Антонов есть огонь, но нет того закона,
Чтобы огонь всегда принадлежал Антону…
Козьма Прутков
Дорогая Ирина Антоновна!
Позвольте мне, всегда любовавшемуся Вами издали (в дни премьер Дмитрия Дмитриевича в Ленинграде или в Москве) и в счастливые минуты общения, — сердечно поздравить вас с юбилеем.
Я не боюсь высоких слов — Ваш огонь принадлежал Дмитрию Шостаковичу, а значит, и нам, его почитателям. Вы были живым огнем рядом с немолодым и уже больным Мастером, Вы согревали его своим сердечным теплом и тем уютом, который может создать только любящая женщина. Вы подарили Дмитрию Дмитриевичу почти полтора десятилетия творческой жизни, свободной от каждодневных забот и бытовых неурядиц. Вам посвящены Девятый квартет и Сюита на стихи Микельанджело. Но мы обязаны Вашей самоотверженной любви, мы обязаны Вам едва ли не всеми сочинениями, которые композитор создал, сражаясь с недугами, в последние годы земной жизни. Ваш огонь не гаснет уже без малого сорок лет после ухода Дмитрия Дмитриевича. Вы продолжаете святое служение его имени, его творчеству, его памяти.
Да продлятся Ваши годы!
Многая лета! Многая лета! Многая лета!
С любовью и целованием,
Иосиф Райскин,
купно с редакцией
«Санкт-Петербургского
музыкального вестника»
Санкт-Петербург
30 ноября 2014 г.
«Мы познакомились с Дмитрием Дмитриевичем задолго до того, как стали жить вместе… Наше знакомство было связано с моей работой в качестве литературного редактора либретто оперетты “Москва — Черемушки”. Либреттисты сделали кое-какие поправки, которые надо было согласовать с автором музыки. И вот в какой-то весенний день я с тяжелой папкой отправилась к Дмитрию Дмитриевичу. Он очень быстро все посмотрел и сказал, что все хорошо…
А потом я видела Дмитрия Дмитриевича в издательстве, на концертах. Помню такой эпизод — я хотела послушать миниатюры Кара-Караева к фильму “Дон-Кихот”, которые исполнялись на пленуме Союза композиторов… И так получилось, что Дмитрий Дмитриевич повел меня на этот концерт, сидел со мной во время концерта — почему-то больше ни один человек в этот ряд не сел, мы сидели вдвоем весь концерт — и после концерта проводил домой, отвез на такси. Это был первый шаг, выражавший не то воспитанность, не то симпатию… Потом мы долго не виделись, и ни о чем таком речи не было… Через какое-то время Дмитрий Дмитриевич сломал ногу, и ему плохо ее составили. Рассказывали, что ему снова ломали ногу и составляли ее без наркоза, — и когда я это услышала, мне просто плохо стало. Я написала ему записочку и передала через бюро пропусков в больнице. Дмитрий Дмитриевич позвонил мне на следующий день и сказал, что он уже пришел в себя.
Потом я уж даже не помню, как все это было. Но, во всяком случае, Дмитрий Дмитриевич был человек старого воспитания. Он сделал мне предложение, потом представил своим друзьям, познакомил, послесвадебные визиты мы делали. Ну так и стали жить-поживать» (из интервью Ирины Антоновны Оксане Дворниченко, автору книги «Дмитрий Шостакович. Путешествие»).
Болезни преследовали Шостаковича. Вот строки из его письма одному из самых близких друзей — И. Д. Гликману: «Дорогой Исаак Давыдович! Спасибо за письмо. Сейчас я нахожусь в больнице. Еще раз делают попытку вылечить мне руку. Пребывание в больнице меня не веселит. Особенно во время медового месяца. Мою жену зовут Ирина Антоновна. Знаю я ее больше двух лет. У нее есть лишь одно отрицательное качество: ей 27 лет. Во всем остальном она очень хороша. Она умная, веселая, простая и симпатичная. Она навещает меня каждый день и это меня радует… Думается, что мы с ней будем жить хорошо» (письмо от 24 июня 1962 года).
Неделю спустя Шостакович продолжает: «Ирина очень смущается, встречаясь с моими друзьями. Она очень молода и скромна… Она близорука, “Р” и “Л” не выговаривает. Отец ее поляк, мать еврейка. В живых их нет. Отец пострадал от культа личности и нарушения революционной законности. Мать умерла… Родом она из Ленинграда… Была она и в дет. доме, и в спец. дет. доме. В общем, девушка с прошлым» (из письма И. Д. Гликману от
2 июля 1962 года).
Заглянем еще раз в книгу О. Дворниченко, чтобы познакомиться с одной из страниц жизни «девушки с прошлым». В осажденном Ленинграде Ирина Антоновна жила всего в нескольких кварталах от дома Шостаковича. «Я очень многое помню. Это было потрясение, потому что ребенку кажется, что взрослый мир неколеблем, устойчив. Оказалось, что это очень хрупкая вещь, что жизнь человеческая вообще ничего не стоит. Мы жили в Михайловском саду, потому что мой отец работал в Русском музее до своего ареста, и мы жили в доме сотрудников Русского музея на углу Инженерной и Садовой. И там, в Инженерном замке, был какой-то военный штаб. А на Итальянской улице было танковое училище.
В Михайловском саду вырыли окопы, поставили зенитки. И там были такие баталии — немцы, видимо, очень хотели попасть в этот Инженерный замок и в училище — осколки сыпались, такая стрельба стояла, что ужас… И, если опоздал в убежище — а мы иногда опаздывали — зима была очень холодная, двор перейти это большая проблема была. Ну и осколки… Попал осколок, только что был человек — и вот лежит такая кучка тряпья, и никакой силой его уже не поднять… А потом нас везли по льду — там бомбили, там под лед проваливались машины…» (из интервью автору книги).
А дальше в той же книге Ирина Антоновна вспоминает: «Сокрушительное впечатление на меня произвела премьера Тринадцатой симфонии и вся предшествовавшая ей история, потому что это первая премьера, на которой я была… Мне казалось, вот композитор закончил сочинение и дальше начинается сплошное удовольствие — репетиции, премьеры, интервью, успех, поздравления и так далее. Оказалось, что все не так — это была очень тяжелая и нервная премьера».
В Тринадцатой композитор призвал
слово — дерзкие публицистические стихи Евгения Евтушенко. И первым среди этих стихов оказался «Бабий Яр», опубликованный в «Литературной газете» в сентябре 1961 года, спустя двадцать лет после трагедии киевских евреев. Напомню, что к концу 1961 года хрущевская «оттепель» медленно уступала новым идеологическим заморозкам. Оживились попытки реставрации сталинизма; под предлогом борьбы с сионизмом, вновь возрождался антисемитизм, ставший в последние годы жизни Сталина государственной доктриной. Все это сказалось на отношении властей к стихотворению Евтушенко, предопределило трудную судьбу новой симфонии Шостаковича.
Впервые после Второй и Третьей симфоний Шостакович вновь нарушает «чистоту» жанра, обращаясь к хору. Но финалы «Посвящения Октябрю» и «Первомайской» — по сути, плакаты. Советские плакаты! В Тринадцатой
же — настоящая трагедия. А в настоящей трагедии, по словам Иосифа Бродского, «гибнет не герой, гибнет хор». Гибнут безвинные жертвы Бабьего Яра — десятки тысяч киевских евреев, скошенных пулеметами на краю оврага: «Я каждый здесь расстрелянный старик,/ я каждый здесь расстрелянный ребенок»... Но Тринадцатая симфония не только о миллионных жертвах нацистского холокоста или еврейских погромов. Она и о сталинском геноциде — десятках миллионов замученных и расстрелянных крестьян, рабочих, военных, интеллигентов... Она о чудовищно искривленных судьбах творцов — ученых, художников, поэтов, композиторов... Она о страхах, льдом сковавших великую страну и ее народ. О юморе — «мужественном человеке», смеющемся над тиранами. О русских женщинах — «добрых богах семьи»: «Все они переносили/ Все они перенесут»... О таланте и его гонителях: «Забыты те, кто проклинали,/ но помнят тех, кого кляли»...
… В конце декабря 1962 года я возвращался домой из служебной командировки. Путь из Львова в Ленинград пролегал через Москву — я не мог пропустить премьеру «Катерины Измайловой» в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко. Опера Дмитрия Шостаковича выходила из четвертьвековой опалы и ссылки, правда, во второй, так сказать, дозволенной редакции. Сегодняшний читатель может спросить — кем дозволенной? Отвечу: могущественным Агитпропом, под каким бы именем он ни выступал — рецензента ли «Правды», ошельмовавшего «Леди Макбет Мценского уезда» в январе 1936 года, или отдела культуры ЦК КПСС, со скрипом санкционировавшего премьеру «Катерины Измайловой» 26 декабря 1962 года. Премьеру, кстати, висевшую на волоске до самого последнего мгновения… В антракте я осмелился поднести Дмитрию Дмитриевичу «эпитафию» многострадальной опере:
Нет повести печальнее на свете,
Чем выпавшее «Леди» лихолетье.
Вот тогда я впервые увидел рядом с Шостаковичем Ирину Антоновну. Позже — и не сосчитать, сколько раз случалось видеть их вместе в Большом ли зале в ложе у сцены, или в Малом зале в пятом ряду слева от прохода. Когда Дмитрия Дмитриевича не стало, в дни исполнения его сочинений, на «его» кресле — всегда цветы.
…Недавно заглянул в Интернет, набрал в поисковом окне ГУГЛа имя И. А. Шостакович —
тотчас выскочило наряду с серьезными материалами (биографией, интервью) такое важное определение: индивидуальный предприниматель Шостакович Ирина Антоновна. Сообщаются различные реквизиты: ИНН, ОГРНИП, ОКПО, ОКАТО… Вы смеетесь — напрасно: Ирина Антоновна — генеральный директор московского издательства «DSCH» (монограмма композитора по-немецки: D. SCHostakowitsch), выпускающего академическое полное собрание сочинений Шостаковича. Издательства, открывающего неизвестные страницы его творчества (последний по времени пример: неоконченная опера «Оранго»). Под одной крышей с издательством находится Архив Дмитрия Шостаковича. Ни город, ни Министерство культуры никакого участия в их деятельности не принимают. И существуют они на деньги покойного Мастера — авторские отчисления от исполнения и издания его сочинений.
Ирина Антоновна — вице-президент Международной ассоциации «Дмитрий Шостакович», основанной в 2000 году по ее инициативе в Париже.
Президент ассоциации французский музыковед Эммануэль Уитвиллер, собиратель и хранитель уникальной фонотеки произведений композитора.
Среди концертов, регулярно устраиваемых Ассоциацией, запомнился авторский вечер Бориса Тищенко в 2009 году, когда любимому ученику Шостаковича исполнилось
70 лет. «Учитель и ученик, — говорит Ирина Антоновна, — были братьями по духу. Оба исповедовали жизненный принцип Баха: "Музыка — разговор души с Богом".
Дорогая Ирина Антоновна! Обращу к Вам слова поэта, адресованные вдове другого великого Мастера, чья судьба перекликается с судьбой Дмитрия Шостаковича:
Мало иметь писателю
Хорошую жену,
Надо иметь писателю
Хорошую вдову…
Собрана вами держава,
Вся, до последней главы,
Вы и посмертная слава —
Две его верных вдовы.
Иосиф РАЙСКИН
В Москве завершился фестиваль Ростроповича . Его арт-директор Ольга Ростропович радуется, что фестиваль, которому в этом году исполнилось пять лет, живет и развивается:
Пять лет назад мы поставили перед собой задачу - показать любимой папиной московской публике все самое лучшее из того, что есть на музыкальной арене в мире. Задача очень амбициозная, очень непростая. Скептики нас предупреждали, что она, вообще, невыполнимая. Но мы, вопреки всему, начали и держим планку вот уже пять лет. Начали с «Недели Ростроповича», потом из-за сложных графиков тех коллективов, которые мы приглашали, мы перестали укладываться в семь дней. Так «Неделя» выросла в «Фестиваль». Меня всегда спрашивают об особенностях каждого фестиваля. Привозить в Россию самое лучшее из того, что мне довелось услышать, благодаря семье, в которой я родилась, соединять это в единый фестиваль - это и есть особенность нашего форума. Держать курс на самое интересное, самое передовое, не ронять планку.
В этом году всего семь дней разделили московские гастроли двух ведущих британских коллективов. Каждый оркестр привозит по две программы. Российская премьера неоконченной оперы Шостаковича «Оранго » в исполнении английского оркестра «Филармония» и английских певцов - это неординарное событие, потому что обычно премьеры произведений русских классиков проходят в России и в исполнении российских коллективов и артистов. «Военный реквием» Бриттена, который создавался композитором при непосредственном участии моей мамы, продирижирует любимый москвичами Владимир Юровский.
Я уверена, что папа с нами каждую минуту. Я вижу, что люди приходят на фестиваль Ростроповича не только, чтобы слушать, но чтобы встречаться друг с другом, общаться. Наш фестиваль - это прежде всего фестиваль хороших встреч.
Перед премьерой «Оранго» в БЗК шеф лондонского оркестра «Филармония» финский маэстро рассказал о своей работе над партитурами Шостаковича :
Прежде всего, для меня невероятная радость вернуться в Москву. Я выступал здесь много лет назад с оркестром Мариинского театра на фестивале «Звезды белых ночей» по приглашению Валерия Гергиева (2003). Сейчас я еще больше волнуюсь, потому что представляю в Москве моих английских подопечных, которые будут играть в России русскую музыку на фестивале очень уважаемого мною Мстислава Ростроповича. Я лично знал маэстро, и мне кажется, ему бы понравилась программа, которую мы привезли: Бетховен, Сибелиус, Шостакович.
Первая наша программа - универсальная, вторая - необычная и немножко дерзкая. Мы будем исполнять Пролог к неоконченной опере «Оранго» вместе с Четвертой симфонией Шостаковича. Произведения смыкаются по времени написания - 1932 и 1936, но их разделяет пропасть. Это как две стороны одной монетки. Я очень интересовался политической историей СССР периода конца НЭПа, эпохи Луначарского и дальше. Также слышал о том, что в начале 30-х годов прошлого века Шостакович начинал писать загадочную оперу-памфлет под названием «Оранго», о которой мы ничего не знали. Потом я услышал о необыкновенной находке Ольги Дигонской в Музее имени Глинки в Москве, и что Ирина Антоновна Шостакович передала моему хорошему знакомому Джерарду Макберни клавир Пролога к той таинственной опере. Я с энтузиазмом воспринял предложение Макберни дирижировать премьеру оркестрованного «Оранго» в Лос-Анджелесе (2011).
«Оранго» - очень изобретательное произведение. В нем Шостакович, как всякий молодой композитор, смешивает разные стили. Незадолго до написания «Оранго» Шостакович побывал в Берлине, прочувствовал бунтарский дух Веймарской республики, «окунулся» в джаз, музыку Курта Вайля, много слушал Малера и позже включил джазовые разработки, а также цитаты из Малера и Вайля в свою партитуру. С другой стороны, Шостакович писал «Оранго» с оглядкой на русскую музыкальную традицию, на «Бориса Годунова», в частности. Видимо, «Оранго» задумывался не как чистый политический памфлет, в нем есть более глубокий слой. Когда он начинал писать «Оранго», он был еще одним из тех авангардных художников, которые верили, что смогут создавать в СССР новое искусство. Позже он понял, что опера, партитура которой была ему заказана к пятнадцатой годовщине Октября, развивается совсем не туда, что едва ли подойдет для празднования юбилея великой революции. И тогда они все - композитор и либреттисты - прекратили работу над произведением. Не забываем также, что «Оранго» писалась параллельно с «Леди Макбет Мценского уезда», и в 1936 году в «Правде» вышла та самая статья, определившая дальнейшую судьбу Шостаковича и многих его работ. Я не устаю рассказывать моим ученика - молодым композиторам - что бывают хорошие рецензии, бывают плохие, а бывает вот такие, как эта.
Четвертая симфония , партитуру которой Шостакович сжег, а затем восстановил спустя десять лет, также датируется 1936 годом. Пожалуй, это симфония для меня является самой значительной в творчестве Шостаковича и самой сложной. Я много лет не мог понять, почему в ее финале присутствует «парад» из многих более ранних произведений композитора. Я окончательно утвердился в своей догадке, когда получил оркестровку Пролога к «Оранго». В финале композитор соединяет своих так называемых «детей» и ведет их на заклание. То есть он понимает, что вся эта система ничем хорошим не кончится, и что он сам находится практически в мертвом тупике. В «Оранго» он еще стоит по одну сторону баррикад, а в Четвертой симфонии - по другую. Также в музыке Четвертой меня трогает и потрясает чувство непреодолимого одиночества. Это одиночество великого человека, гениального композитора.
Ирина Антоновна Шостакович о находке «Оранго» и о новом критическом издании произведения:
В Музее музыкальной культуры имени Глинки работает очень талантливая сотрудница Ольга Георгиевна Дигонская. Она изучала автографы, которые хранятся в папке неопознанных документов. Ей удалось определить большую часть, и среди них - «Оранго». Она связалась с архивом Алексея Толстого, с Институтом мировой литературы в поисках либретто к этой ненаписанной опере и в итоге раскрыла тайну «Оранго». Затем я обратилась к английскому композитору Джерарду Макберни, чтобы он оркестровал этот клавир. Макберни передал партитуру финскому дирижеру Эса-Пекке Салонену - большому знатоку партитур XX века. Важно, что в Лос-Анджелесе смогли и именно поставить «Оранго». Знаменитый режиссер Питер Селларс сделал демисценическую версию. Он нашел старую пленку с танцем балерины - это была как бы Настя Терпсихорова. Постановка имела большой резонанс.
Еще я очень рада представить очередной том собрания сочинений Шостаковича, который только что вышел в издательстве «DSCH». В него вошли клавир и инструментовка Пролога к «Оранго» и статья Дигонской. «Филармония» исполняет в Москве «Оранго» по нашему нотному материалу.
Лондонская «Филармония» выступала в Москве относительно давно - двенадцать лет назад (2002) с Владимиром Ашкенази. Знаменитый невозвращенец приезжал в Москву после 39 лет иммиграции - в программе значился фортепианный концерт Моцарта (№ 20) и Вторая симфония Сибелиуса. Забавно, что в 2002 году не только рядовому зрителю, но и маститому критику было трудно в отсутствии википедии и внятных биографий в программках разобраться в том, какой же из многочисленных лондонских оркестров приедет в Москву с Ашкенази. Формально ничего не мешает называть лондонскую «Филармонию» - лондонскими филармониками, по аналогии с их венскими или берлинскими коллегами. На самом же деле лондонские филармоники - это музыканты Лондонского филармонического оркестра, которые приехали в Москву на два финальных концерта фестиваля Ростроповича.
«Филармония» немного моложе Лондонского филармонического оркестра и специализируется прежде всего на исполнении партитур XX и XXI вв. При Салонене, который возглавляет «Филармонию» с 2008 года, это направление стало доминирующим. В Лондоне оркестр выступает в центре «Southbank» (комплекс зданий на южном берегу Темзы), являясь его резидентом. Бок о бок с Royal Festival Hall, где выступают лондонские филармоники, руководимые Владимиром Юровским.
Первая программа, которую выбрал Салонен для презентации своего коллектива, соединила Третью симфонию Бетховена и Пятую симфонию Сибелиуса.
После осеннего марш-броска в Москву венских филармоников с Кристианом Тилеманом и девятью симфониями, когда симфоническое наследие классика будто сплелось в единое, неделимое на части, полифоническое полотно, плотный текст Третьей в аккуратном исполнении англичан начал читаться по-новому. Тилеман представил Бетховена этакой незыблемой глыбой, опорой и патриархом венской школы, создателем симфоний par excellence. А Салонен сделал упор на лингвистику конкретной симфонии, на многообразие ее языка. Все оркестровые голоса были представлены как равноправные диалекты внутри одной языковой семьи. Салонену, видимо, нравится приближать звучание современных инструментов к аутентичному - это для него является своеобразной эквилибристикой. Темпы брались с заметным ускорением, даже траурный марш второй части был в своем минорном величии невероятно скор.
Пятая симфония Сибелиуса - не частый гость отечественных концертных залов и не случайно.
Чтобы понять и прочувствовать эту вычурную симфонию требуется наличие в груди маэстро пламенного сердца финского патриота, каким и предстал неожиданно в Москве Эса-Пекка Салонен, проживший две трети жизни в Америке и Англии.
Впечатляющие соло духовых нагнетали туманную суггестию, пронзительные вскрики струнных рисовали стаи взволнованных чаек над водной гладью. Видимо, когда финн говорит о красотах своей страны и своей национальной музыки, он становится невероятно темпераментным. После гула оваций растроганный теплым приемом москвичей Салонен отрывисто крикнул: «Сибелиус. Грустный вальс». И, резко развернувшись к своим музыкантам, заворожил публику морозными кружевами этого самого печального и поэтичного вальса на свете.
Исполнение опусов Шостаковича на следующий день подтвердило высокую репутацию британского коллектива,
возглавляемого в высшей степени грамотным и квалифицированным маэстро.
Музыка Пролога к «Оранго» оказалась невероятно знакомой, особенно в свете архивных разысканий Алексея Ратманского, который за несколько лет своей работы в Большом театре в 2000-х вернул на сцену много утраченной музыки Шостаковича и, прежде всего, его балеты «Светлый ручей» и «Болт». Балет Лопухова «Болт» был поставлен в Ленинграде в 1931 году и сразу снят без особых сожалений со стороны композитора, так как ему не особо нравился сюжет этого спектакля, тогда как сюжет «Оранго» его бесконечно вдохновлял.
Пролог или первый акт «Оранго» - мы точно не знаем, как следует называть сохранившийся фрагмент - содержит 11 номеров, где увертюра и «Танец мира» Насти Терпсихоровой заимствованы самим Шостаковичем из «Болта», а сцена Оранго и Сюзанны и ариозо Тома Маша - из его неоконченной оперы «Большая молния». По мнению Ольги Дигонской, которая «обнаружила» клавир «Оранго», Шостакович активно вмешивался в работу либреттистов - Алексея Толстого и Александра Старчакова, подбрасывая им новые сюжетные ходы.
Сюжет «Оранго» находится в тренде своего времени.
В его основе - эксперимент над живым существом - самкой орангутанга, которую искусственно оплодотворили человеческим семенем. Ученого, который это сделал, подвергли общественной порке, но в результате его эксперимента у обезьяны Руфи родился сын, который стал одиозным журналистом и ненавистником пролетариев, коммунистов и Советского Союза. Известно, что Шостакович ездил в Сухумский обезьяний питомник, где содержался «оранг» Тарзан, над которым проводил опыты профессор Илья Иванов.
Композитор понимал абсурдность происходящего вокруг и возвел эту абсурдность в «Оранго» в квадрат.
В мега-зале Дворца Советов собирается огромная толпа народа (персонаж - Хор, прямо как в античной драме). Сюда же приглашены иностранцы, приехавшие в СССР. На сцену выходит ведущий концерта. Он объявляет главный номер программы - «Танец мира» Насти Терпсихорой, балерины, которую тут же провозглашают восьмым чудом света. Она танцует два танца - медленный и быстрый, но иностранцы и прочие зрители начинают скучать. Тогда из толпы раздается голос, вопиющий: «Покажите нам Оранго!» И Оранго, как героя «Клопа» Маяковского, выводят в клетке - он ревет, зевает, наигрывает «Чижика-пыжика», сыплет бранью в адрес женщин, а в финале вдруг как споет жалобно: «Душно мне, душно, под шкурой зверя!» Предполагается, что персонажи Пролога расскажут зрителям историю Оранго с момента его рождения, но, как мы знаем, дальше Пролога дело не пошло.
Все выведенные в Прологе (31 минута музыки) персонажи одинаково безобразны.
Здесь есть вульгарный конферансье Весельчак (его на отличном и внятном русском языке поет британский баритон Стивен Пейдж), писклявый Зоолог (тенор Аллан Клейтон), экс-жена Оранго Сюзанна (сопрано Салли Сильвер), сам Оранго (бас-баритон Генри Ваддингтон). Есть персонажи, поющие одну реплику, кому-то достается несколько слов, кому-то ария.
Вместе с англичанами отлично поработала Капелла имени Юрлова под руководством Геннадия Дмитряка, российским солистам также достались маленькие роли, которые они исполняли прямо из гущи хора.
Замечательная российская премьера. Остается только пожалеть, что в Москве, избалованной инсценировками Ратманского, не получилось показать работу Селларса - великого генератора идей для демисценических постановок.
Фото Сергея Бирюкова
Детство и семья Дмитрия Шостаковича
Родился Дмитрий Шостакович в Санкт-Петербурге в 1906 году. Родители его были родом из Сибири, куда сослали деда (по отцовской линии) будущего композитора за участие в народовольческом движении.Отец мальчика - Дмитрий Болеславович был инженером-химиком и страстным любителем музыки. Мать – Софья Васильевна, училась в свое время в консерватории, была хорошей пианисткой и педагогом фортепианной игры для начинающих.
В семье, кроме Дмитрия росли еще две девочки. Старшая сестра Мити - Мария впоследствии стала пианисткой, а младшая Зоя – ветеринаром. Когда Мите исполнилось 8 лет началась Первая мировая война. Слушая постоянные разговоры взрослых о войне, мальчуган написал свое первое музыкальное произведение «Солдат».
В 1915 году Митю отдают на учебу в гимназию. В этот же период мальчик серьёзно увлекся музыкой. Мать стала его первой учительницей, а через несколько месяцев маленький Шостакович начал обучение в музыкальной школе известного педагога И. А. Гляссера.
В 1919 Шостакович поступает в Петроградскую консерваторию. Его педагогами по классу фортепиано были А. Розанова и Л.Николаев. Дмитрий окончил консерваторию сразу по двум классам: в 1923 году по фортепиано, а через два года и по композиции.
Творческая деятельность композитора Дмитрия Шостаковича
Первым значительным произведением Шостаковича стала симфония №1 - дипломная работа выпускника консерватории. В 1926 году состоялась премьера симфонии в Ленинграде. Музыкальные критики заговорили о Шостаковиче как о композиторе, способном восполнить утрату Советским Союзом эмигрировавших из страны Сергея Рахманинова, Игоря Стравинского и Сергея Прокофьева.Знаменитый дирижёр Бруно Вальтер, пришел в восторг от симфонии и попросил Шостаковича прислать ему партитуру произведения в Берлин.
22 ноября 1927 года состоялась премьера симфонии в Берлине, а через год и в Филадельфии. Зарубежные премьеры симфонии №1 сделали русского композитора всемирно знаменитым.
Воодушевленный успехом, Шостакович пишет Вторую и Третью симфонии, оперы «Нос» и «Леди Макбет Мценского уезда» (по произведениям Н.В.Гоголя и Н.Лескова).
Шостакович. Вальс
Критики восприняли оперу Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» чуть ли не с восторгом, но «вождю народов» она не понравилась. Естественно, тут же выходит резко отрицательная статья - «Сумбур вместо музыки». Через несколько дней появляется еще одна публикация - «Балетная фальшь», в которой разгромной критике подвергается балет Шостаковича «Светлый ручей».
От дальнейших неприятностей Шостаковича спасло появление Пятой симфонии, которую прокомментировал сам Сталин: «Ответ советского художника на справедливую критику».
Ленинградская симфония Дмитрия Шостаковича
Война 1941 года застала Шостаковича в Ленинграде. Композитор начал работу над Седьмой симфонией. Произведение, получившее название «Ленинградская симфония», впервые было исполнено 5 марта 1942 года в Куйбышеве, куда эвакуировали композитора. Через четыре дня симфония прозвучала в Колонном зале московского Дома Союзов.Ленинградская симфония Дмитрия Шостаковича
9 августа симфонию исполнили в блокадном Ленинграде. Это произведение композитора стало символом борьбы с фашизмом и стойкости ленинградцев.
Тучи сгущаются вновь
До 1948 года у композитора не было никаких неприятностей с властью. Более того, он получил несколько Сталинских премий и почетных званий.Но в 1948 году в Постановлении ЦК ВКП(б), в котором говорилось об опере композитора Вано Мурадели «Великая дружба», музыка Прокофьева, Шостаковича, Хачатуряна признавалась «чуждой советскому народу».
Подчиняясь партийному диктату Шостакович «осознает свои ошибки». В его творчестве появляются произведения военно-патриотического характера и «трения» с властью прекращаются.
Личная жизнь Дмитрия Шостаковича
По воспоминаниям близких к композитору людей, Шостакович был робок и неуверен в общении с женщинами. Первой его любовью была 10-летняя девочка Наташа Кубе, которой тринадцатилетний Митя посвятил небольшую музыкальную прелюдию.В 1923 году начинающий композитор познакомился со своей ровесницей Таней Гливенко. Семнадцатилетний юноша без памяти влюбился в красивую, хорошо образованную девушку. У молодых людей завязались романтические отношения. Несмотря на пылкую любовь, Дмитрий не думал делать Татьяне предложения. В конце концов Гливенко вышла замуж за другого своего поклонника. Только через три года после этого Шостакович предложил Тане бросить мужа и выйти за него замуж. Татьяна отказалась – она ждала ребенка и попросила Дмитрия навсегда забыть о ней.
Поняв, что любимую ему не вернуть, Шостакович женится на Нине Варзар - молодой студентке. Нина подарила супругу дочку и сына. В браке они прожили более 20 лет, до смерти Нины.
После кончины супруги Шостакович женился еще два раза. Брак с Маргаритой Кайоновой был непродолжительным, а третья жена - Ирина Супинская заботилась о великом композиторе до конца его жизненного пути.
Музой композитора все-таки стала Татьяна Гливенко, которой он посвятил свою Первую симфонию и Трио для фортепиано, скрипки и виолончели.
Последние годы жизни Шостаковича
В 70-ые годы XX века композитор написал вокальные циклы на стихотворения Марины Цветаевой и Микеланджело, 13, 14 и 15 струнные квартеты и Симфонию № 15.Последним сочинением композитора стала Соната для альта и фортепиано.
В конце жизни Шостакович болел раком легких. В 1975 году болезнь свела композитора в могилу.
Похоронен Шостакович на Новодевичьем кладбище в Москве.
Награды Дмитрия Шостаковича
Шостаковича не только ругали. Время от времени он получал правительственные награды. К концу жизни у композитора скопилось значительное число орденов, медалей и почетных званий. Он был героем Соцтруда, имел три ордена Ленина, а также ордена Дружбы народов, Октябрьской революции и Трудового Красного Знамени, серебряный Крест Австрийской Республики и французский орден Искусств и литературы.Композитору были присвоены звания Заслуженного деятеля искусств РСФСР и СССР, Народного артиста СССР. Шостакович получил Ленинскую и пять Сталинских премий, Государственные премии УССР, РСФСР и СССР. Был лауреатом Международной премии Мира и премии им. Я.Сибелиуса.
Шостакович являлся почетным доктором музыки Оксфордского и Эванстонского Северо-Западного университетов. Был членом Французской и Баварской академий изящных наук, Английской и Шведской Королевских музыкальных академий, академии искусств «Санта-Чечилия» в Италии и т.д. Все эти международные награды и звания говорят об одном – всемирной славе великого композитора XX века.
Две мировые премьеры на музыку Дмитрия Шостаковича - опера-балет «Оранго» и балет «Условно убитый» - состоялись в Перми на открытии Дягилевского фестиваля-2015.
Ирина Шостакович, родилась в 1934 г. в Ленинграде. Окончила МГПИ им. Ленина. Работала литературным редактором в издательстве «Советский композитор». С 2000 г. - генеральный директор издательства DSCH.Долгие годы неоконченная опера «Оранго» считалась утерянной, но в 2004 г. её партитуру обнаружили в архивах Музея им. Глинки. Раритетом является и «Условно убитый»: фантасмагоричная история об учениях Осоавиахима была показана в полном объёме лишь однажды - в 1931 г. в виде эстрадно-циркового ревю, в котором блистали Клавдия Шульженко и Леонид Утёсов.
В Перми эти спектакли (постановщиком и хореографом обоих выступил Алексей Мирошниченко, главный балетмейстер Пермского оперного) вошли в единый «Шостакович проект», подаривший зрителям сразу два неизвестных сочинения выдающегося композитора. После премьеры его вдова, почётный гость фестиваля, дала эксклюзивное интервью «АиФ-Прикамье».
Чем взяла Пермь?
Вера Шуваева, «АиФ-Прикамье»: - Ирина Антоновна, почему с предложением поставить спектакли по вновь обретённым партитурам Шостаковича вы обратились именно к нашему театру?
Ирина Шостакович : - Перми очень повезло с Теодором Курентзисом. Слышала его не раз, в том числе в Цюрихе, где он дирижировал оперой «Леди Макбет Мценского уезда». Постановка слабая, но дирижировал он замечательно. И вообще проявил огромную волю. Ведь до этого туда приезжал приглашённый дирижёр из Москвы, но увидел, какое безобразие творит постановщик, развернулся и уехал. А Курентзис провёл в Цюрихе два месяца, работал с оркестром - в итоге тот звучал просто ослепительно! Поэтому я и решила рассказать ему об архивных находках и желании воплотить их на сцене.Думаю, да. Мне тоже постановка понравилась. Свежая, яркая. И в качестве хореографа постановщик оказался очень талантлив. Рада за него.
Возросший в последние годы интерес к музыке Шостаковича - с чем он связан, по-вашему?
Возможно, с самим временем. Знаете, с каким интересом публика восприняла включение его Одиннадцатой симфонии, посвящённой революции 1905 г., в симфонический абонемент в Большом театре?! Многие, послушав её, сошлись во мнении: перекличка той и сегодняшней ситуации очевидна. Слава богу, в народ у нас пока не стреляют…
После смерти Дмитрия Шостаковича прошло уже четыре десятилетия. Очень разных, противоречивых для нашей страны. Какое из них он мог бы назвать «своим»?
Тут отвечать за него не берусь. Мой взгляд на эти годы? (Пауза.) Когда началась перестройка, все так надеялись, что время вернётся в «оттепель» (до того момента, пока Хрущёв не стал устраивать гонения на интеллигенцию), что всё изменится к лучшему, но… Словом, ждём перемен, как пел Цой.
Какие-то достойные вещи, безусловно, появляются и в культуре, и в промышленности. Но не благодаря властям - ход жизни этого требует. То есть какое-то поступательное движение, думаю, существует, если не считать событий на Украине. Киев - замечательный город. Да и вообще украинский народ нам очень близок. И разом превратить его в нашего врага - совершенно напрасные старания. Это невозможно, такие связи не обрываются.
Как эпоху назовёте…
Известны слова Ахматовой «Шостакович - гений. И наша эпоха, конечно, будет называться эпохой Шостаковича». Интересно, сам он сознавал степень своей гениальности?
Дмитрий Дмитриевич не любил разговоров на эту тему. Но всегда хотел быть лучшим в профессии. И Борису Тищенко, который учился у него в аспирантуре, написал как-то: «Пусть вашими соперниками будут не ваши современники-коллеги, а Бетховен, Малер и т.д.» Насчёт Ахматовой: да, она сделала такое посвящение Шостаковичу на одной из своих книг. Хотя Анна Андреевна и сама была человеком-эпохой.
Фото: Пермский театр оперы и балета / Марина Дмитриева
А чьим именем вы назвали бы нынешнюю эпоху?
- (Задумывается.) Александра Солженицына.
Мировая премьера оперы «Один день Ивана Денисовича» по его повести тоже состоялась в Перми, на Дягилевском фестивале-2009. Приезжала его вдова, работающая сейчас над изданием 30-томного собрания сочинений Солженицына… А как продвигаются дела в вашем издательстве DSCH ?
Я начала заниматься изданием произведений Шостаковича и оркестровых материалов, когда после его смерти ко мне стали обращаться и просить ноты. В финансовом плане DSCH опирается на 1/3 авторского права, которое у меня есть. Хотела, чтобы это было семейное издательство, но дети Дмитрия Дмитриевича, Максим и Галина, поняв, что это требует вложения денег, отказались. На сегодняшний день мы выпустили свой каталог, включающий 15 жанровых серий; издали 70 томов - половину того, что необходимо. Хрустальная мечта - выпускать в год по 10 названий.
К сожалению, в России издательство не имеет ни заказов, ни доходов. Здесь музыканты пользуются нотами более чем 40-летней давности, потрёпанными, рваными, с ошибками и пометками (тогда ведь не было компьютерного набора), но обновлять их не торопятся, поскольку надо платить, пусть и немного. Буду в этом направлении работать - чтобы старые ноты списывали и брали наши.
Слышала, что вами создан и музей Шостаковича.
Скорее это центр, объединяющий квартиру, в которой мы жили, и его огромный архив, который я разместила на том же этаже. В архив приходит работать достаточно много людей, и все почему-то просят показать квартиру. Казалось бы, ну что в ней особенного? Но народ так почтительно к этому месту относится… Хочу предложить государству приобрести всё это, но вот захочет ли государство - большой вопрос.
А желания написать мемуары о своём великом муже у вас нет?
По-моему, в мемуарах пишут в основном о себе: я один был близок с этим человеком, один знал о нём всё и т.д. Не вижу в этом никакого проку! Есть переписка Дмитрия Дмитриевича с его близким другом Гликманом. Вышла книжка «Письма к Соллертинскому». Тоже его друг, ленинградский музыковед. Уезжая в эвакуацию в Новосибирск, он не взял с собой ничего, даже свои труды, а письма Шостаковича - взял. Это переписка двух ещё молодых людей, довоенная. Сегодня такое может показаться странным: жить в одном городе - и переписываться. Но для них это было в порядке вещей. Как и то, чтобы по дороге на юг, допустим, написать письмо и на остановке бросить его в почтовый ящик… Такого не будет уже никогда. К сожалению.
Девушка с биографией
Ирина Антоновна, Шостакович посвятил вам сюиту на стихи Микеланджело. Наверняка этот подарок самый дорогой для вас?
Конечно. Помню, он работал, как обычно, и вдруг попросил меня подойти. Говорю: «Я же не знаю нот». В ответ: «Но ты же грамотная!» Подошла и вижу: пишет мне посвящение. (Улыбается.) О том, что готовится такая сюита, я знала: он просил меня напечатать стихи Микеланджело на карточках, которые потом как-то раскладывал, выстраивая концепцию.
Правда, должна сказать, что тот подарок наложил на меня и огромную ответственность. Всё заканчивается там двумя эпитафиями. А когда живой человек пишет себе эпитафию, это страшно.
Фото: Пермский театр оперы и балета / Марина Дмитриева
На его долю выпало столько ударов, запретов, преследований…
Когда мы встретились, я не знала ни его музыку, ни его судьбу. Но сразу почувствовала, что он не такой, как другие. Мы прожили вместе 13 лет, и всегда были очень близко друг от друга. Хотя ещё в 1942 г., как выяснилось позже, мы с Дмитрием Дмитриевичем жили на одной улице. Да, в Куйбышеве! Туда был эвакуирован Большой театр, там впервые исполнялась его знаменитая Седьмая симфония. А я, вывезенная из блокадного Ленинграда, пошла там в первый класс.
Не иначе, как знак судьбы!
- Наверное. Моё детство и юность, кстати, были совсем непростыми. Отца - этнографа, работавшего в Русском музее, репрессировали в 1937 г. Мама после его ареста умерла от рака. В 1942-м нас с бабушкой и дедушкой вывези по Ладоге, но дед умер ещё в дороге, а вскоре от дистрофии скончалась и бабушка. Только благодаря тому, что моё письмо (написанное печатными буквами, буквально «на деревню тёте»!) чудом дошло до маминой сестры, я не попала в детдом.Отец через 10 лет освободился из лагеря, но с поражением в правах, без работы - как он мог забрать меня к себе? А я так ждала этого… Вообще в детстве я совершенно не умела ни бегать, ни играть, ни кричать. Не могла ничего. Потом училась, работала в издательстве, была литературным редактором первого издания двух опер Прокофьева и некоторых романсов, заслуживающих внимания. Так что к 26 годам, моменту выхода замуж за Шостаковича, я была девушкой с биографией.
И всё же: вам трудно было соответствовать уровню такого человека?
Трудно. Но я старалась. И сейчас стараюсь делать всё, чтобы помочь. Уже не ему, а его музыке. Для композитора ведь самое главное - чтобы звучала его музыка.
Великий русский композитор Дмитрий Шостакович был болен боковым амиотрофическим склерозом. На сайте американской Ассоциации БАС его имя указано среди других известных людей, которые тоже страдали этим заболеванием. Ниже — воспоминания Ирины Антоновны Супинской (Шостакович) о болезни, попытках лечения, реакции знакомых, а также последних днях и часах Дмитрия Шостаковича (из интервью журналу Story).
Ирина Ступинская (Шостакович):
— Вскоре после моего переезда Дмитрий Дмитриевич лег в Кремлевку, чтобы проколоть какие-то витамины. Что за витамины, зачем? Дай, думаю, схожу и спрошу, что с ним такое, поскольку Галя и Максим (прим. — дети Шостаковича от предыдущего брака) ничего мне не могли толком объяснить… Профессор Работалов ввел меня в курс дела. «Конечно, Дмитрию Дмитриевичу мы ничего не говорим, — сказал он, — но, раз вы жена, я вам скажу». И он сообщил, что врачи сами не знают, что это за болезнь, что они просто поддерживают Дмитрия Дмитриевича витаминами, чтобы болезнь не развивалась. Но она развивается все равно. И если сейчас у него плохо работает только правая рука, то потом это будет нога, потом паралич охватит все тело — и как это лечить, они, в общем, не знают.
В первый раз он почувствовал, что правая рука плохо работает, на концерте в Париже, где он выступал как пианист. Я не знаю, как точно называется его болезнь и что это на самом деле было, возможно, какая-то разновидность рассеянного склероза или вялотекущий полиомиелит. Дмитрий Дмитриевич старался, пока было возможно, этого не замечать, считал ерундой, но его угнетала невозможность играть на рояле. Так что я вполне отдавала себе отчет в том, что он сильно болен и болезнь будет только прогрессировать.
Когда обследование в Америке, на которое Дмитрий Дмитриевич так надеялся, только подтвердило безнадежность его положения, мы поехали в Курган к доктору Илизарову. Ростропович посоветовал, он считал, что Илизаров врач от Бога, и верил в него. Илизаров, конечно, гений, потому что болезнь Шостаковича была вообще не по его части, но он придумал пропитать специальным препаратом свиную косточку и пересадил ее Дмитрию Дмитриевичу — рука заработала. Работала, правда, недолго, через какое-то время снова отнялась. Потом мы еще раз ездили в Курган, но уже без особого толку. Но Дмитрий Дмитриевич все равно боролся. Каждое утро он делал зарядку, я ему по часам давала лекарства, он их честно принимал, старались, по возможности, выходить на концерты. Эти выходы все-таки были для него продолжением прежней жизни. Во всяком случае, он так говорил, и я так считала тоже.
Потом мы поехали в Ленинград, и Дмитрий Дмитриевич решил саккомпанировать на концерте Нестеренко, который исполнял его романс. Нестеренко вдруг забыл начало, Шостакович разнервничался. Когда мы вернулись в «Европейскую», ему стало плохо. Вызвали «скорую», которая определила инфаркт, и Дмитрия Дмитриевича увезли в Свердловскую больницу. Он умер в больнице. Утром в тот день попросил почитать ему вслух рассказ Чехова «Гусев». Перед смертью человеку становится как-то легче, и начинаешь думать, что, может быть, все обойдется. И я почему-то тоже была в тот день спокойна. Он послал меня за почтой в город и сказал приезжать в такое-то время, потому что мы будем смотреть футбол по телевизору — Дмитрий Дмитриевич был страстный болельщик, всю жизнь болел за питерский «Зенит», даже вел специальный гроссбух, куда записывал голы и расписание матчей.
Когда я приехала с почты, он был еще теплый, но уже умер. Его увезли в морг, я собрала вещи, положила все в машину и поехала на дачу. Никто ничего еще не знал, надо было всем сказать. Максим был на гастролях где-то в Австралии, Галя жила в Комарове, в Жуковке была только тетя. Я ехала и думала, что хорошо бы никуда не приезжать. Вот так ехать и ехать…
