Домик в деревне 2 рассказ читать. Домик в деревне

Домик в деревне (рассказ).

Этот рассказ, как я планирую на данный момент, станет предтечей моему первому роману, с таким же названием. Изначально я и задумывал его как роман, но решил не рисковать и появившуюся задумку описать с другими героями и в другой обстановке. Если всё будет идти в соответствии с моей задумкой, то через несколько рассказов я приступлю к написанию романа, основанного на этом рассказе. Как говорится, поживём - увидим.

А это мой старший брат Лёша, - представила Надя вошедшего в квартиру парня.

Он был высокого роста, так что при входе в комнату ему пришлось немного пригнуться. Надя не всегда понимала, зачем он это делает, но предполагала, что это связано с его увлечением. В тех местах, где ему часто приходилось снимать свои видео, двери бывали маленькими, так что с его ростом Лёша туда пройти спокойно не мог. Правда, было у неё ещё одно предположение, и к нему она склонялась всё чаще: когда Лёша заходил в комнату, в которой было много девушек, он постоянно стремился привлечь их внимание к своему росту и тем самым делал первый шаг к знакомству.

Здорова, малая, - вошедший обнял её за плечи и поцеловал в щёку.

Надя рассмеялась и легонько толкнула его в плечо. Она знала, что брат начал свою игру по привлечению к себе внимания и его действие не несёт никакого другого смысла. При встрече он редко целовал её, так как ещё с детства говорил ей, что боится заразиться от неё карликовостью. Рост Нади был всего каких-то метр пятьдесят два, что в сравнении с метром девяносто её брата просто делало её лилипуткой на фоне великана. Она не видела ничего смешного или позорного в своём росте, но на фоне своего брата периодически комплексовала по этому поводу. Естественно, когда Лёша подкалывал её, она готова была его убить, о чём не раз сообщала всем окружающим. Такая разница во внешних данных объяснялось тем, что они были не родными братом и сестрой. Их родители потеряли свои вторые половинки, болевшие неизлечимыми заболеваниями. На этой почве они и познакомились больше десяти лет назад, создав крепкую семью из четверых человек. Совместных детей семья так и не завела, так что дети росли вдвоём, свыкнувшись со своими новыми родственниками.

Лёша похлопал её по плечу, взъерошил ей волосы, спадавшие до плеч, и осмотрелся вокруг. На него смотрел пять пар глаз, не считая его сестры, и только два человека, как ему показалось, угадали в нём известного в некоторых кругах видео-блоггера. Спутать его было тяжело, так как шрам, пересекавший всю его правую щёку, был очень сильно запоминающейся чертой. Этот шрам был получен в детстве, когда они с одним из его детских друзей, насмотревшись фильмов про гардемаринов, играли у него дома. Так уж получилось, что Лёшина мама отлучилась к соседке, оставив их на десять минут одних и они, не придумали ничего лучше, как взять в руки настоящие ножи. Процесс фехтования был недолгим и через час Лёша уже находился в больнице, обливаемый слезами матери, сидевшей рядом с ним, в операционной. Теперь этот шрам знал каждый из полумиллиона его подписчиком на известном видео-портале.

Девушки захихикали. Лёша вспомнил, что на сегодня, воспользовавшись отсутствием родителей дома, Надя пригласила своих институтских подруг на «чисто женские посиделки». Ну, да, парней им тут точно не хватает, но это было плюсом для Алексея. Он обратил внимание, что одна из девушек не отвела от него взгляда, как это сделали другие, влекомые его сестрой. Эта же продолжила ещё несколько секунд смотреть на него, так что жертву на сегодня он определил.

Девушки, всем своим составом будущих экономисток, переместились на кухню, и Лёша занял место за своим компьютером. Он доделывал видео, снятое его другом и, по совместительству, оператором его блога, Родионом. Они делали анонс своей очередной вылазки по местам, в которых большинство людей не хотело бы оказаться. Это были кладбища, дома с привидениями, ведьмины поляны и прочие места, о которых ходила не самая хорошая слава. Цель их видео всегда состояла в одном: показать жуть того, что так наводило страх на людей. Большинство их зрителей были представителями молодёжи, но были и люди более старшего возраста. Их всех объединяли интерес и любовь к сверхъестественным вещам, встречающимся в нашей жизни, и Лёша с Родионом давали им возможность прикоснуться к этому. Три раза Лёше приходилось становиться героем телешоу, выступая в роли эксперта в области непознанного, так что лицо его было знакомо многим людям, и недостатком внимания он не страдал. Но, тем не менее, свою «единственную» он так ещё и не встретил, может именно из-за этого самого внимания молодых особ женского пола.

Видео было почти готово ещё вчера вечером, но он решил лечь спать немного пораньше, так что доделывать пришлось сегодня после университета. Полчаса работы с видео и готовая запись отправляет на его канал. Как он и знал заранее, буквально через десять минут появились первые сотни просмотров и первые комментарии. Мало кто знал о том месте, куда они собирались направиться в этот раз, но, видео, продолжительностью в три минуты красочно всё расписывало. Они собирались отправиться в Большую Рогань, на одной из улиц которой и расположилась их цель. Старое, полуразрушенное одноэтажное здание с покосившимися стенами из глины, ждало встречи с ними уже пару месяцев, но друзья никак не успевали к нему добраться. Сейчас время пришло и до этой постройки конца пятидесятых годов двадцатого века. Почти семьдесят лет отделяло их от постройки этого частного дома до их времени, так что для ребят это была почти целая вечность, уходящая в историю.

Лёша сам просматривал своё видео и по ходу просмотра и чтения комментариев делал для себя некоторые пометки. Это было регулярное его занятие после размещения материала, так как сейчас, делая эту несложную работу, он высматривал огрехи, которые надо будет убрать при подготовке полного материала.

Просмотры накручиваешь? - раздался сзади девичий голос.

Лёша от неожиданности подпрыгнул на месте, выронив из руки карандаш. Блокнот также соскочил на пол и накрыл ногу, стоящей рядом с ним девушки. Раздался лёгкий смех и тонкие женские руки потянулись к блокноту. Лёша резко оглянулся назад и увидел ту девушку, которая дольше всех рассматривала его после его возвращения домой.

Что? Ты что-то спросила? - Лёша от неожиданного страха, вызванного подкравшейся в тишине незнакомкой, не мог нормально говорить. Больше всего его пугало в этом то, что девушка могла подумать, что он волнуется от её присутствия.

Я подписана на твой канал и у меня появилось сообщение, что ты добавил новое видео. Вот я и решила пойти и посмотреть, на таинство происходящего в этой комнате, являющейся святая святых твоего гения.

Последние слова она произносила с улыбкой на губах, так что Лёша не смог удержаться и засмеялся. Девушка тоже засмеялась и её легкий, звенящий смех, перекрыл его басовитый.

Видишь, ли… Как тебя зовут?

Самый странный способ знакомства, который я только помню за свою жизнь, - она снова улыбнулась, - но ты почти угадал, сам того не зная. Меня зовут Лиля.

Очень приятно, а меня Лёша. Но думаю, что тебе это и так известно. Так вот, Лиля, это уже не «святая святых», так как сегодня вы осквернили это место своим присутствием.

Девушка округлила глаза и собиралась уже что-то сказать, но Лёша поднял вверх указательный палец, призывая её помолчать и внимательно послушать.

Так вот, как я и говорил, вы осквернили это место, и я знаю только один способ его очистки. Знаешь какой? Конечно, знаешь! Тут надо полить кровь. Чистую кровь, если ты понимаешь, о чём я.

Ты же шутишь, - глаза Лили до сих пор оставались круглыми от удивления.

Конечно, нет. Но есть и другой, интересный и не менее классный способ искупить вашу вину.

Это какой же? - девушка сосредоточенно смотрела ему в глаза. Взгляд держал крепко, так что Лёша чувствовал, как эти глаза тисками сдавливают его сердце.

В одном из самых глухих уголков юга Брянской области, в десятке километров от границы с Украиной, рядом с заповедником «Брянский лес» затерялась деревенька в пятнадцать жителей - Чухраи. Здесь я живу уже почти два десятка лет. Благодаря бездорожью, в Чухраях до совсем недавнего времени сохранялся уклад жизни прежних веков: деревня почти нечего не получала от внешнего мира, производя на месте все необходимое для жизни.
В документах Генерального межевания 1781 года упоминается, что Красная Слобода со Слободою Смелиж, Будой Чернь и деревней Чухраевкой принадлежат графу Петру Борисовичу Шереметьеву и крестьяне «на оброке платят в год графу по два рубля». Значит есть вклад чухраевцев в строительство чудных шереметьевских дворцов в Кусково и Останкино! И так всю историю: внешний мир вспоминал о деревушке, когда надо было получить с мужиков налоги, солдат для войны, голоса для выборов.

Расположены Чухраи на невысоком, но длинном песчаном холме среди болотистой поймы реки Неруссы. Единственная улица из пятнадцати домов, заросших сиренью и черемухой, вся перекопана дикими кабанами. Зимой по снегу на улице постоянно встречаются волчьи следы. Деревянные крыши большинства домов провалились. Столбы электролинии, проведенной сюда в шестидесятых годах прошлого века, да тройка телевизионных антенн - вот все признаки нынешнего века.. Диссонирует с деревней мой дом из красного кирпича со спутниковыми тарелками для телевизора и интернета. Кирпичный дом пришлось строить потому, что в первые годы после создания заповедника “Брянский лес” шла нешуточная война с браконьерами, поэтому для жилья мне нужна была крепость... А вообще-то здесь жили и живут на редкость приветливые и любопытные люди, для которых появление нового человека - событие. Помню, уже около тридцати лет назад в своих странствиях по Брянскому лесу я впервые забрел в Чухраи. Только я подошел к колодцу и заглянул вниз, чтобы посмотреть, чистая ли вода, как распахнулось окошко у ближайшего дома под раскидистой вербой и дородная пожилая хозяйка предложила напиться кваса-березовика из холодного погреба. Через минуту я был уже в прохладном доме и добрейшая Мария Андреевна Болохонова, жена здешнего лесника, выпытывала из меня все анкетные сведения, для чего я сюда прибыл и с великой охотой отвечала на мои вопросы. Тем временем поглядеть на меня подошли ее соседи: дед-фронтовик и две бабки, тоже все по фамилии Болохоновы. Оказывается, во всей деревне только две фамилии: Болохоновы и Пресняковы, поэтому каждый имеет уличную кличку, которая словно неофициальная фамилия часто передается по наследству. Оказывается деда-фронтовика Михаила Алексеевича Болохонова по уличному Пожилой, а его бабку - Пожилиха. Вторую старуху, партизанку Евдокию Трофимовну Болохонову звали Марфина. В деревне жили два соседа, оба Балахоновы Иваны Михайловичи, оба 1932 года рождения. Один, который конюх, известен под уличным именем Калинёнок, а другой, бригадир, - Кудиненок. Оба получают письма от родственников, но почтальон Болохонова Антонина Ивановна (уличное имя - Почтарка) всегда вручала письма правильному адресату, потому что знает, что Калиненку пишут письма из Навли и далекой Ухты, а Кудиненку из Подмосковья. Уличное имя часто передается по наследству с прибавлением уменьшительных суффиксов: сын Калины - Калиненок, сын Калиненка - Калиненочек.
Я удивился, как обходятся жители без магазина, но они отвечали, что без магазина деньги целее. Спички, соль и муку привозят зимой в автолавке, а водку хлеб и все остальное готовят сами. Ближайший магазин в Смелиже, но путь туда через Липницкие болота, да и в котомке много не принесешь. Поэтому хлеб пекут каждый себе в русских печах на поду. Мария Андреевна посетовала на мою худобу и заставила взять с собой ржаную ковригу килограмма на три. Вкуснее этого хлеба я еще не ел. Тем временем появился из обхода сам хозяин Иван Данилович, тоже фронтовик-малоземелец и стал требовать у Марии Андреевны по случаю гостя «ковтнуть», то есть на местном наречии выпить, но я отказался, чем очень огорчил красноносого Ивана Даниловича. Кстати, через несколько дней я встретился ним в лесу и он выговорил мне за то, что я отказался, мол, из-за меня и ему не перепало.
Перед войной в Чухраях был свой колхоз «Наш путь». Кроме того, молодежь работала на лесозаготовках. В соседнюю, за семь километров, деревню Смелиж была отличная дорога, по которой лошадьми и волами вывозили лес, через Липницкие и Рудницкие болота, непроезжие сейчас, тогда были настелены бревенчатые гати.
Лет пятнадцать назад я записывал на магнитофон рассказы жителей деревни о прошлом, а недавно переложил их на бумагу.
Рассказывает Михаил Федорович Пресняков (Шаморной), 1911 года рождения:
«До войны тутока тайга была. Давали план на рубки сельсовету. И нас, молодёжь, посылали лес резать на всю зиму. А весною на конях лес возили, тогда ж машин не было. Когда кулачили, самых хороших коней в лес забрали. Сараи кулацкие туда перевезли, рабочих из-за Десны пригнали. И брат мой там робил. Рыбы дадут, сахарку дадут, крупы дадут - чтоб не жравши не сдохли. И одёжу давали в счёт зарплаты. А весной плотали лес. До десяти тысяч кубометров у нас на луг вывозили, весь сенокос лесом занят был. Плоты до Чернигова гоняли -целый месяц на воде. В Макошено за Новгород-Северский часто гоняли, там евреи лес принимали.
На Конском болоте канавы рыли. Я эти канавы рыл и жердями обкладал. Контора была из Трубчевска - забыл, как называлась. Были прорабы Травников и Островский. Я ходил им доску носил, на которой они номера смотрели. Они меня звали: «Пойдём с нами, мы тебя доучим.» Платили они здорово. Восемнадцать рублёв в тое время платили. Нам давали бахилы из кожи. Копали вручную. А трактора пни рвали. Высушили всё, мосты построили. Конопля была под твой потолок. Капуста родила хорошая, гурки вот такущие во, а овёс плохой был. Высушили всё, мосты построили. В тридцать втором году весной страшная вода пришла, катилась валом, как с горы. В нашем доме только на два пальца до окна не достала. Ехала комиссия с райсполкому нас спасать, так на Ершовом поле ихню лодку об дуб как вдарило, взлезли они на дуб, кричат на убой: "Рятуйте!" Ездили их стягивать.
И в тридцать третьем тоже большая вода пришла. И дожди шли, целое лето стояла вода, что посеяли - всё отмякло. Государство ничего не дало и негде было добыть. Голод большой был, полдеревни передохло. Даже мой батька помёр. Молодые хлопца померли. Матка ходила в город, побиралась: капусты приносила листья горького Попорезали коров, а дальше есть нечего. Поуехали многие на Украину, и там голод. А в тридцать четвёртом картоха уродила, морква была рамером как бураки.»

Во время войны здесь был центр партизанского края. Здесь действовали не только местные отряды, но и соединения орловских, курских, украинских и белорусских партизан. Их число доходило до шестидесяти тысяч. Нынешние чухраевские и смелижские древние старики, бывшие почти семьдесят лет назад подростками, хорошо помнят легендарных командиров Ковпака и Сабурова, начинавших свои знаменитые рейды по вражеским тылам отсюда. Между Чухраями и соседней деревней Смелиж в лесу находился объединенный штаб партизан, центральный госпиталь, аэродром. Здесь впервые прозвучала песня «Шумел сурово брянский лес», привезенная в подарок партизанам к 7 ноября 1942 года поэтом А. Сафроновым. В мае 1943 году немцы выжгли партизанскую деревню дотла, а жителей угнали в концлагеря.

Трофимовна всю жизнь прожила одна, мужики ее поколения не вернулись с войны.

Похороны Трофимовны.

Рассказывает Болохонова Евдокия Трофимовна (Марфина), 1923 года рождения:
«Я была в отряде имени Малинковского. Командиром у нас был Митя Баздеркин, потом он погиб. Нас было 160 человек.
Мы, девки, еродромы для самолетов расчищали, землянки делали, летом огороды по полянам садовили. Зимой сидели в Чухраях, шили. У моей крестной машинка была своя, да партизаны нам машинок собрали. Парашютов привезут нам целую кучу, мы пороли их и рубахи шили, халаты белые шили - чтоб на снегу незаметно было.
Кого из партизан поранят - отправляли их на большую землю, так ее называли, потому что мы были на малой земле. Было в день партизана поранят, а к ночи его уже отправляли, не страдал здесь. Самолеты к нам кажную ночь прилетали. Жрать нам привозили, а то мы подохли бы здесь. Привозили концентрату, соли привозили. Мужчины больше всего табак ждали. Сухарев привозили в пачках. Все привозили. Мне сейчас хуже, чем тогда.
Шли мы раз на Миличи, там просо на поляне сеяли, хорошо родило. Идем, слышим - стогнет кто-то. Хлопчик молодой, высокий лежит. Обе коленки пулями перебиты. Белый, худой: «Восемнадцать дней я тут лежу - вы первые, кто пришли». Восемнадцать днёв не евши - не пивши! Сделался белый-белый. Всю кругом себя траву поел. Треба что-нибудь делать. Насекли палок, его на палки положили и потащили на еродром. А еродром был промежу Нового Двора и Рожковскими Хатками. Мы его расчищали. Отнесли его, а документы у нас остались. После освобождения послали их к его батьке-матке. И пришла благодарность: сын остался живой. И ён благодарность нам прислал.
А бывало, что тяжелых раненых пристреливали… Людей тут погибло…
В сорок третьем на Духов день немцы лес чистить начали. Сюда, в Чухраи, наш, местный их привел. Скобиненком его звали по уличному. Сколько тут людей побили… Моя тетка не побежала прятаться: «А что бог даст…» И сразу погибло четыре головы: два сынка, мужик и дед. А ее не тронули, только мужчин убивали. А многим не дали тут умереть, в Брасово погнали. Там могила братская. 160 только наших, чухраевских, малых хлопчиков и стариков. После войны ездили отгадывали своих. А ведь это наш, чухраевский, сюда немцев привел. Скобиненком по уличному звали. Ён тут все немцам показывал. А пришла Красная Армия, и его самого показательно повесили. Его самого и сына его…
Трудно, Трудно… Только два погреба от Чухраев остались…»

Когда после освобождения в в 1943 году в Чухраи вернулись уцелевшие люди, сразу начали строиться. Государство бесплатно отвело лес, но в деревне не было не то что ни одной машины или трактора - даже ни одной лошади! Здоровые мужики были на фронте. Сосновые стволы таскали на себе из леса старики, женщины и подростки, поэтому выбирали по силам: покороче да потоньше. Поэтому большинство хат в Чухраях маленькие. Дубы для фундамента заготавливали рядом, в пойме реки и по большой весенней воде сплавляли их прямо на место. Глину для печей тоже возили на лодках и лепили из нее сырец. Настоящие обожженные кирпичи были наперечет - уцелевшие из довоенных печей; их использовали только на печной под и трубы. Крыши делали из дора - деревянных пластин, которые нащипывали из сосновых плах. Такое жилище, сооруженное из местных материалов с минимальными затратами энергии было экологично при сооружении; экологично при эксплуатации (в чем автор убедился, прожив в таком доме в Чухраях немало лет); и экологично при утилизации: когда люди перестают жить в доме и ухаживать за ним, все деревянные материалы сгнивают, а глинобитная печь раскисает от дождей. Через несколько лет на месте жилья остается только заросшее дерниной углубление от бывшего подполья.
Послевоенное население достигло своего наибольшего числа в пятидесятых годах, когда здесь было полторы сотни дворов. Избы теснились так, что вода с одной крыши лилась на соседнюю. Огородов в деревне не было: незаливаемой весенним паводком земли хватало только на постройки. Огорода делали за околицей в болотистой пойме, а чтобы урожай не вымокал, копали дренажные канавки, поднимали гряды. В иной сырой год картошку удавалось посадить только в июне, когда подсыхало настолько, что лошади с плугами переставали топиться в сыром грунте. Зато сейчас в деревне просторно: при укрупнении колхозов контору и сельсовет перенесли за десять километров в Красную Слободу, которая за тремя болотами. За дорогами и гатями перестали следить и деревня оказалась как на острове. Да еще тяжелая, почти бесплатная работа в колхозе. Народ начал разбегаться кто куда мог. Большинство домов и рубленых сараев по твердой зимней дороге вывезли в соседние райцентры Суземку и Трубчевск.

Калинёнок признавал только выращенный им самим табак.

Рассказывает Болохонов Иван Михайлович (Калинёнок), 1932 года рождения, малолетний узник:
"Я сразу, как вернулся из плена, хлопчиком пошел в колхоз робить. Молоко в Красную Слободу на волах возил четыре сезона. Везешь литров триста-четыреста. Я раз с голодухи сливок переел, так до сих пор на молоко глядеть не могу. Волов звали Мирон и Комик. Ходили только шагом. Мирон крепко давал прикурить. Обязательно в кусты или в воду затянет! Не подчинялся! Плачешь от него. А Комик был послушный. Потом конюхом работал при всех председателях. Двадцать пять запряжных коней было, да молодежь. Сено косили за 10 процентов - сначала девять стогов для колхоза ставишь, потом тебе один разрешают накосить. Детей мучали своих, заставляли помогать. При Хрущеве стали за двадцать процентов косить.
Сталин обложил нас кругом. Агент по заготовкам у нас был Коротченков из Денисовки. Сдай за год 250 яичек, 253 литра молока, 20 килограммов мяса. Сдай картох, уже не помню сколько… И 250 дней должен отробить в колхозе за трудодни и ни грамочки не платили. Хоть стой, да не лежи! Председатель, бригадиры, учетчики за нами смотрели, чтоб не украли. А тех кто не выработал 250 дней, то судили. Деда Лагуна бабу судили, не успела минимум выробить. Забрала милиция, увезли в Суземку. Через несколько дней отпустили. Тая власть что хотела, то делала.
А выжили тем, что садовили картоху, да делали сани, да продавали скотину. Сено в Трубчевск продавали. Самогонку бабы гнали, в Чухраях была самая дешевая в районе. Я за зиму делал до тридцати саней, кадушки, дежки, бочки. Днем в колхозе роблю, а приду домой и за два вечера кадушку делаю.
Дуб для поделок воровали весной по большой воде. Свалишь вечером, а ночью разрабатываешь. А утром гонтье на лодку и домой везешь. Раз с дедом Долбичом дуба повалили у Неруссы, а лесником там был Степан ямновский. Вода в тот год неисчисленно здоровая пришла. И откуда ни возьмись, Степан подходит. Здоровый дядя. Кругом вода, тикать некуда. А мы: «Степан Гаврилович, но надо же чем-то жить…» А ён: «Да вы спросили бы…» А мы: «Да что спрахивать, спросишь, так Вы не разрешите…» А ён: «Ну что с вами делать? Протокол писать - так вы хатами не рассчитаетесь, ведь дуба вы подвалили метровой толщины…» Отпустил ён нас. Мы отвезли ему на кордон горелки да с пуд муки. Ён тоже хочет жить, ему теми сталинскими грошиками четыреста рублев платили. Ух, ён горелку любил - ведро выпьет и пьяным не бывает. От водки потом и помер.»
Остались в деревне лишь те, кому бежать некуда и не по силам. Теперь деревню быстро захватывает лесная чащоба, среди которой разбросаны последние огородики дряхлых жителей.

Мой сосед Василий Иванович Болохонов принимает ванну.

Чухраи славились самым дешевым в районе самогоном, но теперь местный эликсир жизни можно купить только в соседнем Смелиже.

Во все трудные моменты истории лес сильно выручал русского человека, служил ему убежищем в лихолетье. Лес с его промыслами, а не сельское хозяйство, был основой материального существования чухраевцев. Кроме конных саней Чухраи славились дубовыми бочками, кадушками, деревянными маслобойками, дугами, деревянными лодками. Кадушки и бочки грузили на новые лодки и плыли либо в Трубчевск вниз по течению до Десны, на которой стоит этот древний город; либо вверх по течению до впадения в Неруссу речки Сев, по которой поднимались до Севска. Вместе с товаром продавали и лодки, домой возвращались пешком. Уже в советские времена многие чухраевцы зимой работали на лесоповале, а весной и летом сплавляли лес до Десны и дальше на безлесную Украину.

Рассказывает Болохонова Ольга Ивановна (Купчиха), 1921 года рождения:
«Хлеба у нас веками не сеяли. Только при колхозах заставили сеять. Сей - не сей, все равно зерно не родится. А огороды были у каждого. А у кого было две-три лошади, да два-три сына - своя рабочая сила, раскапывали огроды большие. В двадцать девятом и тридцатом начали раскулачивать их.
Коноплю сажали, конопля хорошая родилась. До колхозов ее каждый у себя в огородах сажал. У каждого своя рубаха, свои штаны, свои онучки - все из полотна.
У нас тут каждый своим мастерством занимался. Колеса делали, катки, а сани и сейчас делают. Обод гнут. Раньше парня была, в парне парили этот дубок, гнут полоз. И возили продавали, далеко, до Дмитрова довозили на своих лошадях раньше. И бочки продавали - тоже из дуба делали. А под сало кублы осиновые делали.
У нас кругом дуб. В особенности мужчины заготавливали дуб весной, на лодках. Воровали дубы. Вот настанет разлив, поедут на лодках, дуб срежут, побьют его там на гонтье, потом на клепку, на лодках привезут. Спрячут по чердакам до зимы. А зимой делают. Дубы больше резали по ту сторону Неруссы. Леса государственные, лесники ловили - это нам еще мать рассказывала. Дуб завалят, узнает лесник, придет - угостят лесника. И все - лес как шумел, так и шумит.»
Рубили лес себе, рубили государству... С послевоенного времени и до семидесятых годов двадцатого века в Брянском лесу рубилось древесины в два раза больше, чем прирастало. Как раз в это время на смену лучковой пиле и конной тяге пришли бензопилы, трелевочные трактора и мощные лесовозы. С помощью новых технологий окрестности лесных поселений в радиусе многих километров были превращены в бескрайние вырубки, и жизнь в них потеряла смысл. Теперь только на картах остались Скрипкино, Кадуки, Старое Ямное, Коломина, Хатунцево, Усух, Земляное, Воловня, Скуты. На одной только лесной речке Солька, которая длиной всего-то сорок километров в шестидесятые годы было пять населенных пунктов: Мальцевка, Пролетарский (до революции - Государев Завод), Нижний, Скуты, Солька - имеющих школы, пекарни, магазины, производственные помещения. Сейчас на месте этих поселков уже поднялся молодой лес и только уцелевшие кое-где кусты сирени да почерневшие от старости могильные кресты на заброшенных кладбищах намекают о еще недавнем прошлом.

В деревню привезли продукты на тракторной телеге.

Чухраи быстро вымирают. Давно нет Данчонка - пьяный попал под лошадь. Умерла и его Мария Андреевна. Умерли Пожилой, Шаморной, Калиненок, Марфина и другие рассказчики историй, которые вы только прочитали. Их дети разбросаны по всему пространству бывшего Советского Союза. Уходят люди, исчезает уникальный быт и накопленный многими поколениями опыт ведения натурального хозяйства. Исчезает духовное и физическое единение людей с природой, пласт жизни неумолимо превращается в историю…

Сейчас жизнь в деревне теплится благодаря заповеднику "Брянский лес". Летом в Чухраях бывает шумно - на новенькой базе заповедника проходят практику студенты-биологи, работают ученые. На это время деревня становится экологической столицей Брянского леса. Зимой, когда я частенько уезжаю на Камчатку и деревню заметает снегом, инспекторские уазики пробивают дорогу жизни.

Домик в деревне

Я давно порывался сжечь эту макулатуру. Растопить от нее печку. Но книг в шкафу еще много, а мебели на дрова еще больше. Да и уголь должны скоро привезти на санях. Так что пусть еще полежит.

Оставлю внукам. Пусть почитают, когда мы уже покинем этот мир. Может, кого-то из них развлекут эти строки. Может, наша личная драма покажется им смешной на фоне того, что случилось потом. Их право.

Итак, как говорил поэт: "профессор, снимите очки-велосипед. Я вам расскажу о времени и о себе".

Все, что начинается хорошо, кончается плохо. Но если все плохо с самого начала, дальше будет полный звездец.

Я понял это не раньше всех, но одним из первых. Возможно, в первой тысяче из 140-миллионного населения страны - еще в те времена, когда о грядущих катаклизмах заикались только параноики. Да и тех поднимали на смех как городских сумасшедших.

Кругом царила тишь да гладь, а я уже знал, что мифический зверь Жаренный Петух на подлете, и ничто не остановит его неумолимого приближения. Это знание я не мог разделить ни с кем из близких. Они бы мне не поверили.

Я ошибался только по поводу причины Кризиса. Я верил в байки алармистов и готовился к исчерпанию энергоресурсов. Думал, что без нефти остановятся электростанции, встанут автомобили, разрушится единая система международной торговли, а затем придут голод и мор.

Нефть не кончилась. Не успела. Но в остальном я оказался прав.

Мой мир рухнул не в тот день, когда посреди декабрьских морозов отключили свет и тепло. Много раньше. Еще в середине солнечного июля. Когда я как обычно вернулся вечером с работы и по ее глазам понял, что она все знает.

Ах, если б можно было повернуть время вспять... - этот вечный вопль трусов и эгоистов.

"Если б можно было, я был бы умнее, - подумал я тогда. - И не дал бы ей узнать о своем проступке. Сохранил бы это в себе. Для ее же блага. Разве что на исповеди сказал бы: "Грешен, отче", не вдаваясь в подробности".

Почему-то я не удивился. Не раз представлял себе этот момент, прокручивал ситуацию перед глазами. С битьем посуды, своим расцарапанным лицом, ее истерикой, валерьянкой и корвалолом.

Но не в одном из моих видений она не отреагировала так. Зная ее характер, ожидал увидеть бурю и разгром в квартире, но увидел только ее глаза, наполненные болью. И это было много хуже крика. Лучше бы она смотрела на меня взглядом чистой ненависти. Лучше б сказала "Чтоб ты сдох, ублюдок". Не было бы так жутко и мерзко на душе.

Да не переживай, - вроде бы спокойно сказала моя любимая, беря меня за руку. - Жить мы с тобой будем. Я не уйду, так что расслабься. Тебе же только это нужно. А любовь... нет никакой любви, ты сам знаешь.

К этому нельзя подготовиться. Земля начала уходить из-под ног. Я попытался обнять ее (Настю, а не землю), но она отстранилась. Наверно, я мазохист, но в минуты гнева она всегда казалась мне самой привлекательной. В этом коротком халате особенно. Да, такой я бесстыдный.

Мы ссорились и раньше. Почти каждый день. Она отнюдь не паинька. Но обычно после таких вспышек гнева наступало примирение, и мы были счастливы.

Вот и теперь я хотел, чтоб она закричала. Или кинула в меня вазу со шкафа. Я бы увернулся, или поймал. Да даже если бы получил по своей глупой башке... все лучше.

Но она просто смотрела на меня. Вот уж точно, иногда молчание подобно крику.

Хотелось упасть перед ней на колени и прижаться к ее ногам. Может, я так и сделал бы, если бы не подумал, как выгляжу со стороны. И вдруг устыдился своей слабости.

"Да что я, эмо, что ли? Тоже мне, мужик. Слабак. Все так живут... Все так делают. И ничего, не каются всю жизнь".

Много позже мне будет стыдно за этот стыд. Она не все, и я это знал. Может, те, кто встречались мне до этого... Может, им мимолетное предательство не нанесло бы раны... потому что они сами могли проделать это не один раз. А она была другой. И обидеть такую все равно что изжарить на гарнир к картошке птичку колибри. Как бы она не притворялась иногда тигрицей, я-то хорошо знал, как она ранима.

Я знаю, ты хороший, - заговорила вдруг Настя. - Все оступаются. Это я виновата. Думала, что ты, - она нервно хохотнула - не поверишь, не такой как все. Что ты единственный в целом свете, кто меня понимает. Тот, кого я искала все эти годы. А ты... ты чужой. И все это время, что ты был со мной, ты жил двойной жизнью. Знаешь, тот принц с зелеными глазами, которого я увидела и не могла забыть, для меня умер. А с тобой я останусь только ради ребенка.

Как же она любила мелодрамы, черт возьми. "Люк, я твой отец!"

Я молчал, переваривая услышанное. Видели бы вы мое лицо.

Почему она мне ничего не сказала, хотя знала уже два месяца? Выбирала время. Хотела сделать мне сюрприз, а вышло так, что это я его сделал.

Моральный урод...

Она хотела, чтоб тот день запомнился навсегда. Так и вышло.

То были ее последние слова, как близкого человека. После этого мы разговаривали только на бытовые темы, словно два соседа по коммуналке.

Она не представляла, насколько была права. Я действительно жил двойной жизнью. Но она не догадывалась, что моя вторая жизнь не имела ничего общего с глупой интрижкой, сломавшей судьбу нам обоим.

Я ждал и готовился. Я был членом тайного братства параноиков.

Оптимисты еще верили правительству и президенту ("Все хорошо, прекрасная маркиза..."), а умные люди уже понимали, что пациент скорее мертв, чем жив.

И пока другие брали в кредит плазменные телевизоры и радовались жизни, эти под шумок приобретали оружие, запасали тушенку, делали нычки вдоль будущих маршрутов эвакуации из городов-миллионников, устраивали заимки в глухой тайге со складами всего необходимого для автономной жизни. Самые упертые даже рыли подземные убежища.

Самым разумным и спокойным пик кризиса виделся как скачкообразный рост цен, безработицы и гиперинфляция. К этому готовились. Другие готовились к мировому конфликту, оккупации и гражданской войне. Самые запущенные случаи носились с идеей полной автономности от гибнущей цивилизации. Готовились переселиться на землю, добровольно отказаться от благ цивилизации и устроить себе натуральное хозяйство по типу доиндустриального. Анастасийцы, последователи Мегрэ (не комиссара), двинутые экологи и конспирологи всех стран и народов. Читая их откровения, я понимал, что у меня все еще не зашло так далеко.

Я никогда не чувствовал призвания к земледелию. А ко всей этой параноидальной публике относился как к нудистам. То есть к людям, которые все время нудят, потому что у них слишком много свободного времени. Я думал, что не для того выгрыз зубами красный диплом, чтоб ковыряться в навозе.

Я не пошевелился, даже когда была оглашена федеральная, а затем и областная программа "Село-2011" (проект сначала назывался "Сельхоз-эвакуация" - но название умные чиновники поменяли, потому что от слова "эвакуация" веяло холодной жутью).

Не потрудился даже разузнать детали. А зря. Они меня бы заинтересовали.

Долгосрочные кредиты на обзаведение хозяйством. Стройматериалы почти бесплатно. До гектара земли на 50 лет в аренду за полкопейки. Даже по десять кролов и три десятка кур на каждого. Все при условии, что вы будете жить в деревне не менее 5 лет.

Остряки в Интернете над этим смеялись. А губернатор, видать, был не так прост. Жаль, что я понял это слишком поздно, когда поезд уже ушел.

Нам и здесь было хорошо. Я хотел жить в городе с тремя большими торговыми центрами, в доме с отоплением, горячей водой и лифтом, в пяти минутах ходьбы от супермаркета, рядом с детским садом и школой, куда, как я был, уверен, будут ходить наши дети.

Увы, никто меня не стал спрашивать.

Тем вечером я вышел за хлебом. Это была официальная версия. Конечно, не только за этим. Мне надо было подышать "свежим" воздухом улицы и привести свои мысли в порядок. Мне это иногда нужно, а теперь в особенности.

Светящаяся зеленая точка в темнеющем (но не темном!) небе, горящая даже ярче луны привлекла мое внимание.

"В небе комета - близких несчастий верный знак", вспомнил я. И, придя домой, узнал из Интернета, что в небе северного полушария действительно появилась комета "Сунь-мэй" (по имени какого-то китайского народного демона). Астрономы заметили ее еще месяц назад. Но, естественно, опасности столкновения не было.

Проклятая комета сияла как изумруд в сто карат.

Я так задумался, что забыл о том, зачем пошел и вернулся домой с пустыми руками. Там ждала жена, носившая моего ребенка. И ненавидевшая меня, хоть и скрывавшая это под маской презрительного равнодушия.

Естественно, я узнал о себе много нового. Вяло отбрехиваясь, я думал о том, что чудеса должны случаться. Я молил бога, чтоб курс этого болида пересекся с орбитой Земли в нужном месте, и местом падения стала бы Западная Сибирь. Пусть все закончится быстро. Пусть тут будет лавовое море. Сгореть в эпицентре взрыва в 100 гигатонн, наверно, не больно. Лишь бы не видеть ее глаз.

Август выдался сухим и жарким. Комета разминулась с Землей, и конец света был отложен еще на 12 лет, до прилета астероида Икар.

Я сидел перед телевизором, даже не заметив, как вошла она. Как всегда великолепная, грациозная как лань. Я узнал зеленое платье, в котором она была в наш первый вечер. От нее пахло духами, запах которых я тоже не мог не узнать. Куда-то уходит? Кого-то нашла себе? Или просто хочет меня помучить?

Что ж, ей это удалось.

Миша Петров решил постичь сладость молитвы Иисусовой. Вот, думает, затворюсь где-нибудь подальше, чтоб ни друзей, ни телефона, ни электронной почты. Днем и ночью молитва, редкий сон, скудная трапеза, так, водичка, сухарики, ну и чтение священных книг.

Долго колебался из-за мобильника, брать не брать, все-таки глушь, мало ли что случится, но потом сообразил, что роуминга в глуши не бывает. И оставил мобильник дома.

Сессия как раз кончилась, практику в этом году можно было отрабатывать в сентябре, и Миша решил бежать в домик в деревне, год назад на спор купленный во время диалектологической экспедиции у одной бабки - за четыре тыщи рублей в складчину. Миша и три его товарища выиграли тогда у девчонок десять бутылок пива. Это был дом бабкиной покойной сестры, и бабка была рада радешенька этим тыщам, за домиком обещала присматривать, ну и все такое.

Родителям и трем другим друзьям-совладельцам Миша сказал, что едет навестить их имение, про молитву, конечно, ни слова - и друзья очень обрадовались, только с Мишей никто ехать не захотел - у всех оказались другие планы.

Ехал Миша два с половиной дня и наконец прибыл в Осаново. Так называлась эта деревня с домиком. Стучит к бабке-продавщице, звали ее немного по-литературному, Агафья Тихоновна, но все равно она была настоящая сибирская бабка. В общем, как у Валентина Распутина.

Здравствуйте, Агафья Тихоновна, - говорит ей Миша. - А как избушка-то наша на курьих ножках, не сгорела ли?

Что ты! - рассердилась Агафья Тихоновна. - Стоить.

И они пошли на другой конец деревни проведать домик. Домик и правда стоял, чуть только меньше он в этом году Мише показался, и бедней, но так все такой же. Открыла бабка дверь, вошел он в домик - а там травками какими-то пахнет, так и висят они в сенях пучками неизвестно сколько лет.

Темновато, конечно, но ничего. Бабка ушла, Миша бросил рюкзак, осмотрелся, нашел ведра, ветошь какую-то тряпичную, сходил за водой к колодцу, вымыл окошки. Тут же стало светлей. Потом Миша повесил иконы - молиться-то перед чем? Книги священные рядом положил в стопочку, четки на руку повесил. Только чувствует - пора все-таки закусить. Ну что за молитва без трапезы?

Достал продукты, из Москвы привезенные, и консервы, и сахар, и соль, и огурцы, а хлеба-то нет!

Пошел в местный магазинчик. Вот что значит капитализм: в прошлом году этого магазина здесь не было, а теперь вот он - кирпичный, аккуратный такой, и в общем все есть. И кока-кола, и сникерсы. Купил себе и того, и другого. Но и хлеба тоже. А тут и Агафья Тихоновна в магазин приходит - его ищет, ты ко мне заходи, картошки тебе отдам, прошлогодняя, крупная, как кулак. Так и оказалось. И три яичка ему Агафья Тихоновна к картошке прибавила - из-под собственных кур. Тут и Марья Егоровна, соседка, зашла к Тихоновне, тоже зовет его к себе. Миша пошел, Егоровна угостила его баночкой молока от своей коровы и пригласила приходить еще.

Разложил Миша все свое богатство на деревянном некрашенном столе, хлебушек, картошку, налил себе в железную кружку парного молочка, пожарил яичницу с ненормально желтыми желтками. По избе дух стелется травяной, как ни странно, ни одной мухи. Сидит и думает: «Господи, хорошо-то как! Вот и иконочки у меня тут висят, и книги разложены, что еще надо? Сейчас поем и начну молиться. А на улицу уже ни ногой, ни к чему все это - рассеянье».

Но после обеда Миша достал спальный мешок, разложил прямо на полу и как убитый уснул. Просыпается, а совесть его мучает - все спишь да ешь, а как же молитва-то Иисусова, ты для чего сюда приехал? Но куда-то задевались четки, на руке они мешались, да и стеснялся Миша с ними выходить на улицу, снял перед походом в магазин, а куда дел, не помнил. Искал, искал, нашел. Оказались в сенях, на гвоздике, сам забыл, как повесил. Наконец тихо встал он перед иконами, зажег лампадку, все как полагается. Вдруг на улице потемнело, дождь пошел, и - надо же! - потолок, как раз над святым углом, начал темнеть - вода проходит, прохудилась крыша.

Только кончился дождь - Миша скорей на крышу, на лестнице одна перекладина обломилась, еле забрался, а там и правда все сгнило… В общем, дел хватило, и Миша, даром что мальчик из интеллигентной семьи, за все брался, все делал в охотку, и бабусям сильно помогал, и свое хозяйство вел собственное, почувствовал себя хозяином, простым человеком на родной земле, Львом Николаевичем в поздний период.

Ну а молитва? Да ведь и так все было хорошо. Вернулся Миша загоревшим, даже немного потолстел. Агафья Тихоновна и Марья Егоровна как следует его откормили.