорал Малыш. - Придется прокладывать тропу.
Смок вытащил из нарт лыжи, прикрепил их к мокасинам и зашагал впереди, утаптывая и приминая снег.
Это была нелегкая работа. И собаки и люди уже много дней недоедали, и силы их были на исходе. Они шли по руслу ручья, круто сбегавшего к реке, и с трудом одолевали тяжелый, непрерывный подъем. Высокие отвесные скалы с обеих сторон сходились все тесней, и скоро путники уже двигались по дну узкого ущелья. Отсвет долгих северных сумерек не проникал за высокие каменные стены, и в ущелье было почти темно.
- Настоящая западня, - сказал Малыш. - Точно лезешь в преисподнюю. Тут так и жди беды.
Смок не ответил; полчаса они молча пробивались вперед, и молчание снова нарушил Малыш.
- У меня предчувствие, - проворчал он. - Да, да, у меня предчувствие. Сказал бы я тебе, да ты слушать не станешь...
- Ну, ну, валяй, - отозвался Смок.
- Так вот, чует мое сердце, что мы здесь надолго застрянем. Наживем себе лиха, проторчим целую вечность, да еще с хвостиком.
- А что твое сердце чует насчет еды? - довольно нелюбезно осведомился Смок. - У нас нет в запасе еды на целую вечность, да еще с хвостиком.
- Насчет еды ничего не чует. Наверно, уж как-нибудь извернемся. Но одно я тебе прямо скажу, Смок. Я готов съесть всех наших собак, но только не Быстрого. На Быстрого у меня рука не поднимется. Я этого пса слишком уважаю.
- Рано ты нос вешаешь! - насмешливо сказал Смок. - Мое сердце чует больше. Оно чует, что собак есть не придется. Уж не знаю, на лосином мясе, на оленине или на жареных рябчиках, а только мы тут даже раздобреем.
Малыш фыркнул, не находя слов, чтобы выразить свое негодование, и они снова на время умолкли.
- Вот оно начинается, твое лихо, - сказал Смок, останавливаясь и пристально глядя на что-то лежащее у тропы.
Малыш оставил шест, подошел к товарищу и тоже стал разглядывать лежавшее на снегу тело.
- Это не голодный, - сказал Смок.
- Погляди на его губы, - сказал Малыш.
- Совсем закоченел, - сказал Смок и потянул мертвеца за руку; рука не согнулась, но с нею приподнялось все тело.
- Если его бросить оземь, он расколется на куски, - заметил Малыш.
Человек лежал на боку, скованный морозом. Он не был засыпан снегом - значит, лежал здесь недолго.
- Только третьего дня снег сыпал вовсю, - сказал Малыш.
Смок кивнул, нагнулся над мертвым телом и повернул его лицом вверх. Висок был прострелен; Смок огляделся и кивком указал на валяющийся в снегу револьвер.
Через сотню ярдов им попался еще один труп - он лежал ничком на тропе.
- Две вещи совершенно очевидны, - сказал Смок. - Оба они толстые. Значит, не голодали. И они не нашли золота, иначе не покончили бы самоубийством.
- Да еще самоубийство ли это, - возразил Малыш.
- Несомненно. Тут только одни следы - их собственные, и у обоих виден ожог от пороха. - Смок оттащил второй труп в сторону и носком мокасина подкинул револьвер, вдавленный в снег тяжестью упавшего тела. - Вот и у этого револьвер под боком. Говорил я, что мы тут что-нибудь найдем.
- Видно, все находки еще впереди. С чего бы этим сытым парням пускать себе пулю в лоб?
- Когда уж мы это узнаем, так будем знать и все беды, какие ты чуял, - ответил Смок. - Пойдем дальше. Смеркается.
Было уже совсем темно, когда лыжа Смока вдруг зацепилась за неподвижное мертвое тело и он свалился поперек нарт, на которых лежал еще один покойник. А когда он отряхнулся от снега, насыпавшегося за шиворот, и чиркнул спичкой, они с Малышом увидели третьего покойника, завернутого в одеяла, - он лежал возле наполовину вырытой могилы. И прежде чем спичка погасла, они заметили еще пять или шесть могил.
- Бр-р, - содрогнулся Малыш. - Лагерь самоубийц. А какие сытые. Наверно, там все перемерли.
- Нет... вот посмотри. - Смок показал на мерцающий в отдалении
слабый огонек. - А вон еще огонь... и еще. Пошли. Прибавь-ка шагу. Больше трупов им не попадалось, и через несколько минут плотно укатанная тропа привела их в лагерь.
- Да это прямо город, - прошептал Малыш. - Хижин двадцать, не меньше. И ни одной собаки. Вот занятно!
- Теперь я знаю! - взволнованно и тоже шепотом ответил Смок. - Это люди Лоры Сибли. Разве ты не помнишь? Они приплыли осенью по Юкону на "Порт-Таунсенде". Прошли мимо Доусона без остановки. Должно быть высадились прямо у этого ручья.
- Ну да. Припоминаю. Они мормоны.
- Нет, вегетарианцы. - Смок усмехнулся в темноте. - Не едят мяса и не ездят на собаках.
- Мормоны, вегетарианцы - один черт. У всех у них мозги набекрень. И всегда их на золото тянет. Эта самая Лора Сибли обещала привести их на такое место, где они разом станут миллионерами.
- Правильно. Она у них пророчица - ее посещают видения и всякое такое. А я думал, что они двинулись вверх по Норденсджолду. - Тсс! Слушай!
В темноте Малыш предостерегающе дотронулся рукой до груди Смока, и оба прислушались: низкий протяжный стон донесся от одной из хижин. И, прежде чем он замер, его подхватили в другой хижине, в третьей... казалось, это рвется наружу беспредельное человеческое горе. От этих стенаний мороз продирал по коже.
- Бр-р, - содрогнулся Малыш. - Прямо жуть берет. Пойдем поглядим, что с ними стряслось.
Смок подошел к освещенной хижине и постучал. "Войдите!" - со стоном отозвался голос за дверью, и они с Малышом вошли. Это был самый обыкновенный сруб, бревенчатые стены проконопачены мхом, земляной пол усыпан опилками и стружками. При свете керосиновой лампы можно было разглядеть четыре койки; на трех койках лежали люди, они перестали стонать и уставились на вошедших.
- Что у вас тут? - спросил Смок одного из лежащих; даже под одеялами видно было, какие широкие плечи и большое, сильное тело у этого человека, но глаза у него были страдальческие и щеки ввалились. - Оспа, что ли?
Вместо ответа человек показал на свой рот, с усилием растянул вспухшие, почернелые губы, и Смок невольно отшатнулся.
- Цинга, - негромко сказал он Малышу, и больной кивком подтвердил диагноз.
- Еды хватает? - спросил Малыш.
- Ага, - отозвался человек с другой койки. - Можете взять. Еды полно. В соседнем доме никого нет. Кладовая рядом. Идите и берите.

Во всех хижинах, которые они обошли за этот вечер, оказалось то же самое. Цингой был поражен весь лагерь. Среди его жителей было десять или двенадцать женщин, но Смок с Малышом увидели далеко не всех. Вначале здесь было девяносто три человека. Но десять умерли, и еще двое недавно исчезли. Смок рассказал, как они с Малышом нашли двух самоубийц совсем неподалеку отсюда, и выразил удивление, что никто из лагеря не пошел на поиски. Больше всего его и Малыша поражала беспомощность этих людей. В хижинах была грязь, мусор, дощатые столы заставлены немытой посудой. Никто и не думал помочь друг другу. В каждой хижине были свои несчастья, нимало не трогавшие соседей, и никто уже не давал себе труда хоронить умерших.
- Прямо понять не могу, - признался Малышу Смок. - Встречал я лодырей и бездельников, но не столько сразу! Слыхал, что они говорят? Никто и пальцем не шевельнул за все это время. Пари держу, они тут и не умываются. Не удивительно, что у них цинга.
- Но откуда у вегетарианцев цинга? - возразил Малыш. - Всегда говорят, что цинга косит тех, кто питается мясом, солониной. А эти вообще мяса не едят - ни соленого, ни сырого, ни жареного, никакого.
Смок покачал головой.
- Знаю. Цингу и лечат овощами. Никакие лекарства не помогают. Овощи, особенно картошка, - вот единственное средство. Но не забывай, Малыш, тут перед нами не теория, а факты: эти травоядные все поголовно больны цингой.
- Значит, она заразная.
- Нет, это доктора точно знают. Цинга передается не бациллами. Заразиться ею нельзя. Она сама возникает в организме. От истощения, что ли, от плохого состава крови. Не в том дело, что они что-то подхватили, а в том, что им чего-то не хватает. Цингой заболевают оттого, что недостает каких-то веществ в крови, и эти вещества находятся не в склянках и порошках, а в овощах и зелени.
- Но ведь эти, здешние, только зелень и едят, - возразил Малыш. - У них тут всякой травы сколько угодно. Нет, ты все путаешь, Смок. Это ты разводишь теорию, а факты ее разбивают вдребезги. Цинга - штука заразная, потому они все ее и подхватили и гниют заживо. И мы с тобой заразимся, если будем тут болтаться. Бр-р! Так вот и кажется, что эти самые букашки заползают в меня.
Смок только фыркнул и постучал в дверь следующей хижины.
- Наверно, и тут то же самое, - сказал он. - Входи. Надо разобраться как следует.
- Что вам нужно? - резко спросил женский голос.
- Видеть вас, - ответил Смок.
- Кто вы такие?
- Два доктора из Доусона, - выпалил Малыш и тут же за свое легкомыслие получил от Смока тумак под ребра.
- Никакие доктора нам не нужны, - наотрез заявила женщина, голос ее прервался от боли и злости. - Уходите. До свидания. Мы в докторов не верим.
Смок отодвинул щеколду, толкнул дверь, вошел и вывернул фитиль в слабо горевшей керосиновой лампе. Четыре женщины, лежавшие на койках, перестали стонать и охать и уставились на непрошеных гостей. Две женщины были молодые, с исхудалыми лицами, третья - пожилая и очень полная, четвертая, которую Смок сразу признал по голосу, была до того худа, что он не верил своим глазам, - таких живых скелетов он еще не видывал. Он сразу понял, что это и есть Лора Сибли, известная пророчица и ясновидящая, затеявшая в Лос-Анджелесе экспедицию; она-то и привела их всех сюда, на Нордбеску, в этот лагерь смерти. Разговор получился весьма недружелюбный. Лора Сибли не признавала докторов. И в придачу ко всем своим испытаниям она почти утратила веру в самое себя.
- Почему вы не послали за помощью? - спросил Смок, когда она умолкла, утомленная, задохнувшись после первой же своей тирады. - Есть большой лагерь на реке Стюарт, и до Доусона всего восемнадцать дней пути.
- А почему Эймос Уэнтворт не пошел? - крикнула она с истерической злостью.
- Я не знаком с этим джентльменом, - ответил Смок. - Чем он занимается?
- Ничем. Но он один из всех нас не заболел цингой. А почему не заболел? Я могу вам сказать. Нет, не скажу... - И она плотно сжала тонкие губы; она была худа до прозрачности. Смоку даже казалось, будто сквозь кожу видны ее зубы до самых корней. - Да если бы он и пошел, что толку? Я же знаю. Я не дура. Наши кладовые полны всяких фруктовых соков и консервированных овощей. Ни один лагерь во всей Аляске не вооружен так, как мы, для борьбы с цингой. У нас есть всякие овощи, фрукты, орехи, какие только изготовляются в сушеном виде и в консервах, и всего этого сколько угодно.
- Вот ты и попался, Смок! - с торжеством воскликнул Малыш. - Тут тоже факт, а не теория. Говоришь, лечение овощами? Вот они, овощи, а как же насчет лечения?
- Не понимаю, в чем дело, - признался Смок. - И ведь во всей Аляске другого такого лагеря не найти. Видал я цингу - попадались два три случая то тут, то там, - но никогда не видел, чтобы лагерь был охвачен цингой, да еще такой свирепой. Ничего нельзя понять, Малыш. Мы должны для них сделать все, что можно, но сперва надо позаботиться о ночлеге и о собаках. Мы навестим вас утром, э-э... миссис Сибли.
- Мисс Сибли, - оскорбленно поправила она. - И вот что, молодой человек: если вы сунетесь сюда с вашими дурацкими лекарствами, я всажу в вас хороший заряд дроби.
- Ну и ведьма же эта пророчица! - смеялся Смок, когда они ощупью пробирались в темноте к пустующей хижине рядом с той, откуда они начали свой обход.
Видно было, что здесь до недавнего времени жили два человека, и друзья невольно спрашивали себя, не те ли самоубийцы, которых они нашли на дороге. Они осмотрели кладовую и обнаружили великое множество припасов - в банках, в порошке, консервированных, сушеных, сгущенных.
- Как же, спрашивается, они ухитрились заполучить цингу? - воскликнул Малыш, широким жестом указывая на пакетики с яичным порошком и итальянскими грибами. - Ты погляди! Только погляди! - Он потрясал банками с томатом, с кукурузой и фаршированными маслинами. - И сама приводчица тоже подхватила цингу. Как это понять?
- Пророчица, - поправил Смок.
- Приводчица, - упрямо повторял Малыш. - Кто их привел в эту дыру, не она, что ли?

У меня было трое знакомых с геофака №ского (не хотелось бы никого обижать) универа, и все трое были упёртыми шизоидами с завиральными идеями. К тому же трое из них почему-то считали, что таким интеллектуалам, как они, работать руками западло, а головой работать не умели. Мне так до сих пор и кажется, что в этот почтенный ВУЗ принимают только по рекомендации психиатра. Последней из них была Лариса.
Наш главный об ту пору впал в самый плохой возраст, когда пенсию ещё не дали, а девушки уже не дают, и абсолютно все девушки, даже такая задрыга, как Лариса, стали казаться ему феями и красавицами. И вот в начале сезона он присылает нам в отряд это сокровище. Бедную девушку в другом подразделении уже не поняли и обидели, и если мы, грубые мужланы, не найдём с ней общий язык...
Вообще, у нас и так был комплект: мы с Володей и двое рабочих, но чего не расслабиться слегка, если начальство настаивает. Вовка, счастливый, делает, как и я, маршруты, а Ларису поставили на шлиховку. Гришку этому делу мы уже успели чётко обучить, так что она могла при нём выполнять функцию самоходного карандаша для записей в шлиховом журнале. Она, конечно, оскорбилась:
- "Записатором" работать!, - и мои комментарии о том, что хороший геолог должен уметь работать с лотком лучше промывальщика, а тем более должен знать, где надо брать шлих, должного впечатления не произвели. Мы для высшего себя готовили! Пойти сразу открыть что-нибудь очень крупное.
Работа шла путём; теперь мы могли иногда оставаться в лагере, чтоб подтянуть документацию, а заодно и приготовить поесть. Хоть вечером после маршрута не приходилось этим заниматься.
Мы стояли в каньоне у Светлого озера. В перелесок у лагеря прилетали кукушки и истошно орали, предвещая нам вечную жизнь. Временами прилетали птички покрупнее: здесь был полигон у штурмовиков, и иногда часиков в шесть утра нас выдирал из сна рвущий небо рёв реактивного самолёта, который на бреющем вываливался из-за борта долины. Две палатки, кострище, стол из жердей. У стола вбит кол с сучками; на них удобно вешать кружки после того, как попил чаю. Когда берёшь кружку, оттуда обычно вылетают две-три осы, подчищавшие сладкие остатки.
В предыдущей жизни здесь была долина довольно крупной реки, но потом произошла перестройка рельефа, центральная часть долины поднялась, в ней осталась цепочка озёр, врезанных в вендские песчаники, и в обе стороны от них стекали речки. Озеро было как провал: берега так круто уходили вниз, что, когда мы ставили сетку, казалось, что она стоит боком, одним концом вниз. Питала озеро вода из родников; сверху, с борта долины, эти озёра были малахитового цвета. В дальнем от стока конце озера ещё стоял лёд; Гришка с Серёгой в свободное время плавали вдоль него на лодке. Однажды из воды выпрыгнул сиг и упал на лёд; пока он подпрыгивал, парни успели подплыть и поймали его руками.
Через неделю мы закончили участок и собрались сплавляться дальше. И тут Лариса, снизойдя к нашему убожеству, с гордым видом нам выдала:
- Я ходила вниз по течению, вы там не сможете проплыть; вы там застрянете, и придётся вызывать вертолёт. Надо вызвать вертолёт сюда и не заниматься ерундой.
Очень интересно было послушать такие слова от человека, который на прошлой неделе впервые увидел резиновые лодки.
Наутро мы выплываем, не вняв нашей Кассандре. Барахла на лагере много, поэтому на каждого по гружёной лодке. Мы обычно управлялись с десантными "пятисотками", а для дам держали оранжевые "трёхсотки" с поднятой кормой и носом; у этих лодок было надувное дно, поэтому оно меньше рвалось, и мы грузили в них спальники и прочие лёгкие вещи, который надо было уберечь от воды.
Я плыву на старой "пятисотке", морда и дно обтянуты брезентом, чтобы уберечь от проколов, гора барахла, как стог сена, тоже накрыта брезентом и перетянута верёвкой. Дно от старости провисло, как брюхо у стельной коровы, и там, где на новой лодке прошёл бы свободно, мне приходится тащить свою лодку по дну. Я сижу на носу, на баллоне и гребу веслом, как на каноэ. А вот и первое неприятное место: речка мелкая, и на дне - ствол ели с обломками сучьев. Лодка с потоком воды скатывается через бревно; какой-то сук с противным звуком дерёт по брезенту. Я прислушиваюсь. Звук нарастает. Уже такой треск, что этот проклятый сучок должен располосовать не только брезент, но и меня вместе с лодкой. Треск переходит в рёв, и из-за борта долины вываливается на бреющем звено МиГов.
По сравнению с другими реками, Светлая - не речка, а рай божий. Ни тебе завалов, ни длинных сухих перекатов, течение быстрое. В одном месте и вовсе стремнина: лодка несётся в брызгах между метровыми валунами, я только успеваю отталкиваться веслом, а больше ногами. День солнечный, промокнешь - не страшно. А как часто приходилось плыть до шести часов утра под мелким холодным дождиком!
Там, где Светлая поворачивает к югу, чтобы потом повернуть опять на восток, мы поставили лагерь. Наутро Володя идёт в маршрут. Мы с Гришкой пошли копать канаву через весь противоположный склон, чтоб сделать опорный разрез карбонатных отложений, Лариса осталась выносить тушью на карту точки своих шлихов, а заодно и кашеварить. Мы ей заказываем кашу: с макаронами как-то меньше хлопот, их будем варить, вернувшись с маршрута.
В верхней части склона мы вскрыли швагериновый горизонт: это известняк, целиком сложенный швагеринами - похожими на зёрна пшеницы раковинками планктона. В ассельском ярусе нижней перми они заполонили всё море, а потом бесследно исчезли. И хотя это гораздо более удивительный факт, чем естественное вымирание динозавров, никто не придумывает, что их убил метеорит - про таких козявок широкой публике неинтересно.
Время к обеду; нам с горы виден лагерь, костёр, кастрюля на нём и Лариса с книгой у костра. Картина статическая: час, другой. За это время можно сварить дрова, а не то что кашу. Часа в два мы идём в лагерь.
- Лариса, кашу сварила?
Лариса просыпается.
- Да... Нет... Я приготовила вермишель с тушёнкой.
Я снимаю крышку с кастрюли, и оттуда валит такой дым, что я задавливаю его крышкой обратно: боюсь, Володя увидит и, решив, что в лагере пожар, бросит маршрут и побежит домой. Дальше - рассказ Ларисы.
- Я сначала решила сварить рисовую кашу, но риса я не нашла (как можно было не найти мешок с рисом - тайна), поэтому я решила сварить молочную вермишель. Я насыпала в кастрюлю молочного порошка, вермишели, залила водой и поставила на костёр. Но молочный порошок весь прилип ко дну, я подумала - не будете же вы есть пустую вермишель, и добавила туда тушёнки.
Когда наш пёс пришёл с маршрута и ему предложили это варево, он обиделся и три дня с нами не разговаривал. А Ларисе я рассказал, как варят вермишель. Вот только одного не пойму: у неё же и мама была, и в общаге она пять лет жила. Правда, Володя, который общался с нашей холостой молодёжью, рассказал, что в посёлке она питалась исключительно яблочным соком с пряниками.
На этом лагере Лариса ухитрилась заболеть, и мы отправили её в посёлок. Через неделю она вернулась и первым делом гордо сообщила:
- Я девчонок в общаге закормила вермишелью!
Лиха беда начало.
Ларису мы понемножку перевоспитываем, хотя временами она меня достаёт изрядно. По утрам она выползает из палатки, когда мы уже едим. И, не умывшись, сразу лезет в кастрюлю. Голова у неё обмотана сеткой Павловского - эта такая сеть из объёмных прядей, пропитанных не самым безобидным репеллентом - диметилфталатом, а концы сетки плотно обмотаны у неё вокруг шеи. Когда она в лагере - сидит в палатке, и в палатке орёт транзистор. Этот ор и в городе надоел, здесь - шорохи леса, шум реки, пение птиц. А тут на весь лагерь несётся самая тупая попса. Она постоянно стервячится и выдаёт какой-то бред. Я уже пару раз чуть не отправил её на базу, но вступается Володя:
-Начальник, да пусть её... А то мне придётся со шлиховкой ходить!
Есть ещё и другой аспект. В малых группах, таких, как наша, всегда есть "козёл отпущения". Над ним все шутят, издеваются, учат его жить; Лариса к этой роли давно привыкла, а если её не будет, то первый кандидат на эту роль - Гринька, а он мужик тупой и строптивый, конфликты будут.
Следующий сплав достался нам не так легко, приплыли ночь-полночь, разбили лагерь на террасе высотой метра четыре, практически перегородив её палатками. Утром, часов в шесть, нас разбудил Соболь: лая тонким голосом, он нёсся по тропе вдоль реки; судя по лаю, он гнал зайца. Солнышко светило сквозь зелёный брезент палатки, гон удалялся. Но, видимо, заяц где-то крутанулся и понёсся обратно. Глаза у него были на затылке - где там собака? - и он с разбега врезался в нашу палатку, следом второй удар - Соболь! - и заяц удрал вверх по склону.
Главный и точно стал чудить. Стояли мы на этот раз недалеко от базы. Сидел я раз в лагере, и решил выйти на дневную связь. Надо сказать, связь у нас была раза четыре в день, но это для буровиков: им всегда есть, что сказать, а нам и одного раза с утра вполне хватало. А если честно, то и двух раз в неделю. И вот включаю я "Недра", переждал буровиков, называю позывные, и вдруг Витя, который сидел на базе, этак по-лейб-гусарски:
-Слушаю Вас, - и главного называет.
Я по лени на штыревой антенне выходил, я базу слышу, она меня - тоже, а больше и не надо; думаю, может главный с другого участка на связь вышел? Жду. Тишина. Я опять называю позывные, и опять:
- Слушаю Вас! - с верноподданническим щёлканьем каблуков, вроде мне ответил.
- Эй, Витя, - говорю, - это я!
- А где главный?
- А я почём знаю?
- Он к вам с утра вышел!
Это он решил устроить нам внезапную проверку. И что он собирался увидеть? Что мы сидим в лагере и жрём водку, или подались по бабам в соседний колхоз за сто пятьдесят километров?
Короче, начальник под это гнилое дело ему вездехода не дал, да ещё, как я понял, вроде бы случайно, ткнул не совсем туда карандашом - на соседнем листе карты, и главный, проведя денёк на свежем воздухе, прибежал обратно на базу.
Через день мы попросили привезти кое-что из продуктов. Начальник с вездеходом отлично нас нашёл; когда ГТС подъехал к лагерю, на кабине сидел главный. В накомарнике, в очках и с тремя десятками яиц в руках, он очень походил на добрую бабушку. Правда, отдав мне яйца, превратился в серого волка.
Ну, что он лагерь не нашёл, это, понятно, мы виноваты. А ещё, если кто есть в лагере, должен выходить на каждую связь. А на хера эфир засирать? Неважно. И, главное, он нашёл забытый всеми и никому не нужный "Журнал регистрации выходов в маршруты". Чего только не придумают люди, полирующие геморрой в тиши кабинетов. В общем, за незаполнение этого журнала мы будем строго наказаны.
- А зачем он?
- Вы должны его заполнять и ложить на видное место в палатке. Если вы потеряетесь, те, кто будет вас искать, прочтут журнал и будут знать, куда вы ушли.
Беда только, что среди граф журнала такой графы не оказалось. И потом, если геолог потерялся в маршруте, незачем такому идиоту жить.
Не подумайте о нас плохо: на связь я как выходил раза три в неделю, так и выходил; а если доставали - сообщал, что у меня питание село и не выходил неделю. А бумага в журнале была жёсткая, так что не припомню, куда он подевался. Печку-то мы берестой растапливали.
Володю забрали на буровую, а мы опять сплавляемся на десяток километров вниз по речке. Точнее, по цепочке озёр, сквозь которые бежит река. Через известняки вода проходит как сквозь сито, и у реки нет боковых притоков: все они, прорезав два-три метра суглинков, вскрывают известняки и уходят под землю. Идёшь по водоразделу - сухие русла. Зато в бортах долины не родники - целые речки вытекают из-под земли и впадают в реку. Вода в них круглый год +6 градусов. Под рекой, которая идёт по ослабленной зоне, бежит вторая - подземная река; там, где её свод обрушен - озёра глубиной до сорока метров. Вода абсолютно чистая, и плывёшь, как над бездной.
Выйти надо пораньше. Мы завтракаем, грузимся; Лариса, несмотря на все наши призывы, из палатки не появляется. Тогда парни начинают отвязывать её палатку. Она выскакивает из палатки и с шипением путается у всех под ногами. Они, видите ли, ещё не завтракали. Лодки готовы к отплытию. Но Лариса замечает, что из залитого костра идёт дымок. Костёр ещё и окопан, как всегда. А дымится в нём головёшка. Она с верхней стороны потухла, а снизу тлеет - вода по ней стекает. Мы получаем гневную отповедь на тему экологии, после чего наша защитница природы нашла банку из-под тушёнки; она набирает в неё в реке воду, лезет, расплёскивая её, по крутому склону террасы и остатки выливает на эту кочерёжку. Мы смотрим, что будет дальше. Головёшка всё дымит. После пятой ходки мне надоело. Я поднялся, взял головёшку и выбросил в реку.
Такое оскорбление её интеллекта она не может снести, срочно нужен реванш. И она выдаёт: в наш цивилизованный век нормальные люди передвигаются с помощью средств транспорта, как-то вездеходы и вертолёты, и если нам нечего больше делать, мы можем сплавляться, а она грести не собирается, вызывайте для неё вертолёт.
Всё, думаю, хватит с меня, пусть главный сам нянчится со своим сокровищем. Пока база рядом, отправлю. Однако менять планы я не собираюсь, но одна лодка - лишняя. Я вздёргиваю поднятый нос "трёхсотки" себе на корму и крепко приторачиваю. Можно плыть. Эта лахудра садится на свою лодку, а я, не подумав, не забрал у неё весло.
И вот мы несёмся по Пачуге. Управлять таким тандемом мне даже интересно. Про эту лахудру я бы и не вспоминал, если бы на корме не орал транзистор. Вот через реку лежит огромный ствол подмытой лиственницы. Течение быстрое, и я рассчитываю, слегка ударившись о берег левым бортом, рикошетом проскочить в самом высоком месте, у берега под комлем. Но в самый ответственный момент это несчастье хватается за весло и со всей дурацкой мочи толкается от берега. Лодку разворачивает поперёк, и Лариса въезжает головой в чащу колючих веток. Она выпутывает свои волосы, что совсем не улучшает её настроения, чего не скажешь о моём.
Мы приплыли. Я причаливаю носом к берегу, ребятам и Ларисе велю подождать, пока я гляну - годится ли место для лагеря. Вода чистейшая, и дно отлично видно, но берег крутой. И тут Лариса в борьбе за свободу - а как же, буду я его слушать, дурака - спрыгивает со своей лодки, вместе с транзистором. И оба идут на дно. Правда, до дна тут недалеко, ей всего лишь по шейку.
Когда она выскакивает на берег, вся клокоча от моей очередной подлости (парни довольны - умылась наконец!) - опять я прав!, - я не утерпел и доставил себе удовольствие. Вы простите меня, если поймёте, как мне осточертел её транзистор. Я ей сказал:
- Не вздумай включать транзистор, а то сгорит!
Она тут же гневно щёлкнула выключателем, и из транзистора пошёл дым.
К утру я поостыл. Надежда умирает последней: сумели мы всё же научить эту лахудру варить вермишель! Да и на её шкилете от полевой кормёжки и физических упражнений на свежем воздухе появились зачатки мускулатуры. Пусть её!
Но она не собирается останавливаться на достигнутом и выползает из палатки, когда мы с Григорием выходим в маршрут.
- Куда мы сегодня идём?
- Ты не идёшь никуда. Я зайду на базу и скажу главному, чтоб забирал тебя в своё распоряжение.
- Раз у меня выходной, я отнесу на базу транзистор, чтоб его отправили в ремонт.
- Ты никуда не пойдёшь, потому что в одиночку ходить нельзя, а завтра ты сама будешь на базе.
Рядом с лагерем идёт к базе вездеходная дорога, но дорог здесь натоптано много. Маршрутом мы прошли по ручью через базу, но я опять не стал ничего говорить главному. Мы припозднились, и были в лагере около девяти вечера. Ужинаем, Лариса не показывается. Спрашиваю Серёгу:
- Лариса-то дома?
- А кто её знает?! Раньше хоть транзистор орал, когда она в палатке, а сейчас транзистор сгорел.
Я заглядываю - в палатке пусто. Последний сеанс связи уже прошёл. Смеркается, небо заволакивает грозовая туча. Скоро начинается ливень. Если она не дошла до базы, боюсь, с её талантами до утра не дожить - будем искать труп.
Утром на связи первый вопрос:
- Лариса у вас?
- Да.
Вот теперь точно пора заканчивать. Я пишу рапорт, что Лариса самовольно ушла в одиночку из лагеря, чтобы отнести транзистор в ремонт, и что она не может работать в полевых условиях, потому что у неё отсутствует самодисциплина, ложу рапорт в полевую сумку и иду на базу.
На базе Витя с главным сидят на рации; Витя счастливый - он любит, когда у кого-то неприятности, а главный заводит волынку на тему:
- Ну вот, обидели девушку!, с финалом: садись и пиши объяснительную.
- Во-первых, не объяснительную, а рапорт, во-вторых - уже написал, - и достаю рапорт из сумки.
Эта лахудра всё-таки заблудилась. Когда она дошла до пересечения с главной дорогой, ей надо было свернуть направо, к базе, и пройти ещё пару километров; но она свернула налево, в сторону города, а до города километров под сто. На её счастье, ей попался вездеход, на котором ехал с буровой Витя, но она, похоже, даже не поняла, что он её спас.
Главный читает рапорт, брови его ползут вверх, уж очень моя версия не подходит под "обидели девушку".
- Ты что это, серьёзно?
- Куда уж серьёзней.
Вите:
- Ты когда её встретил, у неё было что-то с собой?
- Приёмник.
Главный в трансе; Витя, правда, пытается портить воздух на тему - не мне, мол, определять, может ли человек работать в поле, на это, мол, врачи есть. А в экспедиции родилась легенда. Как мой кадр пошёл сдавать в ремонт транзистор за сотню километров.

Знаю я эти штучки. Приняли у нас на работу топографа. Он всю жизнь проработал в городе, на стройках, и чего его потащило в поля на старости лет, не знаю. Первый раз его закинули в поля с рабочим - он не смог привязаться по карте; сказал, что вертолётчики всё перепутали и не туда их закинули. Ну, во-первых, я крепко сомневаюсь, что вертолётчики ошиблись, а во-вторых, нормальные люди при заходе на посадку торчат в дверях кабины со своей картой и показывают, где садиться. После этого, нет чтоб ждать, пока прилетят их искать и зажечь костёр, он ушёл чёрт его знает куда и через месяц вышел к посёлку в сотне километров от участка. Сапоги он где-то потерял, рабочий ему отдал свои, сам ноги в одеяло замотал. Ну и что, кто-то сделал выводы? А им пофиг. ТБ сдал, медкомиссию прошёл, а что у человека топографический идиотизм, справок не дают. Его опять забросили вдвоём с рабочим. Они разбили лагерь, и он пошёл посмотреть шурфы, которые им надо было привязать. Один пошёл! Шурфы были рядом, но он их не нашёл, а под вечер вышел на лагерь геофизиков километрах в трёх оттуда. Те напоили его чаем и показали ему профиль, по которому он выйдет почти к лагерю - от конца профиля до палатки метров двести останется. Он сказал:
- Я всё равно не найду! - и ушёл.
Больше его не видели. Да его надо было после первого случая больше в поля не пускать.

Пять упряжек были отобраны, нагружены и готовы к отправке, но комитет нашел пока только четверых подходящих погонщиков.

А Калтуса Джорджа забыли! - крикнул кто-то. - Он отличный гонщик, и он сегодня отдыхал.

Все взгляды обратились на рослого, сильного индейца, но лицо его было неподвижно, и он ничего не ответил.

Возьми упряжку, - сказал ему Смок.

Индеец опять не ответил. Казалось, электрический ток пронизал толпу, все насторожились, почуяв неладное. Люди все тесней обступали Смока и Калтуса Джорджа, стоявших теперь друг против друга. И Смок понял: с общего молчаливого согласия он сейчас выразитель воли своих товарищей в том, что происходит и что должно произойти. К тому же он был зол. В самом деле, как может кто-либо оставаться в стороне, когда все так и рвутся наперебой помочь голодным! В дальнейшем развитии событий Смок никак не мог проникнуть в ход Мыслей Калтуса Джорджа, - он не представлял себе, что у этого индейца могут быть какие-то иные побуждения, кроме самых эгоистических и корыстных.

Ты, конечно, возьмешь упряжку, - повторил Смок.

Сколько? - спросил Калтус Джордж.

Все разом глухо заворчали, все лица исказились презрительной гримасой. Сжав кулаки, готовые вцепиться в того, кто нанес им такое оскорбление, золотоискатели придвинулись вплотную.

Погодите, ребята! - крикнул Смок. - Может быть, он просто не понял. Сейчас я ему растолкую. Послушай, Джордж. Разве ты не видишь, тут никто не требует платы. Каждый отдает все, что может, только бы те двести индейцев не умерли с голоду.

Он замолчал, выжидая, чтобы его слова дошли до сознания Калтуса Джорджа.

Погодите, вы все! Слушай, Джордж. Мы хотим, чтобы ты все как следует понял. Эти голодные индейцы - твои сородичи. Другое племя, но тоже индейцы. И ты видишь: белые выкладывают свое золото, дают нарты и собак, каждый так и рвется в погонщики. Только самые лучшие достойны пойти с первыми упряжками.

Вот Олсен чуть не в драку лез, когда его не брали. Ты должен гордиться: все считают тебя первоклассным гонщиком. Тут вопрос не в том, сколько тебе заплатят, а в том, скоро ли ты доедешь.

Сколько? - повторил Калтус Джордж.

Толпа, минуту назад доброжелательная и отзывчивая, мгновенно рассвирепела.

Убить его! - неслось со всех сторон. - Проломить ему башку! Дегтя и перьев сюда!

Калтус Джордж стоял невозмутимый среди этой бури негодования; Смок, отталкивая самых неистовых, заорал во все горло:

Стойте! Кто тут распоряжается? - Кругом примолкли. - Давайте веревку, - прибавил он тише.

Калтус Джордж пожал плечами, лицо его искривила угрюмая, недоверчивая усмешка. Знает он их, этих белых. Сколько лет он работал вместе с ними, сколько миль отшагал, ел их лепешки, бекон и бобы, - он успел их изучить. Это племя держится своих законов - вот что отлично знал Калтус Джордж. Оно всегда наказывает того, кто нарушает их закон. Но он, Калтус Джордж, не нарушал никаких законов. Он знает законы белых. Он всегда соблюдал их. Он никого не убил, не обокрал, не обманул. Закон белых вовсе не запрещает запросить цену и торговаться. Белые сами запрашивают и торгуются. Вот и он так делает, они же его и научили. А кроме того, если он недостоин пить вместе с ними, значит, недостоин и заниматься вместе с ними делами милосердия и вообще принимать участие в их нелепых затеях.

Ни Смок и никто другой из присутствующих не догадывались о том, что происходит в мозгу Калтуса Джорджа, чем вызвано его странное поведение и что за ним кроется. Сами того не подозревая, они были так же сбиты с толку и не способны понять его, как он не мог понять их. В их глазах он был себялюбивая, грубая скотина; в его глазах себялюбивыми грубыми скотами они были.

Принесли веревку. Длинный Билл Хаскел, Толстяк Олсен и игрок в кости, разъяренные, торопливо и неловко надели индейцу на шею петлю и перекинули веревку через балку потолка. За ее конец ухватились человек десять, готовые вздернуть Калтуса.

А Калтус Джордж не сопротивлялся. Он-то знал, что все это чистейший обман, блеф. Белые - мастера обманывать. Недаром покер - их любимая игра. И разве они не обманывают, когда покупают, продают, заключают сделки? Еще как! Он сам наблюдал, как один белый вел свои дела с таким видом, словно у него на руках большая карта, а была у него одна дрянь.

Стойте! - скомандовал Смок. - Свяжите ему руки, чтобы не барахтался.

«Опять пугают», - решил Калтус Джордж и покорно дал связать себе руки за спиной.

В последний раз спрашиваю, Джордж, - сказал Смок, - поведешь ты упряжку?

Сколько? - повторил Калтус Джордж.

Сам себе удивляясь, ибо он никогда не думал, что способен на такое, и в то же время взбешенный безграничным эгоизмом индейца, Смок подал знак. И Калтус Джордж удивился не меньше, когда петля вдруг затянулась и его рывком подняло в воздух. Невозмутимости индейца как не бывало. На лице его промелькнули, сменяя друг друга, изумление, ужас, боль.

Смок с тревогой наблюдал. Его самого никогда еще не вешали, и он чувствовал себя новичком в этом деле. Тело Калтуса судорожно забилось, связанные за спиной руки силились разорвать путы, из горла вырвался хрип. Неожиданно Смок поднял руку.

Хватит! - распорядился он.

Ворча, недовольные, что наказание так быстро пришло к концу, люди, тянувшие веревку, опустили Калтуса Джорджа на пол. Глаза Калтуса выкатились, ноги не держали его, он шатался из стороны в сторону и все еще силился высвободить руки. Смок догадался просунуть пальцы под веревку на шее индейца и быстрым движением ослабил петлю. Калтус Джордж наконец вздохнул.

Пойдешь ты с этой упряжкой? - спросил Смок. Калтус Джордж не ответил, он был слишком занят: он дышал.

Ну да, мы, белые, свиньи, - заговорил Смок, злясь на себя за то, что ему пришлось играть такую роль. - Мы готовы душу продать за золото и все такое. Но бывают же случаи, когда мы обо всем забываем и действуем, не спрашивая себя, сколько на этом можно заработать. И уж тогда, Калтус Джордж, никто нам не становись поперек. А теперь мы хотим знать одно: пойдешь ты с этой упряжкой?

Калтус Джордж колебался. Он был не трус. Может, это все еще обман, нелепая забава белых, и, уступив, он останется в дураках. А пока он не знал, на что решиться, Смок в глубине души терзался тревогой: этот упрямый индеец, пожалуй, добьется того, что его и в самом деле повесят.

Сколько? - спросил Калтус Джордж. Смок поднял руку, давая сигнал.

Я пойду, - поспешно сказал Калтус Джордж, прежде чем веревка затянулась.

- …и когда спасательная экспедиция меня отыскала, - рассказывал потом Малыш в салуне «Прииск Энни», - этот самый Калтус Джордж примчался первым, обогнал Смока на три часа. А все-таки, не забудьте, Смок пришел вторым. И, скажу я вам, они приехали вовремя. Когда я услыхал, как Калтус Джордж орет на перевале на своих собак, эти чертовы сиваши уже слопали мои мокасины, и рукавицы, и все ремни, и футляр от моего ножа, а кое-кто уже стал и на меня посматривать этакими голодными глазищами… понимаете, я ведь потолще их.

А Смок? Он был еле жив. Он еще покрутился немного, помогал готовить еду для этих двухсот несчастных сивашей, да так, сидя на корточках, и заснул и во сне все еще видел, что подкладывает снег в ведро. Я ему приготовил свою постель и сам его уложил, вот чтоб мне провалиться! Он до того вымотался, что и укрыться не мог. А зубочистки я все-таки выиграл. Вот и выходит, что Смок недаром скормил собакам те шесть рыбин, верно?

Стой! - закричал собакам Смок и всей тяжестью налег на шест, останавливая нарты.

Что это на тебя напало? - недовольно спросил Малыш. - Тут воды уже нет, можно ехать спокойно.

Неожиданные книги для итогового сочинения

Нравится нам или нет, но итоговое сочинение выпускникам писать придется. И что бы мы ни думали о пользе этого экзамена, в нем нужно опираться на прочитанные книги – уж кто как сможет…

Обычно мы с классом начинаем подготовку к сочинению с того, что ребята сами вспоминают, какие книги для какого из направлений годятся. Не сомневаюсь, что и на этот раз коллективный разум наскребет по сусекам достаточно программных произведений, чтобы без паники работать дальше.

Мне заранее жаль вузовских коллег, которые будут сотни раз читать про «Тараса Бульбу», «Уроки французского», «Сотникова», «Обелиск» и в лучшем случае – про «Капитанскую дочку» и «Войну и мир», в которых есть все.

Однако можно пойти и другим путем: обсудить на уроках несколько текстов, которые не изучались, хотя, с одной стороны, вполне вписываются в программу, с другой – могут пригодиться на сочинении, а с третьей – их интересно обсудить с ребятами. В произведениях, о которых пойдет речь, предложенные нам проблемы так связаны друг с другом, что можно найти аргументы для двух-трех (если не всех пяти) направлений. Пишу о них не в той последовательности, в которой нам представлены направления тем, а в произвольном порядке.

Очевидный плюс: можно читать кусками по ролям. Кот Машенька, «я чайник – заварите меня», Дракон в трех лицах – это ярко и (на первый взгляд) смешно. Понадобится, вероятно, два урока: первый – чтение и обсуждение начала пьесы (хорошо бы до смерти Дракона). Дома предложим дочитать и отметить в каждом действии по 2-3 самые яркие реплики. Второй урок пойдет уже на обсуждение проблематики.

1) Пьеса написана в 1942-44 гг. О чем она? О фашистской Германии или о нашей стране, где предательство , и страх , и власть Дракона настолько узнаваемы, что теперь только удивляешься, как Шварц рискнул такое написать – да еще добиваться постановки?

2) Ради чего (или кого) сражается с Драконом Ланцелот? Откуда у него такая смелость ?

3) Как жители города относятся к жертвам Дракона? Что ими движет? Как бы вы назвали этих людей: добрыми? отзывчивыми ? равнодушными ? Откуда берется равнодушие и к чему оно приводит?

4) Кто из героев совершает рекордное число предательств ? Почему Бургомистр и Генрих всегда остаются у власти? Как им это удается? Кто в этом виноват?

5) Чем эти герои оправдывают свои поступки? Какой цели на самом деле служат выбранные ими средства ?

6) Объясните поступки Эльзы. Верна ли она своей любви? Почему Ланцелот прощает ей предательство ?

7) И последнее. Взгляните на направления, по которым будут сформулированы темы сочинений. К каким из них имеет отношение проблематика «Дракона»?

У этого рассказа много плюсов. Во-первых, он довольно короткий, ровно на один урок; во-вторых, страшный и вообще остросюжетный (для слабочитающих ребят просто находка), в-третьих, его герои – обаятельные авантюристы, очередное воплощение вечных типов: благородного рыцаря и его простодушного спутника, своего рода Дон Кихот и Санчо Панса по-американски. К тому же это шанс кое-что узнать о золотой лихорадке на Юконе и о жизни за Полярным кругом. И, может быть, заинтересоваться, прочитать оба цикла рассказов о Смоке и Малыше («Смок Беллью», «Смок и Малыш»), а там, глядишь, и еще что-то почитать…

Напомню, в чем там дело. Некая «пророчица» приводит свою секту вегетарианцев на Юкон, пообещав сказочное обогащение. Они везут с собой горы консервов, становятся лагерем в темном ущелье, куда солнце и не заглядывает, бездельничают, ноют, ссорятся – и все поголовно заболевают цингой. Кроме одного человека, «завхоза» секты. От цинги спасает сырая картошка. Секта очень выгодно продала свой запас по дороге, но у завхоза явно что-то осталось, потому он и здоров. И хладнокровно смотрит, как в страшных мучениях умирают его товарищи. Этого человека интересует только золото. Смок и Малыш тоже авантюристы-золотоискатели. Но они не могут пройти мимо чужой беды. Цели и средства, равнодушие и отзывчивость, личность и общество – тут все как на ладони. Работу можно строить на сопоставлении всех со всеми: вегетарианцев и вольных искателей приключений, пророчицы и «завхоза», Смока и Малыша. Каждая антитеза высветит что-нибудь важное.

Существенный плюс – это стихотворение. Учитель может сам прочитать его в классе, да и текст достать нетрудно. Одного урока на него хватит, и еще время останется. После знакомства с текстом я бы предложила всем письменно ответить на вопросы:

– Почему все отвергли беглеца?

– На чем основано такое единодушие всех ближних бедного Гаруна?

– Правильно ли они, на ваш взгляд, поступили? (Причем ответы могут быть самые разные, к этому надо быть готовым).

После того как класс отрефлексирует свое отношение к изображенной Лермонтовым ситуации, можно обсудить саму проблему:

– Какие требования предъявляет личности горское общество ?

– Почему человека, уцелевшего в битве, считают трусом ? (А кстати, как ему удалось уцелеть?)

– Ради каких целей здесь принято применять такие средства ?

Потом мы можем обсудить, как относится к этой проблеме автор. И тут, конечно, выяснится, что, с одной стороны, Лермонтов ставит горскую доблесть в укор своему кругу и поколению. А с другой, Гарун все-таки романтический герой, гонимый, одинокий, всеми преданный… Но это уже не для сочинения.

Этот рассказ с небольшими сокращениями тоже можно прочитать в классе и обсудить за один урок, что, как мы понимаем, может выручить нас в ситуации цейтнота. Напомню: в нем рассказано, как мальчишки с риском для жизни спасали гусей из полыньи на Енисее во время ледостава. Герой-рассказчик рисковал при этом больше всех. И есть двое взрослых, у которых диаметрально противоположный взгляд на эту авантюру. Бабушка Катерина, считающая ее, мягко говоря, безумием, и Мишка Коршуков, который и руководил всей операцией спасения.

Нам стоит обсудить, ради чего мальчишки пошли на такой риск и был ли он оправдан. Можно устроить прения: выступить от лица бабушки Катерины и Мишки Коршукова, обосновать их позиции. Или просто обсудить вопросы:

– Можно ли воспитать смелость без риска?

– Почему наше общество раньше (действие рассказа происходит за несколько лет до Великой Отечественной войны) не ограждало детей от таких авантюр хотя бы с помощью законов? Об этом просто никто не задумывался или таким образом принято было воспитывать в личности какие-то важные свойства?

– Что дало герою спасение гусей (которые все равно прожили недолго)? Как насчет равнодушия и отзывчивости ?

Эта трагедия у нас всегда как бы присутствует в программе, но в несколько призрачном виде. Может быть, сочинение этого года – как раз наш шанс наконец прочитать ее и изучить? Или хотя бы фильм посмотреть – тот, Г. Козинцева, с Гамлетом – Смоктуновским? Ведь «Гамлет» – это пьеса и об измене , и о заговоре равнодушных , и о предательстве , которое исподволь отравляет все общество Датского королевства, и о множестве людей, которые считают, что целями (государственными, а еще больше – личными интересами) вполне можно оправдать средства , с помощью которых Клавдий захватил трон. А с другой стороны, она о человеке (личности) который вовсе не считал себя героем – скорее трусом , – но решился поднять оружие на море бед and by opposing end them (и, противостоя, покончить с ними). Но почему не сразу? И еще много разных почему , которые можно задать этой трагедии, забыв на время про наше сочинение…+

Можно предложить классу прочитать (если мы раньше этого не делали) роман У. Голдинга «Повелитель мух» или «451 по Фаренгейту» Р. Брэдбери… А вообще-то мы с ребятами будем говорить о «Белой гвардии» Булгакова. В ней вся предложенная для сочинений проблематика лежит в открытом доступе, прямо по списку тем. И обязательно прочитаем рассказ В. Набокова «Облако, озеро, башня» – о человеке и обществе. Тоталитарном.

Оксана Смирнова

Самую страшную картину в своей жизни я видела в одной из операционных Института трансплантологии и пересадки тканей. Дежурная группа хирургов оперировала теленка - пересаживала ему вместо собственного очередную модель искусственного сердца. И теленок, находившийся в глубоком беспамятстве под действием наркоза, блаженно улыбался. Или просто скалил зубы - не так-то просто разобраться в телячьей мимике. Но

его морда с широко раскрытыми, ничего не выражающими глазами, оскал на все имеющиеся зубы - все это, наверное, останется в памяти надолго. Разверзнутая грудная клетка, в которой пока что билось собственное телячье сердце, произвела куда меньшее впечатление.

А хирургам, похоже, вообще было не до эмоций. Они работали. Вкалывали так, что пот катил с них градом и операционные хламиды прилипали к спинам. Шесть-восемь часов длится такой трудовой подвиг во славу науки. Пилить же вручную хотя бы кости грудины - не бог весть какая легкая работа даже для здорового мужика. Не говоря уже обо всем остальном - предельной концентрации внимания, нервном напряжении, ювелирной работе для глаз и рук. Даже тренированные люди, говорят, выходят из операционной, едва волоча ноги.

Потом начинаются круглосуточные дежурства по выхаживанию пациента, борьба с различными осложнениями, отторжениями и т. д. А итог? «Итог известный, - грустно улыбнулся один из хирургов, - телятина...»

Несмотря на все ухищрения, теленок с новым сердцем живет после операции дни, недели, в лучшем случае - месяцы. Потом погибает, будь то у нас, в Чехии или в США. И причина чаще всего не в том, что та или иная конструкция оказалась неработоспособной. Нет, насос из пластика и металла, как правило, работает достаточно надежно. Не выдерживает перегонки кровь. Ей не нравится вместо сердца «пламенный мотор», она начинает обволакивать пластик сгустками, образуя тромбы в сосудах. Или белые и красные кровяные тельца попросту разрушаются, и тогда пациент погибает уже от болезни крови.

Именно поэтому, когда в 1967 году увенчалась успехом первая пересадка сердца от одного человека другому, Кристиан Барнард стал знаменитостью. Но сквозь какой частокол самых разнообразных - расовых, научных, технических, этических, юридических - проблем ему пришлось продираться!

Проблемы расовые: в ЮАР, где в то время жил и работал Барнард, белому пациенту нельзя было пересадить сердце негра; но как быть, если другого донора в данный момент нет, а ждать больше нельзя? Проблемы научно-технические: по каким параметрам подбирать донорское сердце, как его сохранить до операции, транспортируя порой за сотни, а то и тысячи километров? Проблемы этические и юридические: как уговорить родственников донора, получить их согласие на пересадку, как установить сам факт смерти донора - ведь врачу лучше всего получить еще бьющееся сердце, но по закону такой человек считается еще живым, хотя его мозг уже мертв... И наконец, проблемы чисто медицинские: как наилучшим образом провести операцию, как выходить пациента, как преодолеть иммунный барьер организма, стремящегося отторгнуть чужеродную ткань?

И все-таки трудности были успешно преодолены. Сначала один, другой, а потом и десятки людей во всем мире продолжали жить с чужими сердцами. Правда, последнее время о таких операциях говорят и пишут заметно меньше. С одной стороны притупилась новизна восприятия: журналистам и читателям подавай что-либо из ряда вон выходящее. Например, чтобы одновременно с сердцем пересадили и легкие, да еще потом пациент-летчик снова вернулся к полетам, как это было недавно в США. С другой стороны, стала накапливаться печальная статистика: люди с пересаженными сердцами, как правило, долго не живут. А когда умирают, новое сердце оказывается весьма изношенным, как будто работало многие десятилетия. Почему так? Ученые ныне пытаются разобраться в этом.

А еще они продолжают атаку на иммунологический барьер. Ведь если бы его удалось преодолеть полностью, перестала бы быть столь острой проблема запасных частей... простите, донорских органов.

Бригада медиков уже готова к рассчитанной по секундам операции. Нет только анестезиолога: этому пациенту наркоз не понадобится. Прежде чем попасть в руки хирургов, он будет расстрелян. И от палача требуется виртуозное мастерство, чтобы пуля не повредила органов, за пересадку которых уже заплачено валютой.

Такая трансплантация органов, по свидетельству зарубежной печати, налажена в КНР. Гонконгский врач, присутствовавший при подобной операции, утверждает, что внутренние органы казненных преступников составляют основу банка органов Китая. Переход от бесплатной медицины к частично оплачиваемой превратил трансплантацию в одно из самых доходных занятий. Заказчики из Гонконга и Тайваня отмечают быстроту и аккуратность китайской стороны, поставляющей органы точно в соответствии с договоренностью.

Есть подозрения, что подобная практика существует и в некоторых других странах. О нескольких случаях преступной трансплантологии рассказал журнал «Штерн». В Колумбии и Аргентине начало процветать целое подпольное производство «органов для продажи». В одном случае для этого студенты медицинского института занимались похищением бездомных людей, из которых затем извлекались необходимые органы. В другом - главный врач психиатрической больницы использовал для той же цели своих пациентов.

В России пока, похоже, подобной проблемы не существует. Недавно в Мосгорсуде слушалось дело об иске акционерного общества «Медицина» к телекомпании «Останкино». Телевидение в одной из своих передач указало, что данное общество продаст почки соотечественников за границу по цене 8 тысяч долларов за штуку. От сотрудничества с «Медициной» после этого отказались все зарубежные контрагенты, и акционерное общество выставило иск на возмещение убытков в 72 миллиона рублей.

Вполне возможно, что «Медицина» действовала и вполне легально. У нас в отличие от КНР основу банка органов составляют жертвы дорожно-транспортных происшествий. Если вас собьет на улице машина, никто по ныне действующему законодательству не обязан звонить вашим родственникам, чтобы узнать вашу последнюю волю. Необходимые для трансплантации органы будут изъяты значительно раньше, чем ваши родственники узнают о вашей печальной судьбе и начнут ее оплакивать.

Более того, с 1 мая 1993 вступил в силу закон, согласно которому все 150 миллионов российских граждан и их потомки оказались не властны над собственными внутренностями. В случае смерти все они оказываются автоматически завещанными неким «специализированным органам», которые «беспрепятственно изымают» органы и ткани, не платя вашим родственникам ни копейки. И это при всем том, что ныне на черных рынках Европы и Америки свирепствуют такие расценки: почка стоит от 10 до 20 тысяч, сердце и печень идут по 100 тысяч. Естественно, долларов, а не рублей.

И этот промысел - добывание «запчастей» для частных клиник - сможет полностью исчерпать себя лишь в том случае, если органов для пересадки вдруг окажутся сверхдостаточные запасы, либо... если в них отпадет нужда вообще. Первый вариант возможен в том случае, если исследователям в ближайшее время удастся окончательно решить проблему отторжения. Тогда нужные для пересадки органы можно будет брать практически в неограниченных количествах на ближайшем мясокомбинате. (Кстати сказать, по совместимости порода людская оказывается ближе всего... к кому бы вы думали?., к свиньям!) Вариант же второй - выращивание необходимых органов взамен утраченных - требует, похоже, более детального освещения.

Некоторое время назад у нас, насколько мне известно, кровь и все прочее стали собирать и использовать в качестве сырья для изготовления биопрепаратов. Американцы пошли еще дальше.

В начале этого года президент Билл Клинтон отменил запрет на государственное финансирование экспериментов с эмбриональной тканью. Этот факт тотчас стимулировал активность ученых-медиков. Что их так привлекает в эмбрионе, имеющем, как правило, 9-12 недель от начала своего развития, а то и менее того? Почему такие эксперименты были до недавнего времени если и не под запретом, то не поощрялись?

Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется отступить на некоторое время к началу прошлого века. Глубоковерующая дореволюционная Россия весьма консервативно относилась к попыткам пересаживать человеческие органы. А уж об абортах и думать не смела. Если что-то и делалось, то втихаря и большей частью (особенно это относилось к людям состоятельным) за границею.

Запад же в то время бурлил открытиями, даже медицинскими сенсациями. В 1890 году медики Нью-Йоркского медицинского колледжа пересаживают мозг кошки собаке. Шуму поэтому поводу было много, а толку мало - мозг не прижился, оба существа погибли.

В 1907 году ученого Дона Кента осенила мысль, как можно обойти иммунный барьер, препятствующий приживлению чужеродной ткани. Он решил использовать для пересадки ткани эмбрионов. Главная мысль туг состояла в следующем: клетки эмбриона настолько молоды, что еще не обзавелись своими собственными иммунными метками, так что, глядишь, организм и не распознает подмену.

Попытка удалась наполовину; успех стал более-менее устойчивым лишь после того, как в дополнение к пересадке эмбрионной ткани стали все-таки использовать и медикаментозные средства, хотя бы на время подавляющие иммунитет. Решающий шаг в этом направлении был сделан в 1972 году, когда Джин Борел открыл циклоспорин, за что и был удостоен Нобелевской премии.

После этого опыты по пересадке тканей эмбрионов стали набирать силу в Швеции, США, Англии, Франции... Однако одновременно с ними начались и мощные выступления против абортов. Стала набирать силу биоэтика, ставившая перед исследователем множество препон этическо-морального плана. В общем, чем бороться с собственными моралистами и законами, выгоднее приобретать эмбриональный материал за границей. И прежде всего в России, ведь по числу абортов мы занимаем одно из первых мест в мире. Так, по существу, продолжается и по сей день. Но, согласитесь, это все-таки лучше, чем если бы у нас покупали лишь готовые «запчасти» - то есть органы для пересадки неизвестного, очень часто криминогенного происхождения.

Да и самим врачам работать с эмбриональным материалом проще. Молодые клетки не только не имеют собственных имунных маркеров, но у них нет еще и специализации. А в итоге пересаженные, скажем, в почку, они тотчас начинают размножаться, вырабатывая здоровую почечную ткань. А поместите их в печень, эмбриональные клетки превращаются в печеночные ткани... И вырастая, принимают на себя часть функций больного органа.

Среди заболеваний, которые можно лечить таким образом, упоминается даже болезнь Паркинсона Болезнь эта отвратительна - у человека начинают неконтролируемо подергиваться руки, ноги, голова... А кончается все, как правило, общим параличом. Причина же заболевания кроется в том, что мозг больного человека не получает достаточного количества вещества под названием дофамин. Болезнь уничтожила тот участок мозга, где он производился, и вот вам результат...

Несколько лет назад доктор Курт Фрид решил пересадить в мозг 22-летнего пациента постоянно действующий источник дофамина. Таким источником оказались нервные клетки эмбриона. И что же? Парень, находившийся в таком состоянии, что уже с трудом держат ложку в руке, смог после операции вернуться к любимому занятию - резьбе по дереву.

Помогают аналогичные операции также диабетикам, старикам-маразматтикам, бесплодным женщинам... В общем, стал виден свет в конце туннеля. И зажгли его неродившисся дети.

Однако, что ни говорите, аборты - это зло. И потому ученые ищут возможность обойтись и без помощи эмбрионов. Похоже, что-то у них начинает получаться. И помогают им в этом две врожденные особенности нашего организма.

Особенность первая всем известна: наш организм постоянно ремонтирует сам себя. Костный мозг вырабатывает новые кровяные клетки, слои кожи пополняются за счет деления особых подкожных тканей, растут волосы и ногти...

Только клетки головного и спинного мозга - нейроны - составляют исключение. В силу этого любое повреждение мозга, как правило, носит непоправимый характер.

Однако разве бывают правила без исключений? И вот канадские нейробиологи из университета провинции Альберта - профессор Самюэль Вайс и его аспирант Бренд Рейнольдс - установили недавно, что клетки головного мозга подопытных мышей способны восстанавливать нейроны в лабораторной культуре. Заставить их делать это ученым удалось, позаимствовав одну из составляющих эмбриональных клеток - так называемый эпитермальный фактор роста (ЭФР).

Теперь доктор Вайс надеется, что с помощью ЭФР ему удастся воспроизвести эксперимент непосредственно в организме живых мышей. Если такая процедура действительно получится, можно будет полагать, что найдена принципиальная возможность лечения мозговых травм и у людей. Ведь мы с мышами в некотором роде родственники - имеем во многом схожий набор генов.

Так обстоят дела с первой особенностью. Но есть в организме человека и еще одна особенность, на которую обратили внимание относительно недавно с неожиданной стороны, хотя сам по себе феномен был известен и довольно давно. Медики называют его фантомной болью.

Крупнейший американский невролог своего времени С. Уэер Митчелл опубликовал первое сообщение о фантомных болях еще в 1866 году. Причем самому врачу все это показалось настолько невероятным, что он не решился дать публикацию в научном журнале, а написал короткий анонимный рассказ и поместил его в литературном ежемесячнике.

Главный герой «Истории Джорджа Дедлоу» во время гражданской войны между Севером и Югом потерял руку. А спустя некоторое время он пришел в сознание в незнакомой больнице после ампутации еще и обеих ног.

«Внезапно я почувствовал в левой ноге сильную судорогу. Я хотел было протянуть к ноге свою единственную руку, но осознав, что слишком слаб для этого, позвал служителя.

Потрите мне левую икру, пожалуйста.

Икру? Да у вас ног-то нет. Их отрезали».

На сегодняшний день известно, что такую боль в конечностях, которых нет, ощущают около 70% людей, перенесших ампутацию. Причем люди ощущают в отрезанной конечности не только боль того или иного характера, но и при этом отчетливо себе представляют, в каком именно положении находится их конечность, которой уже нет.

Иными словами получается, что головной мозг хранит как бы обобщенный «портрет» всего тела со всеми его конечностями, вплоть до кончика каждого мизинца. Причем этот портрет является полным не только у людей, перенесших ампутацию, но и инвалидов с детства, то есть тех, кто уже родился с недостающими конечностями вследствие тех или иных причин.

«Феномен фантомных конечностей бросает вызов не только медицине, - полагает американский исследователь Рональд Мелзак. - Он ставит под сомнение и истинность некоторых представлений психологии. Так, согласно одному из них, ощущения возникают только в ответ на действие раздражителей, а ощущения в отсутствие таковых - психическая аномалия. А тут получается: для того чтобы почувствовать собственное тело, иметь его совсем необязательно...»

То есть, говоря иначе, где-то в мозгу имеется некий голографический, объемный «портрет» всего организма А это, в свою очередь, открывает возможность для саморемонта не только отдельных клеток, но и целых органов, включая утраченные конечности. В самом деле, если ящерица имеет возможность отрастить утраченный хвост, то почему человек не может, скажем, вырастить новую ногу взамен ампутированной? Есть в нашем организме какие-то скрытые, дремлющие пока механизмы для восстановления утраченных органов. Нужно лишь научиться их включать.

И помогут в этом, возможно, опять-таки эмбриональные ткани, получаемые из них вещества роста. Так, например, доктору Фреду Кейджи в недавних экспериментах удалось обнаружить в мозгу человека химические соединения, которые помогают нервным клеткам выжить, направляют их рост по мерс развития плода в строго определенные места.

Ну раз растут нервы, значит, можно растить и все остальное.

...«Господь сделал ошибку, не предусмотрев для человека запасных частей», - сказал однажды Марк Твен. Ныне, похоже, эту ошибку намерены исправить современные медики.